Лью Уоллес - Бен-Гур Страница 42

— Когда?

— Сегодня. Лошадей можно просить уже сегодня.

— Так они тебе понравились?

Бен-Гур отвечал с воодушевлением:

— Я видел их всего мгновение, потому что потом появился Мессала, и я уже не мог думать ни о чем другом; однако я узнал в них кровь, составляющую чудо и славу пустыни. Таких скакунов я видел только однажды в конюшнях цезаря, но увидев их раз, узнаешь всегда. Встретив тебя завтра, Малух, я узнаю, даже если ты не поприветствуешь меня; узнаю по лицу, фигуре, манерам; по тем же признаком я узнаю их и с той же уверенностью. Если все, сказанное о них, правда, и если мне удастся овладеть их духом, тогда я смогу…

— Выиграть сестерции! — смеясь, закончил Малух.

— Нет, — быстро ответил Бен-Гур. — Я сделаю то, что более приличествует наследнику Иакова — унижу врага самым публичным способом. Но, — добавил он нетерпеливо, — мы теряем время. Как быстрее добраться до шатров шейха?

Малух задумался на минуту.

— Лучше всего отправиться прямо в селение, которое, к счастью, недалеко. Если там найдется два резвых верблюда, то дороги едва на час.

— Так в путь!

Селение оказалось ансамблем дворцов и прекрасных садов, меж которых стояли караван-сараи княжеского типа. Дромадеры нашлись, и путешествие в Пальмовый Сад началось.

ГЛАВА X

Бен-Гур узнает о Христе

За селением открылась волнистая возделанная равнина — сады Антиохии. Каждый клочок земли здесь использовался; крутые склоны гор были покрыты террасами, и даже гребни их освежала зелень виноградников, обещавших, помимо благодатной тени, скорое вино и пурпурные спелые грозди. За бахчами, посадками абрикосовых и фиговых деревьев, апельсиновыми и лимонными рощами виднелись белые хижины поселян, и всюду Достаток — счастливый сын Мира свидетельствовал о своем присутствии тысячами столь очевидных признаков, что благодушный путешественник не мог не отдать должное Риму.

Дорога привела друзей к Оронту, извивам которого она следовала, то взбираясь на голые утесы, то сбегая в густонаселенные долины ; и если земля зеленела листвой дубов, сикамор, мирта, лавра и земляничного дерева, то вода сияла отражением солнечного света, который уснул бы, коснувшись ее, если бы не бесконечная вереница кораблей, говорящих о море, далеких народах, знаменитых странах и ценных диковинах. Ничто так не будит воображение, как белый парус, наполненный дующим в открытое море ветром, — ничто, кроме паруса, бегущего к берегу после счастливого путешествия. Друзья ехали вдоль реки, пока не приблизились к озеру, питаемому ее водами. Над прозрачной глубиной склонились пальмы, и, свернув к ним, Малух хлопнул в ладоши.

— Вот он — Пальмовый Сад!

Того, что увидел Бен-Гур, не найдешь нигде, кроме оазисов Аравии или берегов Нила. Под ногами лежат ковер свежей травы — столь же редкое для сирийской земли, сколь и прекрасное ее творение; над головой сквозь кроны величественных финиковых пальм сквозило бледно-голубое небо. Мощная колоннада стволов, изумрудный от зелени травы воздух, кристальная чистота озера — все это могло соперничать с самой Рощей Дафны.

— Смотри, — сказал Малух, указывая на ствол одного из гигантов. — Каждое кольцо означает год жизни. Сосчитай их от корней до кроны и, если шейх скажет, что эта роща была посажена до того, как Антиохия узнала Селевкидов, не сомневайся в его словах.

Невозможно смотреть на совершенство пальмы, не ощущая собственную мизерность, она узурпирует действительное бытие, превращая нас в созерцателей и поэтов. Этим объясняются восславления, получаемые ею от художников, начиная со времен первых царей, когда не было найдено на земле иного образца колонн для дворцов и храмов; и этим же были вызваны слова Бен-Гура:

— Сегодня на трибуне, добрый Малух, шейх Ильдерим показался мне очень заурядным человеком. Боюсь, иерусалимские рабби смотрели бы на него с презрением, как на сына эдомских собак. Как он стал владельцем Сада? И как удалось отстоять это сокровище от алчности римских правителей?

