Луи Арагон - Страстная неделя Страница 41

— Не случайно Дюмурье состоял в заговоре не столько против якобинцев, сколько против легитимистов{56}: он ведь издавна был агентом Орлеанских… Филипп назначил его командиром крепости Шербур еще до семьсот восемьдесят девятого года именно в связи с готовившимся заговором… по этой же причине герцог Шартрский поставил несчастного Шарля во главе своего полка, скорей всего так оно и было… И вы, бедняга Сезар, и Роже, оба видели тут только проявление страстей! Что это там такое?

У заставы скопилась целая вереница карет беженцев-парижан, желавших попасть в город, но их не пускали. Получился затор, слышались крики. «Пропустите королевскую гвардию!» — орал какой-то офицер, стоявший там, где свет фонарей полосами рассекал мрак. Шарль де Дама вздохнул. Картина эта напомнила ему Варенн{57}, куда он сопровождал Людовика XVI, и хозяина почтовой станции в Сент-Менэу, некоего доброй памяти Друэ, чье лицо он не забудет до конца своих дней.

— Как вы думаете, сын мой, — обратился он к Сезару, — случайно или нет брат того Друэ ввязался в заговор братьев Лаллеман? Чем объясните вы то обстоятельство, что он стянул свои войска, узнав о высадке Узурпатора, подобно генералу Лиону, который за несколько дней до того выпустил Лефевр-Денуэтта?

— Не знаю, — признался Сезар, — мне рассказывали, будто неожиданное прибытие маршала Мортье в Лилль…

— Не знаете? А ведь генерал Лион, равно как и Друэ д’Эрлон, — оба люди Буонапарте, и когда они поняли, что действуют в пользу Орлеанского заговора…

Наконец порядок установился. Они вошли в Сен-Дени…

Отцу Элизе так и не удалось нагнать его королевское величество в Сен-Дени. Конечно, ему повезло с кабриолетом и лошадью. Но ведь еще нужен и кучер. Прошло не меньше часа, прежде чем Пикару удалось найти человека. Опять-таки удача! Здоровенный парень зверски торговался, а потом спросил, есть ли у преподобного отца оружие. Он, видите ли, боится ехать ночью по дорогам, тем более что в такое время всего можно ждать, а на местную жандармерию рассчитывать не приходится. А потом надо было еще съездить в Павильон Флоры за пожитками. Бог мой, ну и зрелище! Дворец, закрытый наглухо, не освещен, все входы заперты, и пустили-то внутрь только после долгих пререканий и брани; во втором этаже расположились национальные гвардейцы, в Маршальском зале прямо на полу разложены тюфяки, кругом хаос, беспорядок, офицеры о чем-то шепчутся по углам. Господин де Лаборд посоветовал преподобному отцу обратиться в министерство иностранных дел и выехать вместе с министром, который на заре отправится на поиски короля, только сначала сожжет бумаги. Отца Элизе мало прельщала перспектива путешествовать в обществе господина де Жокур, да еще ждать рассвета. А вдруг они вообще не найдут короля?

