Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 3 Страница 41

Тогорил сам разлил по чашам вино. Тэмуджин, поднимая свою чашу, увидел, как впервые Нилха-Сангум без вражды посмотрел на него, и во взгляде его промелькнула короткая, извиняющаяся улыбка.

«Кажется, дошло и до него, что дружить лучше, чем враждовать, – успокоенно подумал Тэмуджин, – хан, может быть, и прав, принуждая нас…».

После того, как все выпили, хан громко хлопнул в ладоши. Из-за шелкового полога на женской половине вышла служанка, мягко поклонилась.

– Пусть придут хурчины и певцы! – приказал хан.

Скоро пришли разодетые в шелка молодые юноши и девушки. Низко поклонившись, они рассаживались у двери.

Тэмуджин вполуха слушал кереитские песни и игру на хуре, а про себя размышлял, в уме разбирая случившееся и рассчитывая, что принесет оно ему в будущем.

«Нилха-Сангум, видно, глуповат, – думал он, – раз при госте показывает свой норов перед отцом, кичлив и избалован, точно дурная девушка… Какую славу принесет мне братание с таким человеком?.. Однако он ханский сын, среди монголов это даст мне вес, теперь никто из нойонов не посмотрит косо…».

А еще он был неприятно удивлен тем, что увидел в ханской семье: она была не дружна и власть Тогорила среди родных не была беспрекословной. Ему приходилось принуждать и увещевать даже родного сына, да и жена его нехотя исполняла его повеление.

«Как же, будучи правителем ханства, которое знают в самых отдаленных землях, можно так распустить своих домочадцев? – пораженно думал он. – Значит, Тогорил недостаточно силен духом, если его не сполна почитают родные?».

Вспомнились слова, сказанные, как говорили, однажды самим Хабул-ханом своим сыновьям: «Тот, у кого нет порядка в своем доме, не может править улусом».

Неприятно изумило Тэмуджина это его открытие, он даже не хотел ему верить, но другого объяснения происшедшему не было и выходило одно: хан на самом деле не такой уж и сильный человек, если его недостаточно почитают в собственном доме. «А ведь он еще не стар, – думал Тэмуджин, – что же будет вытворять этот Нилха-Сангум, когда отец совсем одряхлеет?».

Устав от неприятных мыслей, заслонивших ему главное – радость от достигнутого, большого и настоящего дела, свершенного им, он мысленно махнул на все рукой и пустился в размышление о том, как он вместе с ханским войском прибудет к своему анде, как тот будет рад его помощи, как потом испугается Таргудай, как узнают о нем дядья-кияты, как изумятся Мэнлиг и Кокэчу… «Потом я навещу отцовских тысячников, – тут же решал он, – посмотрю, что это за люди…».

XXX

Тогорил протянул с выступлением в поход целых девять дней. Каждую ночь он вместе с шаманами выходил смотреть в небо, выгадывая благоприятное время. Хорошего знака звезды долго не давали.

Тэмуджин, набравшись терпения, ждал, все это время проводя с Нилха-Сангумом и его двоюродными братьями. Утрами они выезжали в степь – то, взяв с собой охотников с беркутами, с высокой сопки смотрели, как те ловят лис, то с толпой кереитских юношей облавили дзеренов, которых было много в этой степи. Тэмуджин присматривался к новым знакомым, запоминал их повадки.

Боорчи, пользуясь выдавшимся временем, старательно ухаживал за их лошадьми, при каждом удобном случае выводя их в степь попастись. Умный, с полуслова понимающий его, к тому же еще быстрый и сноровистый, здесь он был незаменим для Тэмуджина: в нужное время и кони стояли подседланные, и сам он всегда был рядом, готовый подать или принять поводья, подержать стремя, принести и унести вещи.

«Настоящий нукер, знает, как мне здесь это нужно, – каждый раз думал Тэмуджин, глядя на него, – с таким не стыдно быть в гостях и у хана… А с нашими, Хучаром или Сача Беки, я бы тут измучился…».

Думая об этом, он вновь возвращался к своему давнему вопросу: почему харачу, черная кость, бывает умным, а нойон, потомок ханов – глупым? Ведь нойон рожден, чтобы думать, понимать и делать все к лучшему, а с харачу большого ума и не требуется. Услужливость и расторопность Боорчи явно шла от его ума и понимания, что сейчас никак нельзя упасть лицом в грязь перед ханом, чтобы он видел, что монголы знают порядок и закон, – и это высоко оценил Тэмуджин.

За все время Тэмуджин лишь однажды встретился с Тогорилом. На четвертое утро их пребывания в кереитском курене тот вдруг вызвал его. Обрадованный Тэмуджин: – «Наконец-то, начинается дело!» – пришел к нему, но его ожидало другое. Хан, сидя на хойморе, показал ему на ворох шелковой и бархатной одежды, лежавший на мужской стороне.

– Снимай с себя все и одевай это, – велел он.

