Зиновий Фазин - Последний рубеж Страница 39

В группе спутников Роберта Петровича находился в это утро уже знакомый нам начдив Латышской дивизии Стуцка, державший свой штаб в самом Бериславе. Эйдеман пригласил его к себе в машину:

— Дело есть, садись!

С начдива сбило при артиллерийском налете черную кожаную фуражку, и, когда машина тронулась, встречный ветер стал ерошить и трепать его светлые волосы.

— Где бы себе шапку достать? — беспокоился Стуцка.

— У Солодухина раздобудем, не тревожься. Мы к нему едем.

Полки Солодухина после короткого отдыха заняли недавно новые позиции — ниже по течению Днепра от Берислава. Прежде эти позиции держала дивизия Стуцки. Теперь она вместе с 52-й дивизией сосредоточивалась у Берислава. Зачем это было сделано, не нам судить. Раз Роберт Петрович, по согласованию с командармом Уборевичем, произвел такую перестановку, значит, так надо было. Могло показаться, что Латышской и 52-й стрелковой дивизии оказано некоторое предпочтение — им штурмовать в лоб Каховку, а Солодухину придется бить Слащева как бы во фланг — в район Олешек и Корсунского монастыря. Эти называемые на штабном языке населенные пункты лежали хоть и не так далеко от Каховки, но все же где-то в стороне от места главного удара. Однако на войне не выбирают, где получше. Там, где надо, там и стоят и атакуют противника, откуда приказано.

— Что-то часто стали с того берега артналеты на нас обрушивать, — говорил по дороге Эйдеман начдиву. — Чуют, как видно, к чему идет.

— Да, прощупывают они пас усиленно, — кивал Стуцка. — Но и мы, как видите, не остаемся в долгу.

Сзади накатывался гром пушек, отвечавших сейчас на неприятельский артналет.

Разговор по дороге касался таких сугубо специальных сторон хода подготовки к форсированию Днепра, что, пожалуй, мы лучше опустим его. Обсуждались, например, такие вопросы: где и как укрыть в нужных местах приготовленные для переправы лодки, катера, понтоны, плоты; как обеспечить подвоз снарядов для артиллерии, чтобы в нужный момент ее огонь поддержал войска, атакующие неприятельский берег, подавил вражеские огневые точки и открыл дорогу в глубь захваченного плацдарма; как в ходе боя навести мосты через реку, чтобы за пехотой могла ринуться на тот берег и артиллерия и чтобы бесперебойно подавались боеприпасы и все нужное для дальнейшего продвижения вперед.

Не будем мы вслед за Эйдеманом и Стуцкой всего этого касаться; и если кое-что из их разговора приведено здесь, то лишь ради одной цели: показать, чем жили люди в тот час раннего степного рассвета, что больше всего занимало их умы и заботило. А небо в те минуты все больше светлело, и такая нежная синева разливалась вокруг, что, казалось, только ею, беспредельной и живительной синевой этой, и дышишь. И нет усталости, хоть всю ночь Эйдеман и его начдив не смыкали глаз.

Но мы не сказали бы всей правды, если бы не отметили вот что. Вдруг среди мыслей о понтонах и катерах («Э, надо сегодня же связаться с Усть-Днепровской флотилией, всё ли она для нас делает?»), о строевом лесе для наводки мостов (нет транспорта, надо дать указание, чтобы побольше волов и лошадей было мобилизовано для подвозки леса к передовой) и еще о многом другом Эйдеман в эти рассветные минуты начинал тихо нашептывать стихотворные строчки:

Волшебный край, очей отрада!Все живо там: холмы, леса,Янтарь и яхонт винограда,Долин приютная краса,И струй, и тополей прохлада —Все чувство путника манит…

Оборвав чтение этого стихотворения, Роберт Петрович поворачивал улыбчивое лицо к Стуцке и спрашивал:

— Ты, конечно, знаешь, чьи это стихи?

— Знаю, — отвечал начдив. — Это из Пушкина.

— А какие строчки! — восхищался Эйдеман. — Какой слог, какая кристальная чистота и ясность! Поверишь ли, сегодня, когда мы стояли у обрыва и смотрели в бинокли на тот берег, за которым уже недалеко до Крыма, я вспомнил эти стихи и подумал: мы скоро пойдем освобождать чудесный уголок земли, и надо, чтобы каждый, идя в бой, знал, что писал о Крыме Пушкин! Ты смотри, какие строчки:

Все чувство путника манит,Когда в час утра безмятежный,В горах, дорогою прибрежной,Привычный конь его бежит,И зеленеющая влагаПред ним и блещет и шумитВокруг утесов Аю-Дага…

Шапку для Стуцки удалось раздобыть в пути, ординарцы постарались и достали начдиву хорошую белую папаху. Жарковато в ней, день июльский, знойный, но зато в расположение дивизии Солодухина Стуцка прибыл в головном уборе, как полагается командиру.

