Лью Уоллес - Бен-Гур Страница 41

Вопрос был неожиданным, не имел видимой связи с предыдущими событиями и принадлежал к тому роду, который повергает вопрошаемого в замешательство. Малух взглянул на Бен-Гура, надеясь прочитать в лице намек на значение вопроса, но увидел только ярко-красные пятна на щеках и следы подавленных слез в глазах; и он отвечал машинально:

— Нет! — добавив с жаром, — никогда, — и мгновение спустя, начиная собираться с мыслями: — Никогда, если он израилит! — И наконец, вполне овладев собой: — Моим первым уроком в синагоге была Шема, а вторым — слова сына Сирахова: «Всем сердцем почитай отца своего и не забывай родильных болезней матери твоей.»

Красные пятна на щеках Бен-Гура стали гуще.

— Твои слова возвращают меня в детство; и, Малух, они доказывают, что ты настоящий иудей. Кажется, я могу довериться тебе.

Бен-Гур отпустил руку собеседника, схватился за складки своего одеяния на груди и прижал их, будто пытаясь умерить боль или чувство, острое, как боль.

— Мой отец, — сказал он, — носил хорошее имя и не был обойден почестями в Иерусалиме, где жил. Ко времени его смерти моя мать была в расцвете женской красоты, и мало было бы сказать, что она праведна и красива: языком ее говорил закон доброты, ее руками держался в благополучии весь дом, и она встречала улыбкой каждый новый день. У меня была младшая сестра, мы составляли семью и были так счастливы, что я не видел изъяна в словах старого равви: «Бог не может быть повсюду — поэтому он создал матерей». Однажды произошел несчастный случай с сановным римлянином, когда он, во главе когорты, проезжал мимо нашего дома; легионеры проломили ворота, ворвались в дом и схватили нас. С тех пор я не видел ни мать, ни сестру. Не могу даже сказать, живы они или умерли. Не знаю, что с ними сталось. Но, Малух, человек, приезжавший на колеснице, присутствовал, когда нас разлучали; он указал на нас солдатам; он слышал мольбы моей матери и смеялся, когда ее тащили прочь от детей. Трудно сказать, что глубже запечатлевается в памяти, любовь или ненависть. Сегодня я узнал его сразу же, с самого первого взгляда и, Малух…

Он снова схватил слушателя за руку.

— Малух, он знает, он носит с собой тайну, за которую я готов отдать свою жизнь. Он мог бы сказать, жива ли она, где она и что с ней; если она — нет, они — скорбь превратила двух в одну — если они мертвы, он мог бы сказать, где они умерли, от чего, и где ждут меня их кости.

— Но не скажет?

— Нет.

— Почему?

— Я еврей, а он римлянин.

— Но и у римлян есть языки, а евреи, как их ни презирают, умеют находить путь к этим языкам.

— К таким, как этот? Нет. И кроме того, это государственная тайна. Все имущество моего отца было конфисковано и поделено.

Малух медленно кивнул, соглашаясь с доводом, затем спросил:

— Он не узнал тебя?

— Не мог. Я был обречен на смерть и давно считаюсь мертвым.

— Не могу понять, как ты не ударил его, — сказал Малух, поддаваясь чувству.

— Тогда он уже не смог бы послужить мне никогда. Я убил бы его, а Смерть, как ты знаешь, хранит тайны даже лучше, чем преступный римлянин.

Человек, носящий в себе такую страшную месть и способный отказаться от первой возможности, должен либо знать свое будущее, либо иметь в голове лучший план. С приходом этой мысли характер интереса Малуха к Бен-Гуру изменился — это уже не был служебный интерес эмиссара. Бен-Гур приобрел друга. Теперь Малух готов был помогать ему искренне и с восхищением.

После короткой паузы Бен-Гур продолжал:

— Я не могу отнять у него жизнь, пока он носит тайну, но могу наказать его и сделаю это, если получу твою помощь.

— Он римлянин, — сказал Малух, не колеблясь, — а я из колена Иудина. Я помогу тебе. Если хочешь, возьми с меня клятву — самую страшную клятву.

— Дай руку — этого довольно.

После рукопожатия, Бен-Гур сказал, просветлев:

— Просьба моя не затруднит тебя, друг мой, и не отяготит твою совесть. Но идем.

Они пошли по дороге через луг, и Бен-Гур первым прервал молчание.

— Ты знаешь шейха Ильдерима Щедрого?

— Да.

— Где его Пальмовый Сад? А точнее, Малух, как далеко он от Рощи Дафны?

Сомнение коснулось сердца Малуха. Он вспомнил о благоволении женщины у фонтана и спросил себя, может ли носящий в груди скорбь по матери, забыть о ней ради приманок любви. Однако он отвечал:

— До Пальмового Сада два часа езды на лошади или час на резвом верблюде.

