Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель Страница 40

Король рассчитывал на таланты Уентворта. Тот прибыл в Лондон с твёрдым намерением покончить с мятежниками, отзывался о них с величайшим презрением и сравнивал шотландцев с ирландцами, которых усмирил за несколько лет. Уентворт лелеял намерение разделаться с английскими пуританами, как он разделывался с католиками в Ирландии. Он разъяснял придворным и королю, что нынешнюю войну они проиграли от слабости, клялся вложить в новую войну свою энергию и все свои силы и рассчитывал на твёрдость слабого, безвольного короля.

Он обольщался. Карл пал духом и томился в безысходной печали. Придворные встретили его с тайной враждой. Двор тихр, неприметно, но опасно бурлил. Офицеры обвиняли друг друга в предательстве, в трусости, в нерадении. Вокруг самого талантливого из королевских военачальников графа Роберта Деверье Эссекса, сорока восьми лет, заплелись такие интриги, что он, оплёванный и обиженный, удалился в свой замок. Любимчики королевы, ревностной католички, поспешили воспользоваться придворной смутой и занимали высокие посты и выгодные места. По её настоянию в пику Уентворту государственным секретарём был назначен его кровный враг сэр Генри Вен. Слухи о том, что Уентворт намеревается расправиться с английскими пуританами, намеренно распространялись придворными, и недовольство проникло в народ. Королева настраивала короля быть непримиримым и жёстким. Под видом непримиримости он делал глупости. Его повелением палач публично сжёг все бумаги, в которых шотландцы выставили предварительные условия мира. Шотландцы расценили этот ненужный поступок как провокацию. Парламент и Генеральная ассамблея выработали ещё более жёсткие требования. В частности, парламент потребовал, чтобы король созывал его не реже одного раза в три года и гарантировал независимость выборов и парламентских прений. В этом требовании монарх увидел посягательство на свою верховную власть. Уентворт его поддержал, объявив:

— Этих людей надо образумить кнутом!

Благодарный король возвёл его в звание графа Страффорда. Война была решена. В сущности, это решение было безумием. Казна была абсолютно пуста, истощился даже личный кошелёк государя. Большая часть англичан, не довольных войной, отказывалась платить пресловутые корабельные деньги и любые налоги, которые король самовластно вводил помимо парламента. В отчаянии Карл действовал очертя голову, не считаясь с последствиями. Лондонские финансисты хранили в Тауэре слитки золота и серебра, которые получали в залог от своих континентальных партнёров, — король повелел конфисковать эти слитки на сумму в сто тридцать тысяч фунтов стерлингов, не понимая или не желая понять, что наносит непоправимый удар по репутации собственных торговцев и финансистов. В ответ возмутился лондонский Сити. Нечего было и думать начинать войну, когда против тебя готовы выступить самые богатые люди страны. Монарх снова капитулировал. Слитки были возвращены. Впрочем, кое-что уже успели разворовать. Король стал просить в долг в самых неподходящих местах, ставя себя не только в неловкое, но и в глупое положение. Он просил денег у испанского короля — ему отказали. Он просил денег у генуэзских купцов — ему отказали и тут. Наконец, он дошёл до того, что решился просить денег у своего заклятого врага, римского папы, рассчитывая уже неизвестно на что, — ему оскорбительно-вежливо отказали.

Делать было нечего: после одиннадцати лет бессмысленного упрямства король призвал на помощь парламент. Выборы должны были состояться весной 1640 года. Тем временем новоиспечённый граф Страффорд возвратился в Ирландию, чтобы скомплектовать там новую армию, которая могла бы и угрожать оппозиции, и двинуться против Шотландии.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Оливер Кромвель под воздействием этих событий становился мирным, но непримиримым противником политики короля. Он открыто сочувствовал шотландским единоверцам и демонстративно отказывался посещать англиканскую церковь, несмотря на опасность преследования со стороны церковных властей, а когда к нему на постой привели офицеров, шедших сражаться с шотландцами, он открыто выражал своё недовольство и в их присутствии молился о победе шотландцев.

