Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 1 Страница 4

Вообще-то Сулла предпочитал иметь дело с женщинами, но Метробиус – особый случай. Мальчик пришел на вечеринку, одетый как Купидон, сопровождая Силакса в костюме Венеры. (Нелепые крылышки из кожи топорщились за спиной Купидона, узенькая повязка из коанского шелка цвета шафрана облегала бедра; двери в доме были закрыты, и духота так сгустилась, что дешевая краска, смешавшись с потом, потекла яркими струйками по бедрам; влажная ткань облепила ноги мальчика.

С первого же взгляда они почувствовали влечение друг к другу – столь они были несхожи. Много ли людей на свете с такой молочно-белой кожей, как у Суллы?! А его волосы цвета восходящего солнца? А глаза, столь дымчатые, что кажутся почти белыми?… О, это не тот шестнадцатилетний Сулла, бежавший в Афины несколько лет назад, когда некий Эмилий – даже имя его не сохранилось в памяти – бесплатно провез мальчишку на корабле до Патрея, а затем, благодаря его благосклонности Сулла добрался через все Пелопоннесское побережье до Афин.

В Афинах Сулла остался, однако, без всякой поддержки: Эмилий был слишком важной фигурой, чтобы рисковать своей репутацией. Римляне считали гомосексуализм чем-то постыдным, недостойным, хотя греки признавали его высшей формой любовных отношений. То, что одни скрывали как величайшую тайну, страшась осуждения, другие превозносили, похваляясь перед друзьями. Сулла вскоре понял, что первые оказывались, в конечном счете, – не лучше вторых, просто страх и риск добавляли желаниям остроты и шире раскрывали кошельки ценителей. Быстро он раскусил и греков, которые не склонны платить за то, без чего можно обойтись; вот и Сулле не приходилось рассчитывать на их щедрость. Тогда, прибегнув к шантажу, он получил от Эмилия деньги на обратную дорогу в Рим и навсегда отбыл из Афин.

Возраст переменил его. Когда настало время возмужания, и он впервые стал ощущать себя мужчиной, сбривая пушок на щеках и подбородке, Сулла начал охладевать к мужчинам – и даже к их щедрым дарам. Он открыл для себя, что женщины еще глупее и просто-таки стремятся, чтобы их подчиняли и использовали. В детстве он мало знал женщин или о женщинах: мать его умерла так рано, что он не успел и запомнить ее, а его отец – конченый пьяница – мало заботился о своих детях. У Суллы была сестра, Корнелия, на два года старше его. Довольно миловидная, она смогла найти жениха – Луция Нония, богатого землевладельца из Пикенума – и уехала с ним на север, вкушать прелести жизни в этом сельском раю. Сулле досталось присматривать за почти уже беспомощным отцом.

Когда Сулле пошел двадцать четвертый год, его отец опять женился. Появилась надежда, что теперь не придется заниматься поисками денег, чтобы утолить неизбывную жажду папаши. Новая жена его отца, уроженка Умбрии, Клитумна, была прежде за богатым торговцем и унаследовала все имущество умершего толстосума, своевременно сплавив единственную его дочку в Калабрию, выдав ее за торговца маслом.

Причина, по которой Клитумна обратила внимание на Суллу Старшего, была очень проста: его сын заинтересовал вдовицу. Она пригласила его в свой дом на Палатине и очень быстро оставила супружеское ложе ради юного Суллы. Однако он быстро обнаружил в себе что-то вроде жалости к непутевому отцу, и, отстранив от себя Клитумну как можно тактичней и мягче, покинул этот дом.

Скромные сбережения позволили ему найти две комнаты в большом инсуле на Эсквилине близ Аггера. Триста сестерциев в год за жилье для себя и слуги, что жил в соседней комнате, где и готовил хозяину, да за стирку белья, которою занималась девушка, жившая двумя этажами выше. Раз в неделю она несла его грязное белье по лабиринту улиц и переулков к небольшой площади неправильной формы – к светлому пятнышку среди мрачных трущоб. Здесь безобразный старик Силен изрыгал струю воды в бассейн с каменным дном – это был один из сотен фонтанов, сооруженных по приказу цензора Катона, величайшего человека в истории города, известного своим умом, практичностью и низким рождением. Прежде побранившись с другой прачкой за место у фонтана, девушка колотила туники Суллы о камни, с чьей-нибудь помощью выкручивала их насухо и приносила обратно, аккуратно свернутые. Цена ее услуг была ему по карману, и подсматривать за ними никто не мог – девушка жила одна, лишь вечно нахохленная старая птица скрашивала ее одиночество.

В это время он встретил Никополис, «Город победы» – вот что значило ее имя, выдававшее в ней гречанку. Как раз такая ему требовалась – небедная вдова, умеющая каждой клеточкой тела наслаждаться любовью. Единственное, что огорчало – она могла тратить на него огромные суммы, но была слишком практична и проницательна, чтобы назначить ему годовое содержание. В этом она походила на его мачеху Клитумну. Женщины, конечно, глупы, но глупы по-умному.

