Дэвид Ирвинг - Вирусный флигель Страница 41

Выяснить это в эксперименте можно было только после завершения строительства бункера, но ни у кого не вызвало сомнений, что успешных результатов удастся добиться, только разрешив целый ряд сложных технических проблем.

Тем временем в Гейдельберге профессор Воте и профессор Йенсен сумели определить минимальные размеры тяжеловодного уранового реактора. По их расчетам, диаметр сферического реактора должен был равняться 166 сантиметрам, если в качестве отражателя применить обычную воду или графит. Виртц и Юсти в эту же пору занимались другими сложными техническими вопросами, они изучали процессы теплопереноса в компактном тяжеловодном котле и пытались определить истинную величину мощности, генерируемой таким котлом.

И, конечно же, всплыл чрезвычайно трудный и в то же время исключительно важный вопрос о химическом взаимодействии урана и воды, столь бурно проявившем себя в ходе лейпцигских экспериментов. Его неоднократно обсуждали на совещаниях. Чтобы защитить урановые элементы от воздействия воды, предлагалось покрывать их позолотой. Однако даже очень тонкая пленка золота поглощает столь много нейтронов, что от золочения сразу же отказались. Никелирование и хромирование сочли более подходящими, но при условии, что покрытия удастся сделать достаточно прочными и глубокими. Кто-то предложил принципиально иное решение: применить в качестве замедлителя не тяжелую воду, а некоторое другое вещество, содержащее тяжелый водород, например тяжелый парафин, в молекулах которого атомы обычного водорода замещены атомами дейтерия. Но и это предложение не прошло, поскольку тяжелый парафин в условиях атомного котла очень недолговечен; каждая альфа-частица разрушала бы до ста тысяч молекул парафина. Об этом говорили многие ученые на совещании в Берлине, в том числе Боте, Вайцзеккер, Виртц и Хартек. В протоколе была сделана следующая запись: «На основании того, что нам известно, в настоящее время мы должны отказаться от применения тяжелого парафина, а единственным подходящим носителем дейтерия следует считать тяжелую воду». Как ни странно, немцам, видимо, даже не приходила в голову возможность «упаковки» урановых элементов в металлические кожухи из малопоглощающего и некорродирующего металла. А ведь именно таким методом и воспользовались в свое время американцы.

Но, как мы знаем, немецкие ученые допустили куда более серьезную ошибку: ведь тяжелую воду они считали единственным пригодным и ничем не заменимым замедлителем.

Первый в мире ядерный реактор был запущен американцами без единой капли этой жидкости, в нем замедлителем служил графит. Второго декабря 1942 года на имя генерала Гровса из Чикаго была отправлена историческая телеграмма:

«Итальянский мореплаватель[27] только что высадился в Новом Свете. Туземцы дружественны».

В тот день в урановом котле, построенном в помещении для игры в скуош[28], под трибунами стадиона Чикагского университета, впервые в истории человечества удалось осуществить цепную реакцию деления урана. В первый котел заложили 350 тонн чистейшего графита, 5,6 тонны урана и 36,6 тонны окиси урана. А спустя всего двенадцать дней были окончены первые наметки проекта мощного плутониевого завода в Ханфорде. Предусматривалось строительство четырех (одного резервного) котлов с водяным охлаждением, для безопасности разделенных расстоянием в милю, и двух химических заводов для выделения плутония из облученного урана; каждый такой завод намечали располагать внутри четырехмильной зоны безопасности. Котлы должны были работать по циклическому графику — три месяца работы, а затем месячная остановка для удаления с помощью дистанционных устройств облученного урана и замены его свежим. Облученный уран собирались перевозить на уединенный склад. Там его следовало выдерживать в воде, пока радиоактивность не спадет до уровня, приемлемого на плутониевом заводе.

Интересно отметить, что все эти планы были намечены и приведены в действие еще до того, как стало известным точное количество плутония, необходимое для бомбы. Тогда же, в 1942 году, не мешкая, американцы приступили и к строительству в Окридже основных заводов по разделению изотопов урана. Разделение проектировали выполнять двумя различными методами. В долинах, находящихся в семнадцати милях друг от друга, началось сооружение двух заводов — электромагнитного разделения и газодиффузионного разделения. Именно на заводе электромагнитного разделения и. был получен тот уран-235, которым снарядили бомбу, сброшенную на Хиросиму. В декабре президенту Рузвельту назвали общую стоимость всей программы, оцененную тогда в 400 миллионов долларов, из которых примерно четверть намечалось затратить на завод электромагнитного разделения. Этому заводу было отдано первенство.