Как только глашатай прочитал на площади Или рескрипт короля, извещавший о новом парламенте, горожане единодушно высказались за то, чтобы их интересы в нижней палате представлял честный хозяин и преданный пуританин Оливер Кромвель. Правда, Или был небольшим городком и не имел своего места в парламенте. Тогда Оливер спешно оформил нужные документы и превратился в жителя близлежащего Кембриджа. Кембридж имел право выбрать двух депутатов. Одним из них подавляющим большинством голосов был избран Оливер Кромвель, пришелец, достоинства которого были хорошо известны целой округе.

Заседания открылись тринадцатого апреля 1640 года. Вместе с молчаливой, строго настроенной толпой депутатов в одинаковых скромных чёрных одеждах Оливер вступил под гулкие своды Вестминстера. Вокруг него были знакомые лица. Оппозиция окрепла за прошедшие одиннадцать лет. Не все дожили до этого счастливого дня. Скончался непримиримый Эдуард Кук. В тюрьме умер доблестный Джон Элиот. Многие, поселившись в глуши, подальше от короля и двора, об этом не знали. Теперь стало известно, что король Карл умудрился надругаться даже над мёртвым. Когда сын Элиота испросил разрешения перевезти бренные останки отца в семейный склеп в Корнуэле, ему было грубо отказано. Король повелел «похоронить тело сэра Джона Элиота на кладбище того прихода, в котором он жил», и вождь оппозиции был похоронен в одной из часовен мрачного Тауэра, тюремного замка, в котором он будто бы жил, а в действительности был заточен без суда.

Опустевшее место павших борцов занял Джон Пим. Он был не менее последовательным и преданным защитником законности и справедливости, чем Джон Элиот, но рассудительней, сдержанней, у него было острое политическое чутьё и государственный ум. Молодого Джона Гемпдена, которого сделало известным позорное дело о двадцати шиллингах, оппозиция заслуженно ставила рядом с ним. Имя кембриджского сельского дворянина Оливера Кромвеля по-прежнему оставалось никому не известным. Он сидел на одной скамье рядом с Гемпденом, но не как вождь, не как известный политик, а всего лишь как его единомышленник и двоюродный брат.

Тринадцатого апреля заседания парламента открыл сам король. Пока в Лондон съезжались представители нации, его секретная служба перехватила письмо, адресованное шотландцами одному из европейских монархов. Повстанцы просили о помощи, что король не мог не расценивать как преступление. Однако имя монарха в послании из понятной предосторожности не называлось, что делало всё несколько затруднительным, тогда как королю очень хотелось воспользоваться этой благоприятной случайностью, обвинить шотландских повстанцев в измене и разжечь давнюю неутихающую национальную рознь. Тем не менее его придворные и министры посовещались и дружно постановили, что письмо адресовано именно французскому королю, который только что нанёс англичанам несколько чувствительных поражений под Ла-Рошелью, что должно было особенно возмутить представителей нации. Король выступил с обличением проклятых шотландцев, предъявил парламенту довольно сомнительный документ и потребовал на войну с ними двенадцать субсидий в течение трёх лет.

К его изумлению, парламентарии не возмутились, не прокляли ненавистных соседей и, главное, отказались предоставить субсидии. С ответной речью выступил невозмутимый Джон Пим. Он начал так:

— Шотландское вторжение менее опасно, чем произвол в стране. Первая находится далеко, а та опасность, о которой я буду говорить, находится дома!

В этом духе он проговорил два часа, спокойно и вразумительно доказал, что прежде субсидий следует обсудить вопрос о правах. В каком направлении следует этот вопрос обсуждать? Оно представлялось ему очевидным: необходимо наказать дурных королевских советников, то есть его министров и прихлебателей, прекратить все злоупотребления, которые совершались ими в течение одиннадцати лет беспарламентского правления, остановить политику насилия и арестов, возвратить парламенту нарушенные права и возвести в силу закона обязательный ежегодный созыв парламента.

Требования были серьёзные, но справедливые. Выполнение их останавливало произвол деспотизма, восстанавливало равновесие между парламентом и королём и в то же время ни в коем случае не ущемляло законных, неузурпированных прав короля. Тем не менее король, возомнивший себя абсолютным монархом в духе испанского и французского королей, счёл себя оскорблённым. Когда к нему явился представиться председатель палаты, как этого требовал этикет, он принял его без должного уважения и всем видом и тоном давал понять, что ни на йоту не уступит парламенту.