Мика Валтари - Наследник фараона Страница 43

Капта закрыл глаз и пытался вспомнить и наконец ответил:

— Господин, никогда больше не стану я пить вина, ибо вино и сновидения завлекли меня в ужасное приключение, приключение столь страшное, что я не могу и рассказать тебе. Но одно могу сказать: мне казалось, будто благодаря скарабею я был царем, вершил правосудие со своего трона, входил в женские покои и там получил огромное удовольствие от одной хорошенькой девочки. Случилось и многое другое, но сейчас я не смею об этом вспоминать.

Только теперь он увидел Минею. Быстро нырнув опять в свой кувшин, он жалобно сказал:

— Господин, я еще не совсем оправился или я все еще сплю, ибо мне кажется, что на корме лодки я вижу ту девушку, которую встретил в женских покоях дворца.

Он дотронулся до своего подбитого глаза и до распухшего носа и громко всхлипнул. Минея подошла к кувшину, вытащила оттуда за волосы его голову и сказала:

— Посмотри на меня! Та ли я женщина, с которой ты наслаждался прошлой ночью?

Капта в ужасе поглядел на нее, закрыл свой единственный глаз и простонал:

— Все вы, о боги Египта, сжальтесь надо мной и простите меня за то, что я поклонялся чужим богам и приносил им жертвы, но ты — это она! Прости меня, ибо это был только сон.

Я помог ему вылезти из кувшина и дал ему горькое лекарство, чтобы очистить желудок, затем, обвязав его веревкой, погрузил в реку, несмотря на его протесты, и подержал его в воде, чтобы его голова прояснилась после макового сока и вина. Но, снова втащив его в лодку, я смягчился и сказал:

— Пусть это послужит тебе уроком за твой бунт против меня, твоего хозяина. Все, что случилось с тобой, — правда, и, если бы не моя помощь, ты лежал бы теперь мертвый в кувшине среди других ложных царей.

Затем я рассказал ему обо всем, что произошло, и надо было повторить это много раз, прежде чем это дошло до него и он поверил мне. Наконец я сказал ему:

— Наша жизнь в опасности, и минувшее уже не кажется мне смешным, ибо то, что мы будем висеть вниз головой на стене, если царь найдет нас, так же верно, как и то, что сейчас мы сидим в этой лодке, а он может поступить еще хуже. Очень важно составить хороший план, и ты должен изыскать какой-нибудь способ спастись, убежав в землю Митанни.

Капта почесал голову и задумался. Наконец он сказал:

— Если я верно понял тебя, все, что случилось, — правда, а не пьяный бред. Раз это так, я благословляю этот день как добрый день, ибо могу теперь пить вино, не опасаясь за свою голову, а ведь я думал, что никогда в жизни не решусь снова попробовать его.

Он пробрался в каюту, сломал печать на кувшине с вином и сделал большой глоток, за который возблагодарил всех богов Египта и Вавилона поименно, а также восхвалил многих других богов, чьих имен не знал. Упоминая каждое божество, он каждый раз склонялся над кувшином с вином, пока наконец не опустился, задремав, на циновку и не захрапел, как гиппопотам.

Я был так взбешен его поведением, что хотел сбросить его в воду и утопить, но Минея сказала:

— Капта прав: у каждого дня свои неприятности. Так почему бы нам не пить вино и не быть счастливыми в этом месте, куда принесла нас река? Ибо это прекрасное место, и мы спрятаны в камышах. В них кричат аисты, и я вижу других, которые летят, вытянув шеи, чтобы свить себе гнезда, вода сияет, как изумруды и золото в лучах солнца, и мое сердце теперь легкое, как птица, ибо я свободна от рабства.

Я размышлял над ее словами, и они казались мне мудрыми.

— Поскольку уж ты сумасшедшая, почему бы и мне тоже не стать сумасшедшим? Поистине мне все равно, будет ли моя шкура сушиться на стене завтра или через десять лет, раз уж все это было предначертано звездами до нашего рождения, как учили меня жрецы из башни. Солнце сияет в славе своей, и на полях вдоль реки зеленеют хлеба. Поэтому я выкупаюсь в реке и постараюсь поймать руками рыбу, как делал это ребенком, ибо этот день так же хорош, как и любой другой.

Так что мы выкупались в реке и высушили на солнце наши одежды, поели и выпили вина. Минея принесла жертву своему богу и станцевала для меня в лодке свой танец, поэтому когда я смотрел на нее, моя грудь сжималась и я с трудом дышал.

Наконец я сказал ей:

— Только однажды в жизни я называл женщину сестрой, но ее объятия жгли огнем, а тело ее иссушало, как пустыня, и не освежало меня. Поэтому умоляю тебя, Минея, освободи меня от чар, в которые ввергло меня твое тело. Не смотри на меня глазами, которые напоминают лунные блики на реке, а то я назову тебя сестрой и ты доведешь меня до гибели и смерти, как это сделала другая женщина.

Минея внимательно посмотрела на меня.

