Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы Страница 41

Соленому доводилось на своем веку немало видеть деревьев-выворотней. Проходил мимо с полным безразличием, без интереса. А вот сейчас невольно всматривался в земляную воронку, заметил, что у дерева корни подгнили, потому и повалил его ветер. В каменных нагромождениях, в густых сплетениях ветвей деревьев даже в неприютной осенней непогоди отыскивалась своя красота.

Иван обосновался неподалеку от Незаметного.

В глубь каменистого обрыва уходила извилистая узкая расселина — такая, что только человеку протиснуться. Кончилась она вместительной пустотой. Вход закрывали сплетения колючих кустарников. Лучшего жилья не сыщешь. Для тепла и неприметности Соленый изнутри закрывал вход тонким плитняком.

Раз в месяц приезжал Федор с провиантом. Соленый радовался случаю отвести душу в разговорах.

— Эх, и наскучило же отшельничать. С одним собой до обалдения наговоришься, а не то — для души утехи нет. Слова что на уме, то и на языке одни, ради того и бормочешь, чтобы не забыть их… По первой вешней воде подамся в отдаленные места. Дружков найду. Год-другой поживу, дальше видно будет.

Федор с тревогой поглядывал на тестя. Крепко сдал Соленый за последние два года. Ссутулился. По-старчески заострились лицо и плечи. Из-под индевеющих от седины бровей смутно поблескивали слюдяные кусочки, а не прежние живые и беспокойные глаза. Походка у Соленого неуверенная, шаткая.

— Уйду, обязательно уйду, — мечтательно растянул слова Соленый и тотчас уверенным голосом добавил: — Не удастся родных повидать, жаль. Пусть знают, что вольным Иван Соленый помер.

Прошла зима, на редкость безветренная и мягкая, с ровным и плотным снежным покровом на земле. Радостный клекот журавлиных косяков будоражил душу Соленого, призывом звучал для него. Нелегко уходить, а надо…

Перед пасхой Федор привез нерадостную весть: скончалась жена Соленого. Закручинился мужик. Обид жене никогда не чинил, а душа неспокойна оттого, что не услышал слов прощения, сам не похоронил жену по христианскому обычаю. Душу съедала тоска, и Соленый становился настойчивее в своем намерении.

— Уйду отсюда! Ноги откажут — на четвереньках уползу. Пусть в дороге помру, но своей смертью.

Другая весть — отрадная. Дней за двадцать до несчастья вышла замуж младшая дочь Ксения за колыванского гранильщика Опарышева, парня умного, степенного и работящего. Но и от этого не утихла боль в душе Соленого…

Иван шел заброшенными, еле приметными тропинками, сторонился людных мест, заходил лишь в глухие заимки, охотничьи избушки, чтобы расспросить про дорогу или укрыться на ночлег.

Весенний день что год, а Соленый редко и десять верст проходил. Надолго останавливался в укромных местах. И не столько от усталости. Взор приковывали, веселые картинки. Весеннее обновление рождало трепетно-грустное настроение. Невольно думалось: «Дивно все устроено на свете. Одно рождается, другое стареет, умирает. А вот прежде того не замечал. М-да… сам постарел…» По ночам кости грызла ломота, свинцовой волной по телу растекалась усталость.

Однажды, разбитый и уставший, Соленый расположился на ночлег вблизи дороги под открытым небом. Проснулся от людского говора. Открыл глаза и удивился, что так громко в темноте разговаривают люди. Говор зазвучал отчетливее. «Надо отойти подальше», — подумал Соленый и резко поднялся на ноги. Что-то теплое ласково скользнуло по лицу. Соленый от недоумения застыл на месте. Перед глазами прыгал серый с неровными краями круг.

В смутном предчувствии чего-то страшного Соленый дико закричал:

— Э-эй, люди, сюда, ко мне!

Послышался короткий треск кустов и удивленные голоса:

— Никак человек стоит? Чего на месте топчешься, как привязанный?

Соленый понял, что серый круг в глазах, от которого исходило тепло, — солнце.

…Казачий разъезд доставил Соленого на Змеиногорский рудник. «Теперь все равно, где быть. Ослепшего, поди, начальство помилует, а нет — по жизни слез мало…»

Через несколько дней казаки привезли на рудник и Ваську Коромыслова. Его поймали далеко от рудника, на приобском займище возле деревни Шелаболихи.

Начальство вынесло определение: тайно и с большим пристрастием допросить Ваську. Была у начальства прочная надежда через него выведать тайну побега секретных колодников. Не остался без внимания и Соленый. Его по старости лет было велено не употреблять больше в горные работы и отхлестать плетьми нещадно при полном собрании рудничных работных.