В дивизии Солодухина Эйдеман провел полдня и все не отпускал от себя Стуцку.

— Ты смотри, смотри, как у них тут политработа поставлена. Эта Янышева прямо чудеса делает, стоит у нее и вашим политработникам поперенять кое-что. Умеют тут дух поднимать. А перед обедом у них как раз митинг, вот послушаешь.

— Ты выступать будешь?

— Нет. У них свои ораторы.

Штаб Солодухина стоял в небольшом прибрежном селении. В полдень на церковной площади выстроился полк. Начала митинг Янышева; говорила страстно, горячо, но недолго. Кончив, поправила сбившийся с головы платочек и уступила место Солодухину. Тот так начал речь перед бойцами:

— Успех дает атака, товарищи. Вы скажете, кто же этого не знает? Да, конечно, — далеко разносился зычный голос Солодухина, — на войне это главенствует в намерениях обеих сторон. Но Врангель — захватчик, он атакует, чтобы дать дорогу даже не столько себе, сколько тем, кто стоит за его спиной — заправилам Антанты, господам империалистам, акулам мирового капитала!

И дальше Солодухин начинал доказывать бойцам, что сама история обрекает таких, как Врангель, на гибель. Успех дается лишь той силе, которая несет пролетариату и всему трудовому народу освобождение и независимость.

— А мы и есть эта сила, — говорил Солодухин. — И потому должны идти вперед без страха, смело и напористо, и до полной победы!..

После митинга пили чай в штабной хате и толковали знаете о чем? О сапогах.

— Настроение в полках хорошее, — говорил Петр Андрианович. — Рвутся в бой. А сапог у многих нет. Сами себе обувку чинят, чтобы не остаться в обозе.

— Да, с сапогами плохо, очень, — кивала Янышева. — Когда я была в Москве, то говорили там об этом. Обещали поагитировать обувщиков и сделать сбор среди населения.

У Стуцки губы растягивались в иронической усмешке:

— Улита, как это по-русски говорится, едет, ну, значит, когда-то будет. А пока где брать сапоги? У меня тоже с этим худо. Нехорошо!

Расспрашивали Янышеву о жизни в Москве — как там, что там? Заходил разговор о Ленине — как он выглядит, крепок ли здоровьем.

Но вот, взглянув на часы, Эйдеман встает, ему пора в Апостолово. Уже перевалило за полдень.

Солодухин провожает гостей за околицу деревеньки и по дороге то и дело просит их остановиться.

— Слышите? — Он показывает на ближайшую хату, откуда доносился стук молотков. — Это у нас чуть не в каждой хате своя сапожная. Готовятся… Сапоги латают.

Эйдеман прислушивался, вздыхал:

— Ну что тут поделаешь, милые? Где взять? На складах у меня ничего нет из обуви.

— Снаряды-то хоть есть? — спрашивал Солодухин. — Этого добра хватит?

— Хватит.

— Ну, значит, будет дело.

— Будет, будет, — кивал Стуцка.

Тридцать было этому человеку в военном, почти столько же, сколько и Солодухину.

Дальше Эйдеман едет уже один, без Стуцки. Он спешит в Апостолово, куда подходят первые эшелоны дивизии Блюхера. Она должна присоединиться к войскам Правобережной группы, и теперь в распоряжении Эйдемана будут четыре стрелковые дивизии.

Блюхер… Еще одно имя возникает в нашей повести, имя одного из лучших военачальников гражданской войны. Да, теперь, я думаю, читателю ясно, что Москва, Кремль действительно отдавали фронту против Врангеля все лучшее. А вот сапог, видите, не было тогда на военных интендантских складах, ну и что было делать? Не было достаточно сапог и в дивизии Блюхера. Зато, если помните, в ее библиотеках была сорок одна тысяча книг!..

Но прежде чем продолжить рассказ о дальнейших событиях, пора нам вернуться к героям нашим — к Орлику и Кате. Как они встретились и что произошло в их жизни нового?

2

Дружки встречаются вновь. — Что пережил князь Андрей и что пережил Орлик. — Есть ли поэзия на войне. — Разбитое зеркальце. — Гибель политотдельца Бориса и горе Кати.

Штаб Эйдемана, где теперь служила Катя, стоял на железнодорожной станции Апостолово, не так далеко от Берислава. Еще одна станция вошла в жизнь Кати, а было их немало.

Впечатление станция произвела неприглядное. Пути, как обычно, были забиты — старые, негодные паровозы, теплушки, где жил всякий штабной люд, солдаты, железнодорожные служащие, рабочие депо.