Алексей Бакулин - Скрытые долины Страница 4

— Так, — сказал я, и гадкие, тошнотворные предчувствия заклубились в моей душе. — Стало быть, вы решили защищать его? До последней капли крови? И вы, небось, принесли мне парабеллум?.. Я должен прикрыть вас с левого фланга…

Воробьёв и Пирогов переглянулись украдкой, и от меня не укрылось — нет, не укрылось! — виноватое выражение на секунду проступившее на их лицах.

— Ага! — воскликнул я. — Понимаю! Это вы станете прикрывать меня с флангов, а я приму на себя главный удар! Таков ваш план, верно?

Пирогов испустил глубокий вздох и пришлёпнул толстыми губами.

— Видишь ли… — сказал он. — Мы же не можем тебе приказать… Мы просим. Штука-то в том, что никто тебя прикрывать не станет. Не получается, — не тот расклад. Спасение мистера Ньюкантри — это полностью твоя миссия.

— Да не пугай ты его! — вскричал Воробьёв. — Можно подумать, что надо кого-то грудью заслонить от пули… Всё очень просто, очень тихо. Никакого риска. Никаких героических подвигов. Ты просто берёшь Новосёлова и отвозишь его к себе. Там его не найдут.

Я сразу понял, к чему они ведут, но спросил:

— Куда — к себе? В Автово?

— Ну что ты дурака валяешь?! — завопили они оба. — К тебе на родину! В город Стрельцов! Кто его там станет искать? Посидит в Стрельцове месяц, а мы к тому времени подготовим всё, чтобы ему за границу спокойно уйти…

— Короче, ты согласен приютить однокурсника? — спросил Пирогов, надвигаясь на меня животом.

— Да погоди ты! — я отпихнул Пирогова. — Каждый солдат должен знать свой манёвр. Объясните мне толком, кто решил убить Ньюкантри?

Они всплеснули руками:

— Ну тебе-то какое дело?! Серьёзные люди! Такие если возьмутся, то уж не отступятся.

— Что Олежка натворил?

— Да не всё ли равно?! Меньше знаешь, крепче спишь. Думаешь, мы полностью в курсе? Мы просто хотим спасти товарища.

— А вы, братцы, не предполагаете, что мистер и вправду заслужил?.. Я, например, не удивился бы. Новосёлов — он и подставить может, и наклеветать — не по злобе, конечно, а просто — в пылу вдохновения. Может быть, он кому-то жизнь сломал? Может быть, он миллионное дело провалил?..

— Да не дёргайся ты!.. — разволновался Воробьёв, хлопая ручками-крылышками. — Во-первых, мы не можем рассказать тебе всего, пока ты не изъявишь согласия. Во-вторых, мы и сами всего не знаем. В-третьих, будь спокоен: Новосёлов в этом деле чист и невинен. Типичный случай: задолжал, а отдавать нечем. Сейчас нечем, — а скоро будет чем, но этого «скоро» нужно дождаться где-то в укромном месте. Надо помочь человеку! Дело чести! Ведь это же наш товарищ! Однокурсник! Это святое! Пять драгоценных студенческих лет бок о бок с ним… Ты вспомни только!..

Я начал вспоминать. Вспомнил, как Новосёлов ни с того ни с сего выступил против меня на курсовом комсомольском собрании — рассказал во всеуслышание нечто, о чём я говорил ему с глазу на глаз… Вспомнил, как на моей свадьбе он напился и начал с настырностью маньяка клеиться к Татьяне, так, что пришлось применить кулаки — иначе дело не решалось… Вспомнил, как он перестал пускать меня в свою редакцию («Ты видишь: приёмная! секретарша! очередь! Что — особенный какой?!»)… Вспомнил, как я пытался пристроить к нему в газету несчастную Машу Чистякову, и каким кошмаром это для неё обернулось… Я разом вспомнил все его снисходительные усмешки, все вялые рукопожатия, торопливо отведённые глаза («Не заметил тебя, извини…»)… И ещё много, много всего я припомнил.

А они стояли справа и слева от меня и мучительно ждали ответа. Они не любили оккультизма и потому редко общались с Ньюкантри. Они помнили смешного, рыжего увальня, помнили драный свитер и рыжие космы; для Воробьёва, например, всякая мелочь из студенческой жизни теперь драгоценна: он в Питере бывает раз в пять лет, он никого из наших не видит, для него весь курс окружён одним общим ореолом прекрасного, невозвратимого прошлого, в котором давно утонули и обиды, и злоба, и ревность…

А я — неизвестно почему! — виделся с Новосёловым гораздо чаще, чем хотел! И я этому не рад! Я уже решил было никогда больше, ни за что, ни при каких обстоятельствах… И — на тебе!