— Благодарю тебя. И снова обращаюсь к твоим познаниям. Широко ли объявлены игры, о которых ты говорил? И когда они должны проводиться?

Эти вопросы, если не вернули доверие Малуха, то, по крайней мере, снова возбудили его любопытство.

— О да, это будут очень пышные игры. Префект богат и мог бы отказаться от своего поста, но успех увеличивает аппетит, и хотя бы только для того, чтобы завоевать друга при дворе, он постарается окружить помпой прибытие консула Максентия, который приезжает для завершения приготовлений к парфянской кампании. Жители Антиохии знают по опыту, какие деньги сулят эти приготовления, и они исхлопотали разрешение присоединиться к префекту в организации встречи. Месяц назад во все стороны отправились глашатаи с вестью об открытии цирка для празднества. Востоку хватило бы одного имени префекта, чтобы не сомневаться в богатстве игр, но если присоединяется Антиохия, все острова, все приморские города поймут, что ожидается нечто необычайное и либо придут сами, либо пришлют своих лучших атлетов. Это будет царское зрелище.

— А цирк? Я слышал, он второй после цирка Максима.

— Ты имеешь в виду римский? В нашем умещается двести тысяч зрителей; в вашем — на семьдесят пять тысяч больше; ваш построен из мрамора — наш тоже. По устройству они совершенно одинаковы.

— А правила те же?

Малух улыбнулся.

— Если б Антиохия могла позволить себе оригинальность, сын Аррия, Рим не был бы ее хозяином. Здесь действуют все законы цирка Максима за единственным исключением: там может стартовать не более четырех колесниц, а здесь — все сразу независимо от числа.

— Это греческое правило, — сказал Бен-Гур.

— Да, Антиохия более греческая, чем римская.

— Значит, Малух, я могу сам выбирать себе колесницу?

— И колесницу, и лошадей. Тут нет никаких ограничений.

Отвечая, Малух увидел, как озабоченность сменилась удовлетворением на лице Бен-Гура.

— И еще одно, Малух. Когда состоится празднество?

— О, прости… Завтра, послезавтра… — вслух считал Малух, — и, если говорить на римский манер, коли будет на то воля морских богов, прибудет консул. Да, на шестой день, считая от сегодняшнего начнутся игры.

— Времени немного, Малух, но достаточно, — последние слова были произнесены решительно. — Клянусь пророками нашего древнего Израиля! Я снова возьмусь за вожжи. Постой, но есть ли уверенность, что Мессала будет в числе участников?

Теперь Малух понял план и мгновенно оценил открывающиеся возможности для унижения римлянина, но он не был бы настоящим сыном Иакова, если бы не поинтересовался шансами. Дрожащим от возбуждения голосом он спросил:

— У тебя есть опыт?

— Не беспокойся, друг мой. Последние три года победители в цирке Максима получали свои венки только по моей милости. Спроси их, спроси лучших из них, и они скажут тебе то же. На последних больших играх сам император предлагал мне патронаж, если я возьму его лошадей и буду состязаться против представителей всего мира.

— Но ты отказался?

— Я… Я иудей, — казалось, Бен-Гур как-то уменьшился в размерах при этих словах, — хоть на мне и было римское платье, я не осмеливался делать профессионально то, что легло бы тенью на имя моего отца в кельях Храма. Что дозволено изучать на палестре, было бы недостойнным на арене цирка. И если теперь я решаюсь выйти на дорожку, то клянусь, Малух, не за призом или наградой.

— Будь осторожней с клятвами! — воскликнул Малух. — Награда — десять тысяч сестерциев — этого хватит на всю жизнь!

— Не мою — пусть префект увеличивает награду хоть в пятьдесят раз. Дороже этого, дороже все имперских доходов с первого года правления первого Цезаря для меня возможность унизить врага. Закон разрешает месть.

Малух улыбнулся и кивнул, говоря:

— Верно, верно. Не сомневайся, я понимаю тебя, как еврей еврея.

— Мессала будет состязаться, — продолжал он. — Он столько раз провозглашал это на улицах, в банях и театрах, что менять решение поздно. К тому же его имя вписано в таблички каждого юного мота в Антиохии.

— Ты имеешь в виду пари, Малух?

— Да, ставки. И каждый день он демонстративно выезжает на тренировки, как сегодня.

— Так это были те самые колесница и кони, на которых он намерен состязаться? Благодарю, благодарю тебя, Малух! Ты уже помог мне. Я доволен. Теперь будь моим проводником в Пальмовый Сад и представь шейху Ильдериму Щедрому.