Вероника Тутенко - Дар кариатид Страница 4

Чувства потери не было, как будто бабушка продолжала стоять за плечом в новом облике юной принцессы и рассказывала продолжение странной сказки, где были черный замок и солнце по ту сторону реки. Но плакала мама и братья напрасно пытались сдерживать слезы. Им было больно. И страшно.

Привычно роились снежинки, складывались в танцующие узоры, успокаивали холодными прикосновениями.

Белым саваном покрывали город сугробы. Город, в котором больше не было бабушки. В опустевший домик над рекой въехали другие люди, а часы с надоевшей кукушкой Наталья обменяла на муку.

Снова привычной поземкой потянулись зимние будни с противной сагой по утрам. Но не было звенящего трамвая.

Теперь часами Нина находилась в светлой комнате одна.

Вернее, она была бы одна, если б не было Розы.

С широко раскрытыми глазами Роза слушала сказки. И о Красной Шапочке и Сером волке, и о маленькой принцессе, попавшей в черный замок к великану…

— И потом она попала домой, и там ее ждали мама и братья, — придумала девочка окончание сказки, которую не успела рассказать бабушка.

И казалось, где-то в складках кремовых штор, как в таинственном светлом лесу, вот-вот напомнит о себе кукушка оловянным «Ку-ку».

Но в комнате дрожала тишина.

Утром, уходя на работу, Наталья закрывала дверь. Днем мама приходила на обед, возвращался из школы Толик. Зима таяла медленно, неизбежно, и вдруг застучала капелью по карнизам, ворвалась в распахнутые окна весна…

Глава 3

Серенький козлик

Звенящие ручьи уносили вместе с прошлогодней истлевшей под снегом травой печали и горести. «Больше не будет потерь», — обещали, как всегда опрометчиво, птицы, только-только вернувшиеся из далеких бесснежных краев, простирающихся где-то там, где кончается небо, и куда, за грань, похожую на коромысло, уплывают ладьи-облака.

Вместе с запахом сирени и первыми грозами май принес Нине и Толику нечаянную радость. Все соседские ребята завидовали им.

Еще бы! Теперь Нина и Толик могли ходить в цирк так часто, как только захотят. Они и сами чувствовали себя теперь редкостными счастливчиками.

Спасибо старшему брату и его маленькой тайне.

Однообразные казанские вечера вдруг засияли огнями, загремели трубами. Не жизнь, а бесконечный праздник.

Одно удивляло Нину и Толика. Как мог Сережа так долго скрывать такое? Но Сережа скрывал. Боялся, что скажет отец. Только с конца февраля хитро улыбался и стал подозрительно важный и даже как будто степеннее. А по обрывкам фраз угадывалось, что он скрывает от родных какую-то тайну.

И в конце апреля она перестала быть тайной.

Обычный казанский день, как это часто бывает, когда природа предчувствует май, звенел и пел солнечными струнами. Слепил глаза — так много было солнца и радости. И предвкушения. Ведь скоро праздник. Первомай.

Это почти то же самое, что 7 ноября.

Де-мон-страция.

Нина с трудом выговаривала длинное слово, которое обещало красивое зрелище из окна.

Осенью (Нина запомнила этот день так же хорошо, как елку в доме Ляли) было много шаров — целая улица. Красных. Синих. Желтых. Зеленых.

И флагов тоже много. Ярко-красных. И всем было весело.

Люди несли большие портреты. Это лицо (дедушка Ленин!) знает каждый ребенок. А трубач смешно раздувал щеки и медно выплескивал веселые и торжественные марши. Задорные ритмы звали за собой, обещали какую-то новую, светлую жизнь. Но это будет нескоро. Очень-очень нескоро.

А через несколько дней улица опять будет красной и немного — сине-желто-зеленой. Нарядной. А значит, и в доме все должно быть чисто. Празднично. Поэтому мама стирала белье.

Наталья сосредоточенно терла пятно, видимо, от варенья, которое неизвестно как (в доме и варенья-то не было) умудрился посадить Сережа на рукав почти новой рубашки.

Пятно не поддавалось, и Наталья еще усерднее орудовала мылом.

Сережа вошел, как ни в чем не бывало, в дверь, как всегда, незапертую, крадущейся, пружинистой походкой, как у дикой кошки, готовой в любую минуту к прыжку. Хитро сверкнул глазами на сестренку.

Девочка в темной, какого-то неопределенного цвета, как у мамы, одежде играла с куклой в платье розовом, как леденец.

Почему-то в тот день Сережа решил подпоясаться, хотя поясов давно не носили, а на груди у него что-то копошилось под рубахой.

