Людмила Шаховская - Тарквиний Гордый Страница 4

Ютурна сильно жалела Арпина, когда разнеслась молва о его гибели в горах. Ей все казалось, что он откуда-то вернется, и вот-вот, как бывало, высунется из кустов его курчавая голова с огромными глазами, и добродушною улыбкой на широком лице.

Ютурна знала о вражде своего отца и деда с фламином Руфом, начавшейся неизвестно в какие, никому не памятные времена, с пустяков спора о пограничных участках поместий, но от прикладывания всевозможных песчинок разросшейся с гору, уже грозящую рухнуть, на ее отца и задавить клеветой, так как фламину удалось поссорить его с Тарквинием и поселянами.

ГЛАВА IV

Фералия – Лемурия

Турн ничего не знал ни о составленном в Риме заговоре, ни о гибели царского родственника Туллия тотчас после его зятя.

Имея от царя бессрочный отпуск, он намеревался долго прожить в деревне, совершая обряды тризны в фамильном склепе и дома. Он не вникал ни в какие слухи, даже приказал, чтобы никто из домочадцев не говорил ему ничего про Тарквиния, не желая раздражаться еще хуже против этого беззаконника.

– Не докучайте!.. Не докучайте мне!.. – восклицал он с негодованием. – Я хотел бы забыть о самом существовании на свете этого ужасного царского зятя.

Его жена совещалась с общею любимицей семьи Амальтеей, где бы им найти в деревне старуху, умеющую правильно совершать обряды поминовения умерших, так как ее прежняя помощница в подобных делах, мать Амальтеи, недавно умерла.

Около них играла бусами и раковинами девочка, воображая себя лесною нимфой, вся обвешанная травой и цветами.

– Ну, что же Амальтея? Неужели никого больше нет? – спросила недоумевающая матрона Эмилия.

– Из таких, госпожа, я никого не знаю в нашем округе кроме дряхлой Стериллы. – Ответила дочь управляющего с поклоном.

Эмилия поморщилась.

– Это экономка на вилле фламина, который погубил и Арпина и Авфидия.

– Мама, пригласи Диркею! – вмешалась Ютурна. – Я люблю ее, она говорит хорошие сказки и так отлично, заунывно, протяжно поет; она стала бы петь «тристы» (погребальные гимны).

– Это дочь Стериллы, колдунья, злая, отвратительная.

– Я слышала, что она выше колдуньи. Она Сивилла.

– Я боюсь, что эти бабы порчи нам напустят. – Сказала Эмилия в раздумье.

Но на 8-ой день сетований она велела пригласить одну только мать, потому что не умела произносить всех формул совершения тризны. Амальтея и др. невольницы вовсе этого не знали.

Ютурна приставала к матери с просьбой пригласить Сивиллу, которой она уже давно не видала, но Эмилия не захотела.

– Не смей говорить про нее! – крикнула она наконец нетерпеливо.

– В таком случае, я стану играть в Сивиллу; я буду Сивиллой сама. Я стану завывать «тристы» в саду.

Эмилия ничего не ответила; ей было не до девочки, она следила за приготовлением фиалковой настойки для предстоящей церемонии, наз. фералия (поминки).

Вечером в дом пришла без особенных упрашиваний от соседей экономка, к которой наиболее подходил именно эпитет «дряхлой».

Казалось, что эту Стериллу малейшее дуновение свалит с ног, а худобою она казалась прозрачной, точно бестелесный дух мертвеца.

Помимо уменья совершать обряды, эта старуха одним видом своей внешности всякому казалась наиболее подходящей для такого дела.

Ненавидевший ее господина Турн ничего не говорил с нею; Эмилия тоже отнеслась горделиво, но все-таки сказала ей несколько приветственных слов.

Зная, что в этом доме ее опасаются, как соседской шпионки, Стерилла со своей стороны не стала докучать господам льстивой болтовнёю, уверенная, что и без того ей хорошо заплатят, если исполнит все нужное без упущений; честность и щедрость Турна Гердония были известны в околотке всем.

Эмилия уселась на пол, на постеленный для нее ковер; служанки поместились подле нее на полу таким образом, что составился полукруг у одного места стены, где прогрызена мышью норка, нарочно оставленная без уничтожения для таких случаев.

Стерилла села во главе полукруга и долго бормотала дикий сумбур заклинаний, а потом взяла тремя пальцами три зерна ладана и положила в мышиную норку[5].

Взяв кусок свинца, она его обмотала ниткой, бормоча новые наговоры, завязала узлом, разжевала семь штук черных бобов, намазала смолою рыбью голову, проколола медною длинною иглою, обжарила на огне маленького факела, залила этот факел вином, а оставшееся в кружке выпила, отчего стала пьяною, но это также была ее обязанность, входившая в пункты обрядов.

– Победили языки неприятелей!.. Победили уста вражьи!..