Наказывали Соленого перед утренней раскомандировкой. После половинного числа положенных ударов Иван рванулся что было силы, выскользнул из рук державших его солдат и покатился с дощатых помостков. Вслед за ним пролег густой кровавый крап на мелком щебне. Солдаты сграбастали непокорного и… медленно разжали свои пальцы. Соленый умер без единого вскрика и стона.

После первого допроса Васька Коромыслов угодил в рудничный госпиталь. При виде изуродованного тела Гешке сказал:

— Трудно поправляйтся челофек.

Ваську поместили в особую каморку-одиночку, когда-то служившую кухней. В каморке единственное окно, рядом с ним дверь. Здесь денно и нощно торчали часовые.

Не один час Гешке безустально суетился, пока вернул сознание Коромыслову. И странно, во взгляде, в голосе опамятовавшегося человека улавливалось что-то знакомое. Васька, как открыл глаза, тепло улыбнулся, как бы поблагодарил за старания.

Дома Гешке радостно и шумно выпалил Насте:

— Челофек в госпиталь — тот, што у нас быль, болель! Зофут Фасилий Коромыслоф…

На другой день Васька заговорил слабым голосом:

— За старое спасибо, господин лекарь.

Настя, как узнала, что за человека выходили они с лекарем, сразу же к Лелесновым метнулась. Федор испытующе поглядел на нее.

— Видел ли кто Коромыслова тогда в доме лекаря?

— Ни один человек.

— Хорошо.

В это время Феклуша вышла во двор по хозяйственным делам, и Федор заговорил с Настей жаркой скороговоркой.

— Никому ни слова о Ваське! Побыстрее выведай, где он лежит, как долго будет в госпитале…

Немало времени Настя ломала голову над причиной беспокойства Федора за Васькину судьбу и так не разгадала бы, не приключись одно происшествие.

Гешке все чаще восхищался перед Настей выносливостью Васьки Коромыслова. Иной не вынес бы и половины тех плетей, что перепали ему. Васька же выжил и быстро набирал силы.

Несколько раз в госпиталь наведывался поручик, чтобы взять обратно подследственного. Гешке отчаянно протестовал:

— Время не фышел! Больной софсем сляб.

Для проверки слов лекаря поручик заходил в каморку, Васька пластом лежал в постели. Лоб аккуратно опоясывала мокрая повязка — компресс. Глаза больного закрыты. Поручик недовольно морщил узкий угреватый лоб, обратно уходил неохотно, словно в раздумье.

Гешке умышленно тянул волынку. Как только появлялся поручик, лекарь делал условный знак своему ученику Логинову, и тот до прихода офицера в каморку успевал известить Ваську. Не раз говорил Васька:

— Я здоров, господин лекарь. Не хочу, чтобы кто-то в ответе за меня был.

— Не тфой дело учить старших, — сердито отвечал лекарь. — Спина дольжен зарастать крепко-крепко…

Как-то во время утреннего обхода Гешке набросился на часового, торчавшего у Васькиной каморки.

— Куда смотрель? Где больной Коромыслоф?..

Сбежались караульные сержанты, сам поручик, увидели в каморке колечко от западни. Тотчас нырнули под пол и без слов поняли, что произошло. Васька Коромыслов бежал через окно, которое за ненадобностью было засыпано землей, а теперь раскрыто.

Настя слышала, как поручик сказал одному из сержантов:

— Один умер, другой удрал. Попробуй постигни теперь тайну побега колодников из рудника.

Настя вздрогнула от внезапной мысли: «Неужели Федор тем колодникам помогал? Что-то уж больно дотошно расспрашивал он о колоднике… Тогда…»

Тогда вдвойне радостнее стало на душе у Насти оттого, что помогла Федору избавить Ваську Коромыслова от второго допроса.

На рудник приехал в окружении свиты Беэр. После беглого осмотра подземных горных работ не скрыл своего удовлетворения. На торжественном собрании горных офицеров и высших служителей Беэр выглядел внушительно. На парадном мундире скопище регалий. Среди них выделялся блеском орден святого равноапостольного князя Владимира четвертой степени — недавняя награда самой императрицы за верную службу. Голос Беэра звучал как на богослужении.

— Вашем раденьем, господа, сей рудник стал крупной жемчужиной императорской короны. Сотни пудов серебра, десятки — золота каждогодно дарит Змеева гора императорской казне. Ея императорское, величество, самодержица Всероссийская Елизавета Первая щедро воздает вам за заслуги перед ней. От вас, господа, и впредь зависит — гореть немеркнущим огнем или погаснуть сей жемчужине…