Александр Листовский - Солнце над Бабатагом Страница 41

Маринка быстро присела и помогла собрать пакеты.

— Дайте ключик, — сказал Седов.

— Ключик? — Девушка удивленно взглянула на него. — А разве чай не будете пить? Кипяток на столе. У меня Белый сидит. Алгеброй занимаемся, — пояснила она.

Петр Дмитриевич недовольно поморщился. Ему был неприятен полковой капельмейстер, молодой самовлюбленный человек.

— Проходите! — сказала Маринка.

Откинув занавеску, отделявшую сени, Седов вошел в комнату.

— Ого! Пропащая душа! — с резким смехом встретил его Белый. Он подкрутил черные усики. — А мы собирались кошку в лапти обувать, за тобою посылать. Ну, здорово!

— Здравствуйте! — холодно поздоровался Седов.

— Рассказывайте, Петр Дмитриевич, что у вас нового? — попросила Маринка.

— К нам прибыл новый комбриг — Лихарев. — Он вдруг оживился, повеселел. — Вот это человек! Простой, обходительный. Я только подхожу к вагону, гляжу; сидит незнакомый командир. У нас разговор завязался, я ему рассказываю о Лихареве. А он, Лихарев, как оказалось, и сидел против меня… Вот. Ну, а у вас какие новости?

— Инспекция приехала. Полк проверяет, — сказала Маринка.

— Ох уж мне этот заворужием! — Белый громко захохотал. — Вот уморил!

— А что такое? — спросил Петр Дмитриевич, очень живо представляя длинную, с сутулыми плечами, худую фигуру этого человека.

— Да понимаешь, какое дело, — смеясь, заговорил Белый. — Инспектирующий всыпал ему за несколько непристрелянных винтовок. Вот он идет, мрачный такой, а на лавочке Ладыгин с Вихровым сидят. Подходит он к ним и жалуется. — Белый встал со стула, согнулся и поднял плечи, представляя заворужием. — Да, подходит к нам и жалуется: «Вот, — говорит, — все нападают на заворужием. А при чем тут заворужием? Разве он плохо смотри г? Сколько раз я командирам эскадронов говорил? Нет, на месте инспектирующего я бы сделал иначе. Вызвал бы командование полка…»— Белый, подражая, стал крадучись наступать на Седова. «Товарищ комполка, почему это такое? А? Я вас спрашиваю? Разве один заворужием отвечает? Получите пять суток!»

— А в это время Кудряшов с Фединым незаметно подошли сзади и слушают, — подсказала Маринка. — Вихров моргает, а заворужием так увлекся, что ничего не видит.

— Да, — продолжал Белый. — Дал он, значит, пять суток командиру полка, да и говорит, обращаясь к Вихрову: «А вы, товарищ комиссар, о чем думаете? За одну политическую подготовку отвечаете? А оружие вас не касается? Нет, брат, шалишь! Вы наравне с командиром полка за все отвечаете. Получите десять суток, пожалуйста».

— Тут уж Кудряшов подал голос, — подхватила Маринка, — улыбнулся и спрашивает: «Товарищ заворужием, почему мне только пять, а комиссару вдвое больше?» Заворужием повернулся, обмер, языка лишился. А потом и говорит: «Эх, товарищ комполка! Все валят на заворужиев! На бедного Макара все шишки валятся. Вот и не выдержал. Душа не стерпела…»

— Тут Федин вмешался: «Я, — говорит, — знаю, за что он мне десять суток дал! За то, что я его в последний раз здорово на занятиях гонял», — смеясь, закончил Белый.

— Пейте еще, Петр Дмитриевич, — предложила Маринка, наливая Седову. — Да, я все забываю сказать, — спохватилась она. — В ваше отсутствие два раза подрядчик заходил. Просил передать, что ремонт ваших помещений закончен.

— Очень хорошо. Завтра я займусь этим делом, — весело сказал Седов. Он допил свою чашку, попросил ключ и, извинившись, ушел в свою комнату.

— Будем продолжать? — спросила Маринка, взглянув на Белого.

— Давайте. На чем мы остановились?

— На системе уравнений с буквенными коэффициентами, — сказала Маринка, раскрывая учебник и осторожно отодвигаясь от подвинувшегося к ней капельмейстера.

Придя в штаб, Лихарев подписал приказ о вступлении в командование бригадой и сказал адъютанту, что завтра в восемь часов утра будет смотреть выводку лошадей в 61-м полку.

Из разговора с адъютантом он узнал, что Бочкарев находится на квартире, и решил навестить комиссара.

Хозяин квартиры, старичок-железнодорожник, радушно встретивший Лихарева, повел его коридором и, сказав: «Пожалуйте сюда», постучал в застекленную дверь.

— Да, да! Войдите! — громко произнес за дверью густой голос.