Дороги оказались настолько забиты, что Жасмин — кучера звали Жасмин — предложил даже не пытаться ехать в Сен-Дени прямым путем, где шла королевская гвардия и где пришлось бы тащиться шагом позади колонны. Подхваченные волной беженцев, они волей-неволей отклонились к западу и проехали через Сен-Жермен. Далее путь лежал на Понтуаз и прямо на Бовэ… через Мэрю. Но здесь движение шло и во встречном направлении, поскольку многие части пробирались к Парижу. Беглецов то и дело останавливали офицеры, расспрашивали о том, что слышно в столице. Большинство держало путь в Мелен или Вильжюив. Многие даже не считали нужным скрывать ни своих восторгов, ни своих надежд: «А правда, что Маленький Капрал уже в Монруже?» Возможно, шутка предназначалась специально для иезуита… Жасмин то и дело сворачивал с шоссе на окольные дороги, чтобы избежать встречи с войсками, а главное, с обозами. Но тут оказалось не меньше беглецов из Парижа. А главное, надо переправляться через Уазу. В конце концов лучше было бы и впрямь подождать господина Жокура… ночь длилась и длилась, лил дождь, и, скрючившись под верхом кабриолета, прижимая к груди свои тощие пожитки, отец Элизе видел, как вздрагивают плечи его возницы… Богатырские у мошенника плечи! И дрожь под стать… Кабриолет остановился, пропуская стадо быков, которых гнали на парижскую бойню дюжие парни, вооруженные бичами. Было это как раз там, где дорога проходит лесом, и Жасмин чуть было не скатился с козел: решил спрятаться в чащу, не разобравшись поначалу, что происходит. А в Понтуазе он вообще отказался ехать дальше. Потребовались долгие уговоры, посулы, ласки, не говоря уже о довольно-таки крупной сумме, и только после этого Жасмин дал себя убедить и тронулся на Бовэ. Дорога была разбита, зато на востоке порозовело небо. Казалось, даже дождь перестал… но тут они попали в самую гущу артиллерийского обоза. Артиллеристы все сплошь нацепили трехцветные кокарды и, должно быть, делали в пути не один привал. Многие спали на лафетах вдребезги пьяные. Святой отец пережил страшную минуту: на сей раз он перепугался не меньше, чем его возница. Он ласково положил руку на колено Жасмина и спросил, нравятся ли ему вот эти часы, подарок короля, и не хочет ли он получить их? Жасмин так и не понял, почему его седок навязал ему свои часы, откуда было ему знать, что преподобный отец в минуту опасности решил любой ценой расположить к себе возницу.

Теперь преподобный отец Элизе трясся решительно при виде всякой тени, при встрече с любым прохожим: повсюду ему мерещились разбойники, но в состоянии охватившей его нездоровой экзальтации он минутами даже желал насильственной смерти, в голове его возникали то отрывки надгробных речей, то такие мысли, в каких никогда бы не рискнул никому признаться достопочтенный священнослужитель. Ясно, это смущал его дьявол, и если сейчас наш беглец погиб бы в своем кабриолете, душа его прямым путем проследовала бы в преисподнюю… ему чудилось, что вот этот батрак с фермы, который встал до зари и сейчас едет им навстречу, вдруг вылезет из повозки, вытащит пистолет и… отец Элизе даже видел желто-красное пламя и горизонтально тянущийся дымок, совсем как на картинках…

В этот самый час господин Шатобриан, послушавшись уговоров жены и решившись покинуть Париж, проезжал через Сен-Дени, откуда выходили последние эскадроны королевской гвардии. Рота князя Ваграмского ждала перегруппировки гвардейцев конвоя, пришедших от заставы Этуаль. После двух часов отдыха их построили у края дороги в походном порядке. Но основные части королевской гвардии подтянулись только через три с половиной часа, и поскольку дороги были теперь сплошь забиты экипажами беглецов, тронуться удалось лишь в пятом часу. Был установлен порядок марша: гренадеры Ларошжаклена по-прежнему шли в авангарде, зато в арьергард попала сейчас основная масса королевского конвоя, черные мушкетеры были на рысях посланы в Бомон, ибо Мармон не особенно-то рассчитывал на добросовестность квартирьеров. По выходе из Сен-Бриса артиллерия Казимира де Мортемар застряла в грязи, и пришлось вытаскивать пушки вручную, что нарушило строй колонны. Фавье не выдержал, соскочил с коня и бросился на помощь. Он вспомнил Персию, тамошние дороги, вернее, еле видимые тропки, и случайную прислугу, пугавшуюся, как грозы, одного вида пушек. Великолепные диспозиции, принятые в Сен-Дени, пошли прахом, роты смешались, и при всех стараниях не удалось бы навести порядок, не останавливая колонны. Особенно путали все карты волонтеры, которые чуть не валились в канавы. Эти мальчики не были приучены к длительным переходам. Хорошо еще, что спустившаяся вскоре ночная мгла благоприятствовала юнцам: пользуясь ею, они постепенно избавлялись от ранцев, слышалась ругань гвардейцев, то и дело натыкавшихся на эти брошенные ранцы, тем более что сопляки не давали себе труда отбросить их подальше. И окончательно выматывала вязкая грязь, липнувшая к сапогам, и глубокие, как рытвины, колеи, куда соскальзывали ноги.

