Мика Валтари - Наследник фараона Страница 42

— Он мертв, как навозный жук.

Слуги внесли огромную глиняную урну, какими вавилоняне пользуются для захоронения умерших, поместили в нее Капта и запечатали ее горлышко. Царь приказал отнести кувшин в подземелье, расположенное под дворцом, и поставить его среди предшествующих ложных царей.

В этот момент я вмешался, сказав:

— Этот человек египтянин, он обрезанный, как и я. Поэтому я должен забальзамировать его тело по египетскому обычаю и снабдить его всем необходимым для путешествия в Страну Запада, чтобы он мог есть, пить и наслаждаться и после смерти, не имея надобности трудиться. На это уходит тридцать или семьдесят дней в зависимости от звания, которое имел умерший, когда был жив. У Капта, я думаю, это займет всего тридцать дней, поскольку он был моим слугой. После этого я доставлю его назад, на его место среди его предшественников, бывших ложных царей, в подземелье под твоим дворцом.

Бурнабуриаш выслушал с любопытством и сказал:

— Пусть будет так. Делай с ним что хочешь, раз таков обычай твоей страны; я не буду спорить с обычаями, ибо тоже молюсь богам и не знаю, как умилостивить их за те грехи, которые совершил по неведению. Благоразумие — добродетель.

Я приказал слугам вынести Капта в его кувшине и положить на носилки, которые стояли, дожидаясь, у стен дворца. Перед тем как уйти, я сказал царю:

— Тридцать дней ты не увидишь меня, ибо, пока идет бальзамирование, я не могу показываться среди людей, иначе в них вселятся злые духи, окружающие труп.

Подойдя к носилкам, я проткнул дырку в глине, которой был запечатан кувшин, чтобы Капта мог дышать, а затем тайком вернулся во дворец в женские покои. Евнухи обрадовались мне, увидев меня, так как боялись, что вот-вот придет царь.

Но, открыв дверь комнаты, где я оставил Минею, я тотчас вернулся и стал рвать на себе волосы и причитать:

— Идите и посмотрите, что случилось, ибо она лежит здесь в собственной крови и рядом с ней испачканный кровью нож и волосы ее тоже окровавлены!

Прибежавшие евнухи были ошеломлены, ибо они очень боягся крови, и не посмели прикоснуться к ней, а начали рыдать и вопить, страшась гнева царя.

Я сказал им:

— Нас постигла одна и та же беда — вас и меня. Скорей принесите циновку, в которую я смогу завернуть тело; потом смойте кровь с пола, чтобы никто не узнал о том, что случилось. Ибо царь предвкушал большое наслаждение от этой девушки, и его гнев будет ужасен, если он узнает, что мы по глупости позволили ей умереть, как требовал ее бог. Поэтому поспешите доставить на ее место другую девушку, например, чужеземку, которая не говорит на вашем языке. Оденьте и украсьте ее для царя, а если она будет сопротивляться, поколотите ее палками у него на глазах, ибо это особенно приятно царю, и он щедро вас наградит.

Евнухи поняли мудрость моих слов, и, немного поторговавшись с ними, я дал им половину того серебра, которое они предназначили для покупки новой девушки. Они принесли мне циновку, в которую я завернул Минею, и помогли мне пронести ее по темным дворам к носилкам, где уже находился Капта в своем кувшине.

Когда мы достигли берега, я приказан носильщикам спустить кувшин в лодку, но циновку понес сам и спрятал ее под палубой. Потом я сказал носильщикам:

— Рабы и собачьи дети! В эту ночь вы ничего не видели гг не слышали, кто бы ни спрашивал вас. Чтобы напомнить вам об этом, я дам каждому из вас по серебряной монете.

Запрыгав от восторга, они воскликнули:

— Поистине мы служили прославленному господину, но наши уши и наши глаза слепы, и мы ничего не видели и не слышали в эту ночь.

Я отпустил их, хорошо зная, что они немедленно напьются по обычаю всех носильщиков во все века и за выпивкой выболтают все, что видели. Поскольку их было восемь человек и все они были здоровенными детинами, я не мог бы убить их и бросить в реку, как мне того хотелось.

Как только они ушли, я разбудил гребцов. При свете восходящей луны они спустили весла и поплыли прочь от города, зевая и проклиная свою судьбу, ибо головы у них кружились от выпитого пива.

Вот так я бежал из Вавилона, хотя что заставило меня так поступить, не могу сказать; несомненно, так предначертали звезды еще до моего рождения, и это было неизбежно.

