Алексей Гатапов - Тэмуджин. Книга 3 Страница 40

Тэмуджин мельком оглядел богатый стол, взглядом выбрал горячую и сочную баранину, которую он давно не пробовал. В дороге они с Боорчи прямо в седлах грызли замерзшую изюбрятину, заедая снегом, а теперь желудок его при виде сытной еды болезненно заныл, требуя пищи. Он почтительно склонил голову и неторопливо вынул с пояса малый нож. Отрезая небольшими кусочками, стал есть.

Скоро голод в нем проснулся окончательно, ему нестерпимо захотелось схватить одно из ребер, лоснившихся жирным мясом, и отхватить зубами сразу большой кусок, но он продолжал медленно и подолгу жевать, с достоинством выпрямив спину, не глядя на других. Отведав баранины, он понемногу попробовал из других блюд и убрал нож.

– Что же ты так мало съел? – удивленно оглянулся на него Тогорил. – Так не годится сыну моего анды за моим столом. А ну, не стесняйся, ешь, сколько влезет!

Братья хана понимающе улыбнулись, переглянувшись между собой.

– Нойонскому сыну в гостях не годится набрасываться на еду, – одобрительно сказал Джаха-Гамбу. – Верно?

– Да, в гостях самое главное не уронить достоинства, – улыбнулся Селенгийн-Ялга, подмигнув Тэмуджину.

Нилха-Сангум улыбался, насмешливо глядя на него.

«Они поняли так, что я перед ними свою гордость показываю», – досадливо подумал Тэмуджин и, чувствуя, что краснеет, нахмурился.

– За нашим столом тебе не нужно стесняться, – внушительно сказал Тогорил, – ты мне нужен сытый, а потом мы с тобой поговорим.

Тэмуджин послушно склонил голову и, ругая себя за оплошку, снова вынул нож. И, не сдерживаясь, не глядя ни на кого, как будто он здесь был один, стал наедаться вдоволь, по-настоящему.

Хозяева ели неторопливо, они лениво переговаривались о новостях в кереитских куренях, о погоде, гадали, какова будет весна, расспрашивали Тэмуджина о дороге, о снегах на Керулене, о том, как перезимовал скот. Он отвечал, продолжая есть, и незаметно приглядывался к ним.

Домочадцы хана как будто относились к нему добродушно и понимающе, один лишь сын его, Нилха-Сангум, показался чересчур гордым. Он сидел дальше всех от него, за своими дядьями. Оттуда молча и надменно посматривал на Тэмуджина, будто своим взглядом хотел показать, насколько он, ханский сын, выше его, беглого нойонского сына из дикого племени. Несколько раз Тэмуджин замечал, как тот с неприкрытым презрением разглядывал его скромное одеяние из шкуры, его иссеченные красными рубцами от мороза руки.

«Этот со мной дружить не будет, – подумал Тэмуджин и удивился про себя. – Вот какими делает людей легкая жизнь! Вырос на готовом, в тепле и безопасности, а сам думает, что и вправду он лучше других…».

Служанка налила из парившего на очаге котла суп. Тогорил осторожно отпивал из белой костяной чаши, держа его на трех пальцах. Наконец, он поставил чашу на край стола. Тэмуджин заметил, как изменилось его лицо, став безулыбчивым, строгим.

– Теперь поговорим о деле, – сказал хан.

Тэмуджин отставил свою чашу, приготовился слушать.

– Ты верно все обдумал, – хан вертел в руке тонкую костяную палочку, которой он, видно, чистил зубы, и задумчиво смотрел в огонь, – если джадаранский улус сохранится за Джамухой, тебе потом будет легче управиться с южными монголами.

Тэмуджин дрогнул, взглянул на него, желая возразить, но Тогорил властно двинул рукой, останавливая его.

– Знаю, знаю, ты хотел выручить своего анду, как и полагается истинному мужчине, но я говорю о другом…Ты решил все верно, за это я тебя хвалю, и мы должны сделать все быстро, пока братья Хара Хадана еще не зашли слишком далеко и пока Таргудай не возобновил войну… Я решил так: в эти же дни я с четырьмя своими восточными тумэнами наведаюсь на Керулен и заставлю джадаранских нойонов вернуть все Джамухе, посажу его на отцовский трон. Оттуда я направлю своих послов к тайчиутскому Таргудаю и повелю ему больше не нападать на керуленских монголов. А тем укажу, чтобы в своем благополучии и безопасности были благодарны одному только Джамухе. Это должно возвысить вес твоего анды, его станут уважать. И вот тогда в вашем племени все станет по своим местам, все успокоятся, а там и твое время подойдет. Ну, что спокойно ли теперь твое сердце?

Горячее чувство радости волной окатило Тэмуджина и он, не зная как держать себя перед ханом и его родней, счастливо улыбался, прерывисто дыша и с благодарностью глядя на Тогорила.

– Ну, что, рад? – повторил вопрос тот, усмешливо косясь на него.

