Марта Шрейн - Эрика Страница 39

После своего признания профессор приготовился к самому худшему. И в страхе ждал. Но боялся он не за себя, а за Аделину.

— И где доктор Фонрен? — только и спросил начальник лагеря.

— Лежит в корпусе для заключенных. Она еще слишком слаба и все время спит. Пощадите ее, она врач от Бога.

— Я рад, что она жива, — сказал ему начальник, затем кому–то позвонил: — Списки умерших принесите. Нет. За последние три месяца.

Принесли списки, начальник вычеркнул фамилию Фонрен и написал «ошибочно». Потом сказал, загадочно улыбаясь:

— Ну что ж, профессор, я вас поздравляю. Вам подписана амнистия. Вы выходите на свободу. А на вашем месте останется доктор Фонрен, когда выздоровеет.

К удивлению начальника профессор сказал:

— Я, конечно рад свободе, но хочу остаться вольнонаемным. Видите ли, у меня никого нет. Здесь я буду полезней. Жить мне уже недолго. А в Москву, в прежнюю клинику, все равно не пустят…

— Оставайтесь. Будем вам зарплату платить. Вот и князю Гедеминову кто–то выхлопотал амнистию. Тоже жаль расставаться. Как вы думаете, он останется вольнонаемным? — вопросительно посмотрел начальник на профессора.

— Какая весть для него! Конечно, останется! Я его попрошу, — пообещал профессор, — а на доктора Фонрен не пришла амнистия?

— Нет. У нее еще большой срок.

— Я думаю, Гедеминова легко уговорить остаться, — решил схитрить профессор. — Князя можно женить на Аделине Фонрен. Она вдова. Он любит ее. И здесь у него мастерская… Вы, Павел Петрович, фронтовик, честный и добрый человек, все понимаете. Гедеминову уже около сорока…

— Это хорошая мысль. Это действительно цепи, которые привяжут его к зоне, — обрадовался начальник и крикнул охраннику: — Гедеминова ко мне! — И сказал профессору: — А доктор–то слишком молодая для вашего князя, вы не находите?

— Она сама должна решить. Я схожу за ним, он в больнице у постели любимой.

Начальник повеселел. Еще бы! Гедеминов нужен был ему позарез. Такой талант отпускать ему было нельзя. Хоть новый срок давай за что–нибудь. А тут любовь… Хм… — Он подумал и сказал профессору: — Ну что ж, поженим, хоть и не положено. Но для всех это должно остаться тайной. Этот старорежимный князь все равно не исправился, но он мне нравится.

Когда профессор сообщил Гедеминову об амнистии, новость эта его ошеломила. Свобода пришла в совсем неподходящее время. Она означала разлуку с той, что была ему дороже всего на свете и поэтому ему понравилась идея остаться в лагере вольнонаемным.

— Если останусь, буду получать зарплату? — спросил он начальника.

— Естественно, по сделанной работе, но небольшую.

— А если я захочу жениться на заключенной, это возможно? И что будет, если у нас родится ребенок?

— Женитесь. А когда родится ребенок, постараюсь выхлопотать для вашей жены смягчение. Во всяком случае, вы с ребенком можете жить вне лагеря. Там есть семейные общежития для вольнонаемных. А жена может жить в вашей мастерской. Я это вам обещаю. И Гедеминов почувствовал себя почти свободным, почти счастливым.

* * *

Князь Александр Гедеминов тщательно побрился, надел чистый глаженый костюм заключенного, нарвал на территории зоны неброских полевых цветов и пошел в больницу — делать предложение Адель… Зашел, увидел, как вспыхнуло ее лицо и подумал: «Значит она все–таки неравнодушна ко мне».

Больные потихоньку вышли из полаты. Когда они остались вдвоем, Александр передал Аделине разговор с начальником о своей амнистии, потом начал с того, что он намного старше ее и, возможно, не имеет права просить ее руки, но обещает ей быть опорой в жизни и, будучи свободным, поможет ей отыскать дочь. Впервые растерялся от волнения, понял, что говорит не то и, в конце концов, приклонив колено, протянул ей маленький букетик цветов:

— Это все, что я сейчас могу, — поставив ударение на слове «сейчас» сказал он и продолжил: — Я люблю вас, Адель, со всей силой стрости, безумно и давно, будьте моей женой!

— Что вы такое говорите!? Жить нам с вами в лагере, не венчанными?

— Я уже подумал об этом, — мягко сказал Гедеминов. — Здесь отбывает срок кафедральный протоирей, он нас обвенчает. Мне нужно ваше согласие, Адель. Я и правда не мыслю жизни без вас.

— Прошло только шесть месяцев после гибели мужа. — Слабо сопротивлялась его натиску Адель.

— Хорошо, обвенчаемся через шесть месяцев.