Тэмуджин, не ожидая такого, помедлил.

«Будет ли это прилично? – быстро перебирал он в уме. – Не уроню ли своего достоинства перед тем же Нилха-Сангумом? Еще будет потом говорить, что меня кереиты одевали…».

Тогорил, заметив на его лице сомнение, рассердился.

– Что ты еще думаешь?! – вспылил он. – Я ведь принял от тебя соболью доху, а та дороже всего этого китайского лохмотья. Одевай!

Тэмуджин быстро снял свою замшевую одежду и стал одевать новое. Штаны из мягкой стриженой овечьей шкуры, шерстью внутрь, сверху были покрыты тонким черным бархатом. На ноги ему были сшиты сапоги из выделанной бычьей замши, снаружи покрытой таким же черным бархатом. На нижнюю рубаху из тонкого белого шелка он одел темно-красную бархатную рубаху чжурчженского покроя, а легкая короткая шуба из овчины была покрыта темно-синим шелком с круглыми китайскими узорами. На голову одел пышную выдровую шапку. Одежда была как раз по нему, и Тогорил, посмотрев на него, цокнул языком:

– Вот теперь ты истинный нойон! Теперь тебя сразу признают твои тысячники, а ты собирался предстать перед ними, одетый хуже их нукеров. Они бы и усомнились: может ли их нойон быть таким оборванцем?

И весело расхохотался – так, как смеются над малыми детьми. Хоть и не по душе пришлась ему шутка Тогорила, он признал в ней правоту, подумав:

«Такая пышная одежда всем будет напоминать, под чьим я покровительством, и мне легче будет разговаривать и с отцовскими тысячниками и с нашими нойонами».

Преодолевая в себе гордость, он признательно улыбнулся в ответ.

В один из дней Нилха-Сангум предложил Тэмуджину выйти на состязание с кем-нибудь из кереитских юношей – в борьбе или скачках, на выбор. Предложение было дано внезапно. Они возвращались с охоты на лис, и сначала Нилха-Сангум будто бы с воодушевлением рассказывал ему что-то о ловчих беркутах. И вдруг, ни с того ни с сего, предложил ему участвовать в состязании.

Тэмуджин, не имея времени на раздумье, успел только подумать, что отказаться будет неприлично и уже хотел согласиться, как почувствовал легкий толчок в левый бок. Молчаливый при чужих Боорчи незаметно предостерегал его. Тэмуджин подумал про себя еще раз и убедился в правоте нукера: у Нилха-Сангума в этом не могло быть иной цели, кроме как выставить против него сильнейшего и унизить, чтобы в будущем прилюдно напоминать ему это и выставлять на смех. Если смотреть по его повадкам, то иначе незачем было ему предлагать гостю бороться.

Тэмуджин покосился на его застывшее в ожидании лицо и удивился коварству ханского наследника: нарочно выбрал время среди другого разговора, чтобы застать врасплох, рассчитал, что с ходу не увидит подвоха и не догадается о его истинном замысле.

– Не могу, брат Нилха-Сангум, – с вежливой улыбкой ответил Тэмуджин.

– Неужели боишься? – весело спросил тот, пытаясь отрезать ему путь к отступлению. – Вот уж не подумал бы, что мой новый анда боится выйти на поединок.

Было видно, он чувствовал себя хозяином положения.

– Я могу состязаться только с равным себе, – сказал Тэмуджин.

– А кто здесь тебе не равен? – изумленно спросил тот. – Ты что, кереитских парней считаешь ниже себя?

– Всех, кроме тебя, – сказал Тэмуджин. – Ведь мы с тобой побратались, а твой отец назвал меня своим сыном. Теперь ты мой брат, и потому я выше всех ваших парней.

Нилха-Сангум осекся на полуслове, с лица его медленно сходила улыбка, он задумчиво посмотрел вдаль.

– Ну что, поборемся, брат? – спросил Тэмуджин, затаив насмешливую улыбку. – Ведь с тобой-то я могу бороться.

– Мне, ханскому сыну, самому бороться неприлично, – сказал Нилха-Сангум и торопливо добавил:

– Да и меня другие дела ждут…

Больше они не выезжали в степь.

Тэмуджин долго раздумывал об этом случае, с удивлением разбираясь в повадках нового анды. «Один он здесь такой? – гадал он про себя, – Или в этом племени все такие и у них не считается зазорным подобное коварство? У нас это подлость и позор, а у них, может быть, это доблесть, ум?.. Придется привыкать к такому анде…».

XXXI

Наконец, хан объявил время выступления – на третий день новой луны. Узнав об этом, Тэмуджин облегченно перевел дух и тут же мысленно стал готовиться к встрече с соплеменниками, разом отсекая в душе все остальное. Он представил себе, как явится перед ними вместе с кереитским ханом, как те будут поражены, как во всех монгольских куренях пойдут разговоры о нем.