Через два года после того, как Сулла ушел из дома Клитумны, отец его умер, пропив и проев свое здоровье, – от цирроза печени. Клитумна всегда смотрела на беднягу, как на необходимое условие обладания его сыном. Теперь же и Суллу больше не удерживал сыновний долг. Тем более, что Клитумна, оказалось, была совсем не против делить его расположение – и свою постель – с Никополис. Между ними – ко всеобщему удовольствию – установились очень нежные отношения, если бы не одна маленькая деталь – слабость Суллы к мальчикам. Он всеми силами пытался уверить женщин, что в слабости этой нет ничего опасного, что его не манят невинные младенцы, и нет у него намерения развращать сыновей сенаторов, которые резвятся на учебных площадках кампуса Марция, сражаясь на деревянных мечах или просто резвясь, неуемно и бездумно, будто жеребята на травке. Нет, Суллу влекло к тем, кто уже развращен, кто сделал это своей профессией; они напоминали ему себя самого в этом возрасте.

Однако обе женщины ненавидели и эту склонность Суллы, и его любимцев, и он порой вразрез с истинными своими желаниями, оставался больше мужчиной, подавляя свои прихоти, чтобы сохранить в доме лад… пока не убеждался, что он вне поля зрения Клитумны и Никополис. И все шло гладко до этого проклятого дня, когда истекали последние часы консульства Публия Корнелия Сципиона Насика и Луция Кальпурния Бестия и вот-вот должны были вступить в свои права Марк Минуций Руф и Спурий Постумий Альбин. Виной же тому Метробиус.

И женщины, и Сулла любили театр, но не утонченные греческие трагедии Софокла, Эсхила и Эврипида, где маски, где стонут тягучие голоса и звучит высокая поэзия; нет – комедию, насмешливо-грубоватые пьески на латыни Плавта, Невия, Теренция. Более же всего привлекало непритязательное искусство мимов – с их обнаженными уличными девками, с грубыми репликами в зал и из зала, с громкими призывами рожков, неправдоподобными сюжетами, скроенными тут же, на ходу из традиционного репертуара театров. Движения пальцев и рук, позы красноречивее слов; вот слепой отчим принимает гулящих девок за спелые дыни; вот безумный разврат; вот пьянствуют боги /ничего святого нет для мимов/.

Они дружили со многими комиками и управляющими театров в Риме и считали ниже достоинства бывать на пирушках, где не собирался целый букет знаменитых актерских имен. Трагические пьесы не существовали для них – они считали себя истинными римлянами, а римлянин выше всего ценит добрый заливистый смех.

Поэтому на пирушку в честь первого дня нового года в дом Клитумны были приглашены Скилакс, Астера, Милон, Педокл, Дафна и Марсий. Конечно же, пирушка превратилась в костюмированное представление.

Сулла любил смотреть сценки, где мужчины изображают женщин, передразнивая их. Потому и облачился в костюм Медузы Горгоны – с париком из живых змей, которые заставляли сердца окружающих сжиматься от страха. Складки коанского шелка, ниспадающие с его плеч, не скрывали наготы. Клитумна выбрала костюм обезьяны: завернулась в вывернутый наизнанку меховой плащ и выкрасила голые ноги в синий цвет. Костюм Никополис выглядел менее экстравагантно, поскольку ей хотелось показать свою красоту, а не спрятать ее отсутствие, как мачехе. Никополис нарядилась Дианой, что позволило ей открыть длинные стройные ноги и одну грудь и рассылать оловянные стрелы, танцуя под звуки флейт, колокольчиков, барабанов и лир.

Вечеринка началась шумно и весело. Головной убор Суллы имел поразительный успех, зато Клитумну и Никополис почтили за самые смешные костюмы и маски. Вино лилось рекой, смех и шутки разносились по всему саду, долетая до самых удаленных уголков дома. Все потеряли голову задолго до того, как ночь старого года перешла в утро нового. И тут вошел Скилакс, пошатываясь на высоких подошвах из пробки, в растрепанном золотистом парике и помятой тунике, подходящей скорее уличной девке, нежели богине. За ним, как Купидон, явился Метробиус.

Сулле хватило одного лишь взгляда на мальчика – и прозрачная ткань его одеяния моментально выдала волнение его плоти, вызванное желанием. Этого не добились ни Обезьяна, ни Диана, ни, тем более, развратная Венера. А затем последовала безумная сцена – точь в точь как те, что разыгрывают мимы: вихляние синих бедер, подпрыгивающие груди, подрагивающие кудряшки, крылатый мальчик и наливающийся силою член. А в финале – Метробиус и Сулла, удовлетворяющие желанья друг друга в углу, где они – им казалось – укрыты от посторонних глаз.