— Должно быть, ты знал странных женщин, Синухе, но, может быть, они все такие в твоей стране. Не беспокойся из-за меня. Я не собираюсь обольщать тебя, чего, как мне кажется, ты боишься. Мой бог запрещает мне приближаться к мужчине под страхом смерти.

Она взяла в руки мою голову, положила ее к себе на колени и, поглаживая мне щеки и волосы, сказала:

— Эта глупая голова заставляет тебя говорить так дурно о женщинах, ибо, хотя и есть женщины, которые отравляют родники, но есть, конечно, и другие, которые сами, как родник в пустыне, как роса на спаленном лугу. Но, хотя голова у тебя глупая и непонятливая, а волосы черные и жесткие, мне приятно держать ее в руках. Что же до твоих глаз и твоих рук, я нахожу их милыми и привлекательными. Поэтому мне грустно, ибо я не могу дать тебе того, чего ты желаешь, грустно не только за тебя, но и за меня, если такое искреннее признание может порадовать тебя.

Вода вокруг нашей лодки отливала изумрудом и золотом, и я держал ее сильные прекрасные руки в своих. Я держался за них, как утопающий, и глядел в ее глаза, похожие на лунный свет на реке и такие же теплые и ласковые.

— Минея, сестра! — сказал я. — Я устал от всех идолов, которых люди воздвигли для себя самих из страха, как мне кажется. Отрекись же от своего бога, ибо его требование жестоко и бесполезно — и сегодня еще более жестоко, чем всегда. Я увезу тебя в страну, недосягаемую для его власти, хотя бы нам пришлось для этого дойти до края света и есть траву и сухую рыбу среди диких племен и спать в камышах до конца наших дней. Ибо где-нибудь должна же быть граница власти, положенной твоему богу.

Она крепко сжала мне руки и отвернула голову.

— Мой бог установил свои границы в моем сердце, так что, куда бы я ни пошла, он меня настигнет, и, если я отдамся какому-нибудь мужчине, я умру. Сегодня, когда я увидела тебя, мне показалось жестоким и глупым, что мой бог требует этого, но я не могу ничего сделать против его воли. Завтра все может измениться — я надоем тебе, и ты забудешь меня, ибо так обычно поступают мужчины.

— Ни один человек не знает, что будет завтра, — нетерпеливо возразил я, ибо я воспламенился, как иссушенный солнцем тростник воспламеняется от случайной искры. — То, что ты говоришь, только пустая увертка, чтобы помучить меня, как это любят делать все женщины, и тебе приятны мои муки.

Укоризненно взглянув на меня, она отдернула руки.

— Я не какая-нибудь невежда, ибо, кроме моего собственного языка, я говорю по-вавилонски и на твоем языке гоже и могу написать свое имя тремя видами иероглифов как на глине, так и на бумаге. Кроме того, я побывала во многих больших городах и танцевала перед многими различными людьми, которые дивились моему искусству, пока меня не украли купцы, когда наш корабль пошел ко дну. С самого детства я росла в служении богу и была посвящена в тайну его обрядов, так что ни могущество, ни колдовство не могут разлучить меня с ним. Если бы ты также танцевал перед быками и качался в танце между острыми рогами и, играя, щекотал ногой мычащую морду, ты понял бы. Но, думаю, ты никогда не видел юношей и девушек, танцующих перед быками.

— Я никогда и не слыхал об этом. Но если я должен щадить твою девственность для блага быков, то это выше моего понимания, хотя я слышал, что в Сирии жрецы, исполняющие тайные обряды матери-земли, приносят в жертву козлам девушек и этих девушек выбирают из народа.

Она отвесила мне две пощечины, глаза у нее засверкали, как сверкают в темноте глаза дикой кошки, и гневно воскликнула:

— Я не вижу никакой разницы между мужчиной и козлом, ибо твои мысли направлены только на телесное, поэтому и коза вполне могла бы удовлетворить твою похоть. Так провались ты и оставь меня в покое, не надоедай мне больше своим любовным томлением, ибо ты знаешь об этом столько же, сколько свинья о серебре.

Ее жестокие слова сильно ранили меня. Я оставил ее и ушел на корму. Чтобы скоротать время, я открыл свои врачебные ящики и стал чистить инструменты и развешивать лекарства. Она сидела на носу, раздраженно постукивая пятками по дну лодки; вдруг она в ярости сбросила с себя одежду, натерла тело маслом и начала так дико и неистово танцевать, что лодка закачалась. Я не мог удержаться, чтобы искоса не взглянуть на нее, ибо ее исполнение было верхом совершенства. Она без усилий изгибала спину, закидывая руки назад, выгибалась, как лук, а затем поднимала ноги прямо в воздух. Все мускулы ее тела трепетали под блестящей кожей, она задержала дыхание, и ее волосы развевались вокруг головы, ибо этот танец требовал такой степени искусства, равной которой я никогда не видел, хотя наблюдал в увеселительных заведениях танцующих девушек из разных стран.