Примерно в те же дни рейхсминистр почт Онезорге лихорадочно добивался нового приема у Гитлера. Через посредника он обратился за содействием к Гиммлеру и просил передать ему, что «по его наблюдениям американцы именно теперь собирают всех профессоров физики и химии с целью добиться конкретных результатов». Как указывал впоследствии Манфред Арденне, один из самых сильных ученых, работавших в ведомстве у Онезорге, министр имел в виду американский атомный проект. Можно лишь гадать, каким образом ему достались эти сведения. Однако точно известно, что именно весной 1942 года специалистам из ведомства Онезорге удалось наладить расшифровку перехваченных трансатлантических радиопереговоров, и с тех пор они записывали их тысячами, включая и переговоры самого Черчилля. Быть может, именно отсюда и узнал Онезорге об американском атомном проекте.

Среди американских ученых тоже ходило не мало слухов о работах в Германии. Еще несколькими неделями раньше пуска первого реактора до группы ученых, работавших под руководством Комптона, дошло известие о назначении Гейзенберга директором Физического института, стало также известно о его намерении выехать на короткое время в нейтральную Швейцарию. Руководители американской разведки не придали особого значения полученным сведениям, тогда чикагские ученые обратились к известному голландскому физику доктору Гоудсмиту, имевшему много друзей в Англии, с просьбой как-нибудь довести до британской разведки эти сведения. Гоудсмит был совершенно не в курсе дел американского атомного проекта, поэтому Комптон назвал ему некоторые имена и шифрованные названия, чтобы он включил их в свое письмо. Гоудсмит написал, что место работы Гейзенберга и его занятия «могут оказаться особо интересными для тех, кто работает в «Тьюбэллойз», в частности для группы, с которой связан профессор Пайерлс. Соответствующая группа здесь (в США) особенно хотела бы знать, не означает ли новое назначение Гейзенберга, что отношение к конкретной проблеме в Германии стало более серьезным». Конечно, Гоудсмит не рассчитывал узнать у самого Гейзенберга что-либо существенное, но может быть удастся, — писал Гоудсмит, — выяснить, «кто работает совместно с ним и много ли они работают». Письмо Гоудсмита отправили дипломатической почтой, а копию отослали в разведку военно-воздушных сил.

В Чикаго на совещании у Комптона, созванном вскоре после пуска первого котла, как и следовало ожидать, зашел разговор и о том, когда можно ожидать изготовления первой бомбы в Германии. Доктор Вигнер, самый большой пессимист среди ученых чикагской группы, выписал мелом на доске доказательства того, что урановая бомба будет у немцев в декабре 1944 года.

Быть может, он не стал бы настаивать на своем мрачном прогнозе, если бы ему было известно, что в течение всего лета и осени 1942 года Имперский исследовательский совет был почти всецело поглощен собственной реорганизацией. Дело дошло даже до того, что члены президентского совета, в частности Шпеер и Розенберг, почти перестали отвечать на различные бумаги, поступавшие из Имперского исследовательского совета, и письма месяцами лежали без движения.

Это, разумеется, не способствовало делам, и хаос в немецком атомном проекте стал еще более заметным. В то же время июньские конференции 1942 года негаданно стали приносить плоды, но вызвали они интерес у тех ведомств, на которые устроители конференций менее всего рассчитывали. Например, немецкое адмиралтейство провело совещание для обсуждения возможностей применения атомной энергии на кораблях. Участники вели разговор о ядерных реакторах для подводных лодок, что позволило бы повысить радиус действий лодок типа U до 25 тысяч миль при затрате всего лишь одного килограмма урана. Последствием совещания у моряков явилось задание на проведение исследований свойств урана и, в частности, его коррозионной устойчивости по отношению к воде, нагретой до высокой температуры. Не отстали и авиаторы, они сумели добиться, чтобы на них работала группа ученых из Института кайзера Вильгельма; особенно сильно они загрузили гамбургскую группу Хартека. А Департамент армейского вооружения, который еще в начале года констатировал практическую бесполезность атомных исследований и попытался отвязаться от работ такого рода, передав их в ведение старого Имперского исследовательского совета, не отказывал в средствах группе Дибнера в Готтове. Потребовала внимания к себе и немецкая промышленность, пожелавшая получить для неразрушающих испытаний материалов мощные источники нейтронов; медики захотели радиоактивных изотопов для исследований биологических и генетических эффектов облучения, а авиаторы требовали к тому же создания заменителей радия 1, совершенно необходимых для производства светомасс, которыми размечали шкалы авиационных приборов, по существу в создании таких заменителей авиаторы и видели главную цель всего немецкого атомного проекта. И даже министерство почт искало какие-нибудь выгоды от лаборатории Манфреда Арденне. Уже в октябре ракетный полигон в Пеенемюнде заключил с лабораторией министерства почт, располагавшейся в Темпельгофе, контракт на «изучение возможностей использования атомного распада и цепных реакций для приведения в действие ракет». Словом, количество заказов, в особенности второстепенных, угрожающе росло, и это ставило под удар основные исследования.