— Смотрите! — тоном конферансье объявил мальчик и ловко, как фокусник, одним движением развязал узел на поясе.

Что-то мокро ударилось о пол, испуганно закопошилось. Наталья вскрикнула и в секунду запрыгнула на стул. Нина с визгом вскарабкалась на кровать. На полу извивались длинные чёрные змеи.

Сережа остался доволен произведенным эффектом. Заливисто засмеялся, но тот час посерьезнел: матери и сестренке, явно, было не до смеха.

— Что вы испугались? Это же ужи, а не ядовитые змеи! — нашел он, чем успокоить и принялся собирать ужей с пола и заталкивать обратно, за пазуху. Рептилий было пять, и все они с трудом вместились за пазуху худому, но довольно крепкому мальчишке.

Но ни мать, ни сестру этот довод не утешил. Для них что ужи, что гадюки — все одно!

— Эх вы! — расстроился Сережа (не такой веселой, как он ожидал, вышла шутка) и солнечным зайчиком выскользнул за дверь.

А вечером мальчика встретили сдвинутые брови отца.

Черные, густые (такие соболиными еще называют) они напряженно вытянулись в струну. Только тронь…

И Сережа виновато молчал.

Наталья успела рассказать мужу о выходке шалуна, и теперь, жалея о безвозвратно упорхнувших словах-воробьях, переводила виноватый и жалостливый взгляд с отца на сына.

Степан внял немой просьбе, и соболиные брови поползли вверх, словно кто-то развел мосты.

Чай напрасно зазывал за стол паром. Уютно дымилась картошка, приглашая к ужину.

Наконец, глава семейства снисходительно, но достаточно строго обратился к старшему сыну:

— Где же ты ужей столько взял?

— В цирке, — весело признался Сережа. — Там их много!

— В цирке? — удивился Степан, даже забыл от удивления спросить, зачем шалуну вздумалось пугать мать и сестренку.

— Да! — на этот раз старший сын остался доволен тем эффектом, который произвели его слова на семью. — Я теперь в цирке работаю!

— Правда? — так и засияли мягкой синевой глаза Толика. — А кем?

— Дрессировщиком? — попыталась угадать Нина.

Эти сильные люди, которых слушаются даже грозные тигры, нравились ей даже больше, чем клоуны.

— Вроде того, — скромно опустил глаза Сережа.

— Молодец, сынок, — погладила Наталья по голове старшего сына.

Инцидент был исчерпан.

Теперь Нина и Толик ходили на представления каждое воскресенье. Пропуск в волшебный мир рыжеволосых весельчаков, шпагоглотателей и мускулистых силачей назывался магическим словом «контрамарка».

Сережа выносил к дверям два заветных жетончика перед началом второго отделения, и младшие брат с сестренкой спешили устроиться на ступеньках поближе к железной клетке, отгораживающей арену от зрителей.

Все самое интересное происходило после антракта. На арене слушались дрессировщика медведи, львы, тигры, обезьяны, а как-то, к радости публики, а особенно Нины и Толика, из-за кулис выехал Сережа на козле. За этот цирковой номер и прозвали его на улице Серенький Козлик. А еще во втором отделении на арену выходила девочка в белом платьице. Белоснежные голуби послушно садились к ней на ладони и на обручи, с которыми она выступала.

Толик донимал дома просьбами старшего брата: нельзя ли и ему выехать на козлике на арену. Сережа снисходительно улыбался и как взрослый ребенку неопределенно обещал: «когда повзрослеешь». А Нина мечтала стать дрессировщицей тигров. Вот вырастет — и мечта ее исполнится… И тогда каждый день с утра по поздней ночи будет сверкать разноцветными огнями, греметь фанфарами и обещать новые и новые сногсшибательные мгновения напряженной барабанной дробью.

Голод и беда шатались в обнимку по улицам Казани. Крепко матерились, гортанно распевали песни революции.

Но в дни, когда выдавали аванс и зарплату, Степан приносил домой белый хлеб и сочную сайру в масле. А Наталья шла с лукошком на рынок. Большими пятилитровыми жбанами, оплетенными лозой, покупала молоко. Нина любила ходить вместе с матерью вдоль рыночных рядов, где розовощекие торговки в разноцветных косынках наперебой предлагали молодую картошку, свежие овощи, лоснящуюся селедку. Наталья набирала всего понемногу. А на обратном пути останавливалась у столовой, чтобы купить дочери сочную ароматную котлету.

Несколько дней в семье был праздник, а потом опять оставалась одна только сага. В такие дни Наталья ходила в деревни, меняла нарядные старые платья на картошку.