Громко возгласив заключительную формулу, Стерилла встала с пола и поклонилась, давая понять, что эта часть обрядов кончена.

Эмилия и служанки тоже встали.

Не принимавший участия в этом обряде, но бывший все время здесь, Турн дал денег, после чего старуха ушла домой, покачиваясь. Придурковатый брат Амальтеи, Ультим, проводил ее до соседской усадьбы.

– Слышала ли ты, старая карга, что Сильвин не сожрал трупа казненного господского зятя, а почтительно принес его к нам и уложил на самое крыльцо усыпальницы? – спросил этот мальчик с оттенком горделивого задора, во время пути.

– Слышала, – отозвалась Стерилла, презрительно махнув рукой, – какое в том чудо?!

– Господин говорил, что гений рамнийских лесов почтил в его зяте невинного страдальца, героя.

– Ври больше!.. – и старуха хрипло расхохоталась, – герой!.. Страдалец!.. Это мятежник-то!.. Ведь, он этруск был... знаю...

– Так что же? Царь, вишь, прислал помилование, да опоздал.

– Это не наше дело разбирать, паренек, что там царь, что регент делает, а что Сильвин – знаю. Он погнушался съесть труп казненного, потому что тот – ларв[6].

– Ларв! – воскликнул Ультим, разинув рот от изумления.

– Конечно, ларв. Этруски все колдуны самые злые, заведомые. Если бы Сильвин его не принес, Авфидий сам вылез бы из пещеры, куда его бросили после казни. Регент Тарквиний, известное дело, молодой человек, не смыслит таких дел, а я удивляюсь, как это жрецы-старики оплошали, особливо мой-то господин, фламин Руф... Ну, да он, может быть, знал, что делал, себе на уме... известно всем, Руф так свят жизнью, что вся эта мелкотравчатая братия божков, – все Сильвины, Ларвы, Виалы, – служат ему, моему господину, на побегушках у него, на задних лапках, как собачки, танцуют...

– Это ты спьяна врешь! – усмехнулся Ультим.

– Чего спьяна?! Скоро помянете вы меня!.. Мой господин, думаю, нарочно велел лешему принесть вам тело этруска, чтобы тот, как злой ларв, мутил тут у вас... Станет он скорехонько вылезать из могилы да бродить... ведь, вы его сожгли без всяких мер; не угомонили дух-то его колдовской?

– Чем?

– Меня бы призвали, пощедрее бы заплатили, я бы и научила вас, а теперь поздно... сожгли его... ловите!.. Улетел, как воробей с ладони!.. Фью!..

– А чего же не сделали?

– Колдуна хоронить, особливо этруска, попросту нельзя, паренек: надо вскрыть его, разными наговоренными травами набить, зашить тоже ниткой особенной, спряденной из шерсти не рожденного, а вырезанного ягненка, коль ему промеж ребер вбить так, чтобы в один бок вошел, из другого вышел, торчал, стрелы наперекрест воткнуть ему под кожу, всего истыкать медными иглами, и в рот набить черных зерен разных... ничего вы этого не сделали...

– Правду ты говоришь, Стерилла! – подтвердил нагнавший их сзади деревенский старшина Камилл. – Колдуна хоронить попросту не следует.

Это был такой же дряхлый и худой старик, как и фламинова экономка, к которой он, люди говорили, когда-то был неравнодушен в юности, а теперь верил ее знаниям по части всякой премудрости суеверий, как и весь округ (pagus) признававший Стериллу в делах культа ни с кем несравненною magistra pagi, совершительницею обрядов, под пару одному Камиллу, в их округе.

– И когда ты умрешь, – продолжал он, – я первый примусь выполнять все это над тобою.

– Еще до меня, сосед, над кем-нибудь другим исполнишь.

– Над кем?

– Увидим там!.. Только уж меня, сосед, Тогда непременно позовите; даром все выполню.

Стерилла махнула рукою в знак прощанья и шмыгнула в калитку Руфовой виллы.

Она не удивилась, что Леший принес тело казненного к его родне; ей была вверена фламином уже давно «сакральная тайна» римских жрецов, – что роль этого мифического существа, Сильвина Инвы, гения рамнийских лесов, со времен незапамятных играет какой-либо человек, служащий римским жрецам, испытанный в его верности их интересам, – такой, на которого им можно положиться.

Стерилла долго стояла у калитки, приотворив ее, следя за уходящими, не в силах совладеть с охватившим ее чувством злости, ненависти, зависти к семье соседского управляющего за то, что тем людям лучше живется, чем ей с дочерью: они принадлежат доброму и честному господину, который любит их; она с дочерью – невольницы злодея, также любимые, но всю жизнь делавшие только зло, сплетавшие по его приказу интриги, козни, обманы, наталкивавшие других на убийства, убивавшие и сами, варившие яды и всякие иные вредные зелья.