Книга VII

Минея

1

Нам удалось выбраться из города незамеченными стражей, ибо ночью можно было свободно подойти к реке, и я прокрался под палубу, чтобы преклонить мою усталую голову. Но пока там еще не было покоя, так как Минея вылезла из своей циновки и отмывала с себя кровь, зачерпывая руками речную воду, и лунный свет искрился в каплях, которые падали с ее пальцев.

Она без улыбки взглянула на меня и с упреком сказала:

— Благодаря твоему совету я осквернилась и от меня пахнет кровью, и я, конечно, никогда уже не очищусь, и это будет твоя вина. Более того, когда ты нес меня, то прижимал меня сильнее, чем нужно, так что я не могла вздохнуть.

Ее слова раздражили меня, я и так очень устал, поэтому я огрызнулся:

— Придержи язык, проклятая девчонка! Когда я думаю обо всем, что мне пришлось из-за тебя перенести, мне хочется бросить тебя в реку, где ты сможешь мыться, сколько тебе вздумается. Не будь тебя, сидел бы я сейчас по правую руку от царя Вавилона и жрецы из башни передали бы мне всю свою мудрость, ничего не утаив, и я был бы самым мудрым врачом на свете. Из-за тебя я лишился подарков, заработанных мною благодаря моему ремеслу. Мое золото истощается, а я не смею предъявить таблички, дающие мне право на получение денег в конторе храма. Все это из-за тебя, и я проклинаю день, когда увидел тебя; каждый год в этот день я буду одеваться в лохмотья и посыпать голову пеплом.

Она опустила руку в залитую лунным светом реку, и вода плескалась под ее рукой, как расплавленное серебро, потом она тихо заговорила, отвернув лицо:

— Если это так, позволь мне прыгнуть в реку, как ты того желаешь. Тогда ты освободишься от меня.

Она поднялась и уже собралась прыгать, но я схватил ее и удержал, сказав:

— Оставь эти глупости! Если ты прыгнешь, все то, что я задумал, пропадет зря. Ради всех богов, дай мне спокойно поспать, Минея, и не тревожь меня своими капризами, ибо я очень устал.

С этими словами я заполз под циновку и плотно закутался в нее, ибо ночь была прохладная, хотя уже пришла весна и в камышах кричали аисты. Она легла рядом со мной, прошептав:

— Если я ничего больше не могу сделать, то по крайней мере согрею тебя.

Я был слишком усталым для дальнейшего разговора и заснул и крепко спал, согретый ею, ибо она была молода и ее тело грело меня, как маленькая печка.

Когда я проснулся, мы уже ушли далеко вверх по течению и гребцы ворчали:

— У нас одеревенели плечи и болит спина. Ты хочешь нас уморить? Разве твой дом горит и мы должны мчаться, чтобы потушить его?

Я сказал скрепя сердце:

— Тот, кто будет мешать, отведает моей палки; вы отдохнете первый раз не раньше полудня. Тогда вы сможете поесть и попить, и я дам каждому из вас по глотку старого вина, чтобы подбодрить вас, и вы почувствуете себя легкими, как птицы. Но если кто-нибудь из вас станет роптать, я призову на ваши головы всех демонов, ибо вы должны знать, что я жрец и волшебник.

Я сказал это, чтобы испугать их, но солнце ярко сияло, и они не поверили мне. Они только сказали:

— Он один, а нас десятеро! — и ближайший из них попытался ударить меня веслом.

В это время с носа донесся оглушительный шум; это бился Капта в своем кувшине, ругаясь и крича. Лица гребцов посерели, и один за другим они попрыгали за борт в реку, уплыли и скрылись из виду. Лодка закачалась поперек течения, но я бросил якорный камень. Минея вышла из своего укрытия, причесывая волосы, и в это мгновение всякий страх покинул меня, ибо она была прекрасна, и солнце сияло, и аисты кричали в камышах. Я направился к похоронной урне и, сломав печать, громко сказал:

— Вставай, ты, человек, там внутри!

Капта высунул из кувшина свою взъерошенную голову, и я никогда не видел более растерянного лица. Он простонал:

— Что это за дурацкая шутка? Где я? Где моя царская корона и символы власти? Я голый и замерз, а еще у меня в голове жужжат осы и мои руки и ноги отяжелели, словно меня укусила ядовитая змея. Берегись шутить со мной, Синухе, ибо опасно смеяться над царями!

Я хотел наказать его за вчерашнее высокомерие, поэтому притворился озадаченным и сказал:

— Не понимаю, о чем ты говоришь, Капта; ты, должно быть, все еще отуманен винными парами. Тебе следует припомнить, что, когда мы покидали Вавилон, ты выпил слишком много и в лодке впал в такое неистовство и нес такую чепуху, что гребцам пришлось упрятать тебя в этот кувшин, чтобы ты их не избил. Ты болтал о царях и судьях и еще о многом.