– Очень рад, – признался Тэмуджин.

Разом стало светло на душе. «Наконец-то все становится ясно, – думал он, чувствуя, как бьется в груди его сердце, – теперь и Таргудай прижмет хвост, и Джамуха будет в силе, и мой улус никуда не денется…».

– Одно дело мы решили, – сказал Тогорил, – теперь остается другое. Я хочу, чтобы сейчас ты побратался с моим сыном, так же, как когда-то мы побратались с твоим отцом. Времена быстро меняются, мы не знаем, что будет не то, что через год – через полмесяца. В жизни бывает так, что сейчас ты стоишь на вершине горы, а завтра окажешься в глубокой яме и не будешь знать, как из нее выбраться. Поэтому вождь должен иметь таких друзей, на которых он может положиться в трудную пору.

Тэмуджин, сразу осознавая правоту хана, с готовностью посмотрел на Нихла-Сангума. Тот, видно, не ожидая такого поворота, с изумленным лицом оглянувшись на отца, недовольно передернул плечами. Презрительно покосился на Тэмуджина и опустил голову, упрямо нахохлившись.

Тогорил-хан потемнел лицом, гневно сдвинув брови. За столом стало тихо.

– Мой сын вырос в неге и благополучии, – с заметным усилием сохраняя спокойствие в голосе, сказал Тогорил. – Ни разу в жизни не испытал он страха смерти, не был в плену, не скитался в нужде по степи и лесам, не зная, где найти спасение, к кому приклонить голову. В малые годы, когда наше племя потрясали смуты и войны, он жил в племени своей матери, у сородичей хара-хитадского хана. Там он привык к роскоши и легкой жизни, да и вернувшись ко мне, ни в чем не знал отказа, вот и вырос легкомысленным, строптивым. Но это до поры. Жизнь его заставит поумнеть…

Тэмуджин, за бесстрастным лицом тая свое удивление, наблюдал за ними. Он впервые видел, чтобы сын показывал норов своему отцу. «Может быть, у ханских сыновей особые права? – гадал он. – У нас за непослушание отцу по закону могут лишить большого пальца на правой руке…».

Тогорил властно двинул рукой, утвердившись в каком-то решении, и объявил:

– Поскольку Тэмуджин является сыном моего анды, которому я обязан ханством, и поскольку анда мой покинул этот мир, я объявляю его сына своим сыном. Отныне я буду считать вас обоих своими сыновьями и потому вы сейчас же должны свершить обряд и побрататься. Ну, Нилха-Сангум, – он требовательно посмотрел на него, повышая голос, – подойди к Тэмуджину…

Тот, покраснев лицом, медленно поднялся на ноги и, не глядя ни на кого, встал рядом. Тэмуджин поднялся к нему навстречу, ища его взгляда.

– Мать, подай им чашу с молоком, – приказал Тогорил.

Та поднялась с изменившимся лицом, сдерживая недовольство, подошла к подставкам на восточной стене. Звякнула в ее руках посуда.

Братья хана под нахмуренными бровями прятали взгляды. Они, казалось Тэмуджину, тоже были не согласны с внезапным решением хана, не хотели брать в свой круг постороннего.

Тэмуджин чувствовал, как в ханской юрте растет напряжение, будто перед грозой. Казалось, вот-вот сейчас кто-то не выдержит, разразится руганью и в ханской семье начнется буря брани, зазвучат споры и проклятия. Но было тихо.

«Кому нужно такое братство? – подумал Тэмуджин. – Разве будет добро от такого начала?».

Ему хотелось сказать хану, что, может быть, не нужно торопиться с этим, но у него не находилось подходящих слов. К нему подошла с наполненной чашей в руках Булган-хатун, и он, вздохнув, вынул свой нож.

Держа большой палец левой руки над чашей, он сделал надрез рядом с двумя старыми шрамами, обронил несколько капель и убрал руку. Нилха-Сангум, помедлив, сделал то же. Булган-хатун помешала в чаше серебряной ложкой и первому подала своему сыну. Тот будто через силу сделал глоток и отдал обратно. Тэмуджин выпил все.

– Ну, вот и свершилось, – сказал Тогорил, – теперь вы, хотите или нет, братья, поклявшиеся на крови, и отныне должны помогать друг другу. Сегодня мы помогаем Тэмуджину, а когда-нибудь, может быть, и Нилха-Сангум окажется в нужде и Тэмуджин придет к нему на помощь. Тогда-то сын мой Нилха-Сангум и возблагодарит богов за то, что послали ему в друзья такого человека. Выпьем же за вашу дружбу!

Тогорил сам разлил по чашам вино. Тэмуджин, поднимая свою чашу, увидел, как впервые Нилха-Сангум без вражды посмотрел на него, и во взгляде его промелькнула короткая, извиняющаяся улыбка.

«Кажется, дошло и до него, что дружить лучше, чем враждовать, – успокоенно подумал Тэмуджин, – хан, может быть, и прав, принуждая нас…».