— Ладно, я согласен. Как раз сейчас у меня отпуск на подходе… Прокачусь на родину вместе с Новосёловым. Но вы мне расскажите всё-таки…

Они облегчённо загалдели, не слушая друг друга. Оказывается, с мистером Ньюкантри им довелось встретиться не далее как вчера; вместе выпили, причём Олег уже после первой дозы расклеился, захлюпал носом и принялся прощаться навсегда. Поскольку выручить беднягу деньгами не представлялось возможным («Да вы таких денег и в страшном сне не видели!..»), решили помочь ему иначе. Воробьёв немедленно предложил Олегу укрыться в своём родном воробьёвском городе — в Кемерово, — но нет: оказалось, нельзя. В Кемерово жила какая-то добрая знакомая Ньюкантри («Они же в первую очередь туда полезут!.. Я же там каждый месяц бываю, это всем известно!..») Стали перебирать прочих знакомых, живущих вдалеке от Питера, — никто из них Новосёлову не подходил («Как я у него буду жить?.. Он же носки никогда не стирает? А к этому я не поеду, нет: он за свою жену убить может!..») Наконец, вспомнили меня, и мистер снизошёл («Да, Серый — он понимает. Я ему помогал не раз… Пускай-ка теперь он мне…»)

— Знаешь, — укоризненно сопел Пирогов, — мы как-то не думали, что ты можешь отказаться… Он же твой закадычный… Помнишь, на первом курсе, — вы же друг без друга шагу ступить не могли…

— А разве я отказываюсь? Я, кажется, согласился.

— Нет, — а что это за ирония? Парабеллум… Левый фланг… Дело-то не шуточное. Тут ирония совсем не нужна. Человека надо спасать.

— Ну, если человека, тогда конечно…

— Вот, опять ёрничаешь! А вдруг его убьют? Сам же станешь себя казнить!..

— Ладно, кончай нудить, Пирогов! — встрял Воробьёв. — Короче, Серый, завтра же бери отпуск и вечером поедешь. Только не проговорись никому!

Никто не спросил у меня, легко ли мне за день выхлопотать отпуск, есть ли у меня деньги на поездку, есть ли возможность поселить Ньюкантри на неопределённый срок в отцовской квартире в Стрельцове…

Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что в отпуск редактор меня гнал уже второй месяц, что неделю назад я получил жирный гонорар за научную брошюру для профессора из Университета культуры, и что квартира в Стрельцове пустует, ибо отец мой предпочитает жить на даче. Я заверил однокурсников, что драгоценная жизнь мистера Ньюкантри будет в безопасности, и мы втроём пошли пить пиво и вспоминать Любочку Пыльцову из студенческого бард-клуба.

Через день состоялась встреча с Ньюкантри. На розовой, дамского вида Тойоте Пирогов привёз меня на свою дачу в Ольгино. Мы проехали вдоль длинного ряда особняков — не слишком роскошных, но и не бедных, — пролетели мимо смрадного химического предприятия и углубились в трущобы полуразложившегося советского дачного посёлка. Здесь Пирогов сбавил скорость и начал старательно объезжать то лужу, то соседскую кошку, — кошек было много, и каждую из них он знал по имени. Пироговская дача стояла на отшибе посёлка, укрытая густыми зарослями черноплодной рябины, малины и одичавших яблонь, — когда-то завидная двухэтажная фазенда, ныне — бурая, просевшая, рассохшаяся руина. Пирогов внимательно осмотрел некошеный двор в поисках чужих следов, понюхал воздух, постоял, прислушиваясь, и наконец, осторожно достал развесистую связку ключей.

На первый взгляд, в доме никого не было. Сырой дух стародавних, отслоившихся обоев, разбитая чашка на столе, покрытая изнутри бронзовой коркой высохшего чая, на комоде пыльный, серый, прозрачный букет, — кажется, колокольчиков. Сумрачной, нежилой промозглостью дышало этот загородный убежище. Неужели Ньюкатри жил здесь уже вторые сутки? Я не мог в это поверить.

— У-гу!.. — пропел Пирогов. — Олег Васильевич! Каково поживаете? Это я, Вова, не бойтесь меня!..

Ни шороха, ни стука в ответ.

— Ньюкантри! — вновь воззвал Пирогов. — Не бойся, всё в порядке. Я один. Со мной Серёга Птахин!

— Так ты один или всё-таки с Серёгой? Не впадай в противоречие! — строго сказал кто-то со второго этажа. Не думаю, что удивлю вас, заявив, что тотчас узнал пронзительный — высокий и зычный — голос Олега Новосёлова. Голосом мистер был похож на плачущего младенца: пищит, но такого писка сокрушаются стены.

Потом послышались твёрдые шаги, потолок над нашими головами задрожал, потом заскрипела лестница — у каждой ступеньки свой голос, свой номер в концерте. Потом перед нами появился мистер Ньюкантри собственной персоной.

Он был нечёсан, космат, рыжая, всклокоченная борода его воинственно щетинилась, — и в противовес тому дорогой английский костюмчик Олега блистал неповреждённостью и мягким шиком. Как умудрился он, двое суток сидя на холодной, тёмной даче не помять на своём костюмчике ни складочки? Или он натянул костюм, услышав, как мы заходим?..