Где находился в этот час король с цугом следовавших за ним карет и эскортом серых мушкетеров? Граф Артуа то и дело обгонял королевскую гвардию, терял ее во мраке из виду и в конце концов приказал остановить карету, чтобы дождаться подхода войск; он тоже спрашивал себя, где же в этот час находится его августейший брат, с которым у них перед самым отъездом из Тюильри произошла одна из обычных бурных сцен, — крики разносились по коридорам и лестницам дворца, пригвождая насторожившихся слуг к месту, — где он сейчас, какой новой мании поддался этот слабый и изменчивый, как ветер, государь, считавший себя этаким Макиавелли{58}, не доверявший никому, если не считать Блакаса и отчасти своего духовника аббата Роше… Он мог неожиданно для всех остановиться в любом месте только потому, что ему захотелось есть, постучаться в первый попавшийся помещичий дом, разбудить хозяев и слуг и велеть приготовить себе ужин… или, наоборот, не думая о том, кто за ним следует или, вернее, не следует, приказать гнать почтовых лошадей и умчаться вперед в неизвестном направлении, один, без свиты… То, что он для видимости согласился отправиться в Лилль, то, что был дан приказ королевскому двору, принцам и генералам следовать туда же, — еще ровно ничего не доказывает. Ему вполне могла вновь прийти в голову нелепая фантазия удрать в какой-нибудь порт — Гавр, или, скажем, Дьепп, или Булонь. Внешне король как будто согласился с доводами брата: лучше что угодно, лишь бы снова не отдаться на милость английского регента… ненависть Карла Артуа к Букингемскому дворцу сделала его красноречивым, он перечислил все афронты, полученные во время их пребывания в Хартуэлле, никогда и ни за что он лично не согласится уехать в Англию, чтобы стариться там, окончить свои дни среди англичан! Уж лучше попасть в руки Бонапарта… Есть поступки, повторять которые непростительно. Граф Артуа отнюдь не был уверен, что его августейший брат, менявший за последние сутки чуть ли не в десятый раз свои планы, мнения, желания и места назначения, не уступил его советам только потому, что окончательно выбился из сил: нынче вечером Людовик XVIII во время их спора зашел слишком далеко, как никогда далеко. Вопил, задыхался от злости, но успевал проклинать и оскорблять, приводить свои доводы. Одно из этих оскорблений свидетельствовало о том, до какой крайности дошли их распри. Только два-три раза за все годы король позволил себе этот выпад по адресу младшего брата. Самый гнусный. Он знал, что делает. Правда, для этого потребовались чрезвычайные обстоятельства. Карл Артуа вспоминал об этой сцене с яростью и унижением. Господин де Шаретт… письмо господина де Шаретт! Когда Людовик упоминал о письме господина де Шаретт, этим было все сказано. Думая о недавней сцене, граф Артуа мог сколько угодно пожимать плечами, все равно слова брата были равносильны пощечине. Да и в самом деле, как могло прийти ему в голову советовать королю укрыться в Вандее? Этим он дал Людовику лишний повод, а тот только этого и ждал. Лишь бы унизить брата — идет ли речь о престоле или об обеде. «И это вы, брат мой, намереваетесь отправиться к шуанам? Стало быть, вы полагаете, что они забыли о письме господина Шаретта?» Слава богу, господин Шаретт давным-давно умер и зарыт в землю, это же явный вздор, кто будет помнить о таком незначительном инциденте? Впрочем, и письмо-то было подделкой агентов Англии. Что ж! Тогда Карл предложил Фландрию. И Людовику, который задыхался от торжества и астмы, уже не хватило силы отбиться еще от одного предложения. Ну, а сейчас, в пути? Вдруг его фавориту снова придет в голову какая-нибудь дурацкая мысль, на которые он такой мастер? Одному дьяволу известно, где сейчас находится король… А что, если с ним стряслось несчастье? Не то чтобы Карл Артуа подменял свои желания благородной тревогой, но в конце концов в случае отсутствия, отсутствия толстяка Луи, разве не на него возложен священный долг поддерживать преемственность династии? Главное, чтобы был представитель королевской фамилии… Где же сейчас король?