— Если благородство крови даруется временем, сын Аррия, то старый Ильдерим — человек, хотя и необрезанный эдомит, — с теплотой в голосе произнес Малух. — Все его предки были шейхами. Один из них — не берусь сказать, как Давно он жил и творил добрые дела, — однажды спас от охоты мечей некоего царя. Предание говорит, что он одолжил беглецу тысячу всадников, знавших тропы и убежища пустыни, как пастухи знают скудные склоны своих пастбищ; отряд уводил царя от преследователей, пока не представился удобный случая насадить их на копья, и тогда вернул ему трон. И царь, говорят, не забыл услуги — он привел шейха на это место и позволил ему разбить здесь шатры и привести свой род и свои стада, потому что озеро, и деревья, и вся земля до самых гор принадлежит ему и его потомкам навечно. С тех пор никто не посягал на это владение. Последующие правители находили благоразумным поддерживать хорошие отношения с племенем, которому Господь ниспослал умножение людей, лошадей, верблюдов и богатств и сделал их хозяевами дорог в пустыне, так что в любое время они могли сказать торговле: «Иди с миром» или «Остановись!», и как они скажут, так и будет. Сам префект в своей господствующей над Антиохией цитадели считает добрыми дни, когда Ильдерим, названный Щедрым за благие дела, которые совершал всеми доступными человеку путями, со своими женами и детьми, верблюдами и лошадьми и всем, что есть у шейха, кочуя, подобно нашим праотцам Аврааму и Иакову, решает сменить ненадолго свои горькие колодцы на благодать, которую ты видишь вокруг.

— Тогда непонятно другое, — сказал Бен-Гур, слушавший так внимательно, будто возлежал на удобном ложе, а не ехал на дромадере. — Я видел, как шейх рвал бороду, проклиная себя за то, что доверился римлянину. Цезарь, если узнает об этих словах, может сказать: «Мне не угоден такой друг; уберите его».

— Это было бы проницательное суждение, — улыбнулся Малух. — Ильдерим не друг Рима; он хранит обиду. Три года назад парфяне перерезали дорогу из Бозры в Дамаск и захватили караван, везущий, помимо прочего, налоги с тамошним провинций. Они перебили всех пленников — что не было бы сочтено грехом в Риме, получи он обратно свое добро. Сборщики налогов, на которых лежала ответственность за сокровища, пожаловались Цезарю, Цезарь призвал к ответу Ирода, а тот захватил собственность Ильдерима, которого обвинил в преступном небрежении обязанностями. Шейх обратился к Цезарю, но с равным успехом можно было ждать ответа от сфинкса. Старик уязвлен в самое сердце и с тех пор лелеет гнев, растущий день ото дня.

— Но он не может ничего сделать, Малух.

— Верно, — ответил Малух, — но это требует дальнейших разъяснений, которые я дам, если наша беседа будет продолжена. Однако смотри, как рано начинается гостеприимство шейха — дети обращаются к тебе.

Дромадеры остановились, и Бен-Гур взглянул на девочек в бедной сирийской одежде, предлагавших ему корзины фиников. Невозможно было отказаться от свежесобранных плодов, он принял их, и человек на дереве, у которого остановились гости, крикнул:

— Мир вам — и добро пожаловать!

Поблагодарив детей, друзья двинулись вперед, предоставив выбор хода своим верблюдам.

— Должен сказать, — продолжал Малух, время от времени прерываясь, чтобы отведать финик, — что купец Симонид дарит меня своим доверием и иногда оказывает честь, спрашивая совета в делах; а поскольку я часто бываю в его доме, то знаком со многими друзьями Симонида, которые, зная о моих отношениях с хозяином, свободно говорят при мне. Таким образом мне стали известны некоторые секреты шейха Ильдерима.

На миг внимание Бен-Гура отвлеклось. Перед его мысленным взором предстал чистый, нежный и привлекательный образ Эсфири, дочери купца. Ее темные глаза, светившиеся еврейским огнем, скромно встретили его взгляд, он слышал шаги девушки, несущей ему вино, и голос, предлагающий чашу; и так сладок был голос, что слова казались излишними. Милое видение рассеялось, когда он снова взглянул на Малуха.

— Несколько недель назад, — говорил Малух, — старый араб навестил Симонида и застал там меня. Я заметил, что он чем-то взволнован, и из почтения хотел удалиться, но был остановлен. «Израилиту, — сказал он, — будет интересна странная история, которую я собираюсь рассказать». Ударение на слове израилит возбудило мое любопытство. Я остался, и вот вкратце суть рассказанного — я буду очень краток, потому что мы уже подъезжаем к шатру, где ты сможешь услышать детали от самого хозяина. Много лет назад в шатер Ильдерима в пустыне вошли три человека. Все они были чужестранцами — индус, грек и египтянин; и приехали на верблюдах, самых больших из когда-либо виденных шейхом и безупречно белых. Он принял гостей и оставил на ночлег. Утром они молились, обращаясь — никогда прежде он не слышал такой молитвы — к Богу и Сыну его, и много другого таинственного было в этой молитве. После утренней трапезы египтянин рассказал, кто они и откуда приехали. Каждый из них видел звезду, из которой звучал голос, велевший идти в Иерусалим и спросить: «Где рожденный Царь Иудейский?» Они повиновались. Из Иерусалима звезда привела в Вифлеем, где, в пещере, они нашли новорожденного младенца, перед которым преклонились, а преклонившись, принеся дары и признав сущность младенца, немедленно сели на верблюдов и бежали к шейху, ибо Ирод — имелся в виду Ирод, названный Великим, — убил бы их, если бы смог захватить. Верный своему обычаю шейх позаботился о них и укрывал у себя год, после чего они, оставив богатые дары, уехали каждый своим путем.