Лихарев вошел в небольшую уютную комнату, с буфетом, диваном и обеденным столом, возле которого стоял, нарезая хлеб, коренастый человек ниже среднего роста. На нем был френч с большими нагрудными карманами и обшитые коричневыми леями красные бриджи, заправленные в сапоги на высоких, как носили тогда, каблуках. Его чисто выбритое суровое лицо с чуть косым разрезом глаз было обращено на вошедшего.

Лихарев представился.

— О-о! А мы-то вас ждали! — обрадовался Бочкарев. Он подошел к Лихареву и своими большими сильными руками пожал протянутую ему руку.

— Что же вы не предупредили, товарищ Лихарев? — спросил Бочкарев, улыбаясь. — Я бы послал лошадей.

— Да тут недалеко. А с багажом остался ординарец.

— Так нужно подводу послать?

— Я уже распорядился.

— Ну и прекрасно. Проходите, садитесь… Прошу прощения, товарищ комбриг, ведь я только ужинать собрался. Бочкарев замолчал и кинул на Лихарева быстрый изучающий взгляд. Глаза их встретились. И хотя молчание длилось секунду-другую, оба успели почувствовать взаимную симпатию. Но у Бочкарева, как и у Петра Дмитриевича в поезде, невольно возникла мысль, что он представлял себе Лихарева не таким. Большинству людей, кажется, что герой, победитель должен быть великаном, исполненным сверхъестественной силы. Перед ним же стоял самый обыкновенный человек, ростом несколько повыше его. Но во всей подобранной фигуре, неторопливых движениях, спокойной речи и, главное, в прямо смотревших глазах чувствовался человек большой внутренней силы.

Бочкарев не любил судить о людях поспешно, однако на этот раз решил, что с новым командиром бригады будет легко и приятно работать.

— Прошу садиться, товарищ Лихарев, — предложил он, подвигая ему стул.

— У вас удивительно радушный хозяин, — заметил Лихарев. — Приятный человек.

— Знаете, за всю гражданскую войну я почти нигде, кроме Донбасса, не встречал таких приветливых людей, как здешние железнодорожники, — заговорил Бочкарев, доставая из буфета тарелки и расставляя их на столе. — Каттакурган — городишко мещанский, и железнодорожники являются здесь единственными представителями русского рабочего класса. Встретили они наших бойцов, как самых близких родных. Каждый старается чем-нибудь угодить… Мы тоже решили помочь городу. Сейчас ремонтируем электростанцию. Кинематограф с нашей помощью начал работать. Кооператив открываем. А потом… — И Бочкарев принялся рассказывать о планах на ближайшее время.

Лихарев подробно расспрашивал его о состоянии бригады и о прибывшем молодом пополнении.

— Ребята замечательные, — говорил Бочкарев. — Донцы, кубанцы, терцы. Молодежь девятьсот первого года, но народ все больше обстрелянный. Кто с Деникиным успел повоевать, кто с другими бандами.

Когда беседа случайно зашла о Седове, Бочкарев усмехнулся:

— Прекрасный человек, в высшей степени честный и работник хороший, только очень застенчивый и оратор неважный. — И Бочкарев рассказал, как еще на польском фронте Седов, служивший в третьей бригаде, был временно назначен на место раненого комиссара полка. Когда ему пришлось в первый раз выступить на митинге, он храбро влез на тачанку, крикнул: «Товарищи!» Постоял и слез, ничего не добавив.

Лихарев от души посмеялся и сказал, что не каждому дано быть оратором. Его вот природа тоже не наделила этим талантом.

Спокойно устроившись в кресле, он слушал Бочкарева, чувствуя, что комиссар умен и хороший товарищ, с которым всегда можно во всем столковаться.

— Я слышал, тут, в Каттакургане, в прошлом году орудовал враг? — спросил Лихарев.

— Да. Улугбек. Он, говорили, будто бы был палачом у эмира Бухарского.

— Улугбек? — переспросил Лихарев. — В Восточной Бухаре есть банда Улугбека.

— Может быть, тот самый?

— Весьма вероятно.

— Военкомдив говорил, что нашу дивизию скоро направят в Восточную Бухару, — сказал Бочкарев.

— Да, — подтвердил Лихарев. — Поэтому меня сюда и назначили. — Он помолчал, закурил папиросу и по просьбе Бочкарева начал рассказывать о разгроме Энвер-паши.

Так, сидя за чаем, они проговорили далеко за полночь, и, только случайно взглянув на часы, Лихарев встал и начал прощаться.

Бочкарев вышел вместе с ним на крыльцо. Тут они еще раз обменялись приветствиями, и Лихарев, пожав руку комиссару, пошел в штаб бригады, где ему была приготовлена комната.

Бочкарев некоторое время стоял на крыльце, все еще ощущая крепкое пожатие небольшой мускулистой руки Лихарева. Глядя вслед комбригу, он вдруг почувствовал, как ему было приятно находиться в обществе этого не совсем обыкновенного, как казалось ему, человека, и с удовольствием подумал, что завтра снова встретится с ним.