— Но я сейчас не в силах кого–нибудь полюбить. Как мы будем жить?

— Тогда позвольте мне любить вас и оберегать. Давайте с этой минуты считать себя обрученными и наметим день нашей свадьбы. Пусть это будет под новый 1947 год.

Аделина словно под гипнозом согласилась, и Александр продолжал:

— Я уже все продумал. В клубе руководство всегда устраивает вместе с актерами новогодний бал–маскарад. Я теперь свободен и в хороших отношениях с начальством. Мы сможем получить реквизит театра — для вас платье невесты XIX века, а для меня фрак… Мы разыграем сценку свадьбы. Никто, кроме нас с вами, наших друзей и начальника лагеря не будет знать, что это настоящая свадьба. И в то же время все, и актеры в том числе, будут на ней присутствовать. Для них это — художественная самодеятельность. А для нас возможность переодеться в достойные одежды.

— Это что же будет, фарс? — грустно спросила Аделина.

— Нет, Адель. Разрешите мне с сегодняшнего дня так вас называть. Мы, как все, сыграем свадьбу. Но это будет после венчания. И вам впредь нет нужды засорять свою прекрасную головку различными проблемами. Для этого есть голова вашего будущего мужа. Я сам буду решать в семье все вопросы. Вам хватит своих проблем — сохраняйте красоту и свежесть молодости. Дайте же, наконец, вашу руку — в знак согласия стать моей женой. — Он решительно протянул ей руку, и она не смогла не подчиниться ему, вздохнула и подала ему свою руку. Князь Александр поцеловал ее и, не отпуская, сказал дрогнувшим голосом: — Вы никогда не пожалеете об этом. И дай нам Бог терпения. Поверте моей интуиции, впереди нас ждет счастье.

Адель хотела было выдернуть руку, но Гедеминов задержал ее и начал рассказывать о себе. Но посмотрел на дверь, подумал и спросил:

— Вы хорошо владеете французским? На немецком после войны не стоит говорить.

— Да, я вас хорошо понимаю, но говорю, наверное, не очень, потому что с самого начала войны ни с кем не разговаривала, — тоже по–французски ответила Адель.

— Вы говорите сносно. Потом это будет нашим повседневным языком. Чтобы никто не смог подслушать нас и ни у кого не было бы желания донести наши «крамольные речи» властям.

И он стал рассказывать Адели и о себе с того места, как убежал на фронт, о генерале Дончаке, ординарце–черкесе, о старом тибетском монахе, о приемах, которыми тот его обучал.

— Так вы все время учились убивать? — с ужасом спросила Аделина, пожалев о том, что поторопилась дать согласие на брак с таким жестоким человеком.

— Нет, Адель, — мягко возразил Гедеминов, — Я учился защищаться, защищать свою семью и Отечество. Я убивал на войне или тогда, когда возникала угроза моей жизни или свободе. Или если не было другого выхода. Я взвешивал свои поступки. Ведь я мужчина. И однажды, я это говорю с гордостью, приемы старого монаха помогли мне, когда надо было защитить жизнь женщины… Тогда я был совсем мальчиком. Мне еще и шестнадцати не было… Получилось так, что я оказался в тех краях, где мы с отцом и матерью когда–то останавливались по дороге в Крым… В Мариуполе, у помещика Квиринга.

— У Квиринга? — удивилась Аделина.

— Да. Мне было лет девять. Я тогда впервые влюбился, в хозяйку дома. Она была такая красивая… А потом в гражданскую, когда я пробирался в Крым, чтобы добраться до Парижа, я прятался в саду у помещика. В местечке красные жгли и убивали. Дом помещика горел… Я слышал крики… Это было ужасно. Что мог я сделать? Но вот я услышал крики ближе. Наступали сумерки. Прямо на меня бежала служанка с барским грудным ребенком на руках, ее преследовали два пьяных красноармейца…

— Так это были вы!? — воскликнула Аделина. — А няня потом всегда рассказывала, что с неба спустился ангел–хранитель в виде мальчика, спас ее с ребенком, разговаривал с ней, а потом растворился в воздухе. Она меня вырастила, а сама умерла от голода.

И теперь наступила очередь князя Александра удивиться.

— А этим ребенком были вы, Адель? Ваша девичья фамилия — Квиринг?

— Да, — все еще пораженная услышанным, ответила она.

— Тогда это перст Божий. Сам Господь хочет, чтобы вы стали спутницей моей жизни. Так расскажите же, как вы выжили? Расскажите о себе, Адель.

Она рассказала о бароне фон Рене, о Лизе, Эрике, вплоть до того момента, когда ей пришлось привязать дочь к шкафу и она пошла по этапу. Слезы, как жемчужинки, покатились по щекам. Князь Александр стал утешать ее: