Френк Слотер - Чудо пылающего креста Страница 42

— А новые цезари?

— Их отберет Галерий. Отец твой на это согласился — только бы не допускать Максенция. Но ты, Константин, получишь хорошее вознаграждение. Когда я умру, ты станешь одним из богатейших людей империи. — При всей своей теплоте голос Диоклетиана не мог отогреть объятое холодом сердце Константина. — Знаю, знаю, что ты, брат, должен сейчас чувствовать — ненавидишь меня, но я тебя за это не виню. Надеюсь, это у тебя скоро пройдет.

— Чтобы я мог ненавидеть — никогда! То, кем я стал, я обязан тебе, доминус.

Диоклетиан покачал головой.

— Не мне, голубчик, а тому семени, что запалило жизнь во чреве твоей матери. Я всего лишь дал плодородную почву, чтобы пересаженный на нее побег вырос сильным и здоровым деревом. Знаю, тебе трудно сейчас в это поверить, но я делаю тебе доброе дело. Пурпурный плащ августа может стать тяжелейшим бременем из всех, что человека просят взвалить на себя.

— Ну что ж, по крайней мере, это мне не грозит, доминус, — Константин выдавил из себя улыбку, но он лишь старался подыграть старику, чтобы не задеть его чувств, ведь тот действительно заботился о его благополучии. И было бы сейчас не к месту напоминать Диоклетиану о том, что, закрыв ему все пути к обоим тронам империи, он также перекрыл ему все возможности жениться на той особе, в чье проказливое очарование и нахальство он так бурно влюбился в Риме.

Глава 13

1

Перспектива узреть свои возлюбленные кочанчики капусты вскоре, похоже, придала новые силы Диоклетиану и его решимости отказаться от трона. Церемония отречения состоялась первого мая. А чтобы не возникало никаких вопросов относительно правильности порядка избавления от власти, от Максимиана в тот же самый день требовалось пройти аналогичную процедуру в его собственной столице, Медиолане.

В окрестностях Никомедии, на расстоянии примерно одного дня пешего пути небольшой пологий холм создавал естественную сцену для церемонии, вокруг которой собралась большая толпа зрителей. Тут были представители всех подчиненных правителей Востока: проконсулы, префекты, наместники наиболее важных по значительности городов и провинций со своими свитами, помимо многих тысяч рядовых граждан, желающих стать свидетелями яркого зрелища.

Императорский трон был установлен на платформе на самой вершине холма, перед колонной со статуей Юпитера и небольшим алтарем спереди, где жрецам предстояло исполнить традиционный обряд жертвоприношения. На платформе пониже, облаченный в пурпур цезаря, восседал Галерий, окруженный особо приближенными военачальниками, из которых заметно выделялись Флавий Север и Максимин Дайя.

Помимо Диоклетиана и Карина, которому предстояло зачитать официальное объявление, связанное с отречением императора, на верхней платформе находились только социально отобранные Константином гвардейцы для сопровождения императора в отставку. Константин с Дацием в качестве его помощника командовал гвардией. При его появлении из толпы, запрудившей склоны холма, вырвались непроизвольные крики ликования, ибо в Никомедии он пользовался большой популярностью, к тому же многие родственники его матери происходили из окрестностей Дрепанума. Он увидел, как недовольно нахмурился Галерий, но не стал из-за этого беспокоиться: ведь что могло быть хуже, чем погребение заживо в той гробнице, куда он должен отправиться вместе с Диоклетианом.

Церемония началась с принесения жертв на алтарь, стоящий перед пьедесталом со статуей Юпитера. Когда она закончилась, Диоклетиан в накинутом на плечи пурпурном плаще и с жемчужной диадемой на голове занял свое место на троне, а Карин зачитал его заявление об отречении. Оно было длинным и скучным, какими обычно бывают такого рода документы, начиналось с приветствия к самым важным из присутствующих подчиненных царей и оканчивалось объявлением нового августа Востока. Когда перестали звучать слова, наряд трубачей проиграл «Зов императора», и Галерий, сияющий в церемониальной форме и доспехах, встал с трона и сбросил на него свой плащ. Диоклетиан тем временем отошел от своего трона, с тем чтобы Галерий мог занять положение непосредственно у трона.

— Гай Галерий Валерий Максимиан, я назначаю тебя августом Востока вместо себя, — объявил Диоклетиан достаточно громко, чтобы стало слышно народу, — Да будет власть твоя более энергичной и умелой, чем моя, и пусть при твоем правлении всегда процветает Рим.

Эти слова были встречены приветственными криками народа не столько оттого, что он радовался воцарению Галерия — его не очень-то любили, — а потому что все знали: не проявишь энтузиазма — и скоро это может дойти до ушей шпионов, которые, известное дело, сновали везде.

Собственными руками Диоклетиан возложил на голову Галерия усеянную жемчугом диадему и набросил на плечи нового августа роскошную пурпурную мантию. Однако же свою собственную жемчужную диадему и собственную мантию старый император так и не снимал, и это, уверен был Константин, должно служить новому правителю напоминанием о том, что Диоклетиан может вернуться из отставки и возобновить свое императорское правление когда бы ни пожелал.

— В эту минуту, — провозгласил Диоклетиан, пока Галерий занимал место на высочайшем троне, — мой соправитель, август Марк Аврелий Валерий Максимиан Геркулий, покидает свой высокий пост в соответствии с обещанием, данным нами обоими двадцать лет назад. Вместо него я назначаю августом Запада Флавия Валерия Констанция Хлора.

Это заявление было встречено с гораздо большим ликованием, чем вступление Галерия на престол. Константин почувствовал, как его сердце переполняется гордостью за отца, которому народ платил искреннюю дань уважения, но, судя по хмурому выражению лица Галерия, новому августу вовсе не по душе была популярность его коллеги на Западе.

Диоклетиан не пытался заглушить самопроизвольный всплеск народной радости, и только когда аплодисменты смолкли, он объявил:

— Право назначать новых цезарей, которые в качестве «сыновей августов» разделят власть с новыми императорами, я предоставил августу Галерию.

Галерий, не вставая, кивнул Карину, и тот развернул второй свиток.

— Цезарем Запада, — прочел он, — мы имеем удовольствие назначить, — Карин чуть помедлил, сознавая, с каким нетерпением толпа ожидает услышать имя, — Флавия Валерия Севера.

Север до сих пор стоял в группе высокопоставленных военных чинов за троном Галерия на нижней площадке. Теперь он отделился от других и поднялся на площадку, выше на троне восседал Галерий, а рядом с ним стоял Диоклетиан. К Северу Константин всегда питал уважение, несмотря на его тесную связь с Галерием. Но в нем было достаточно человеческой слабости, чтобы позавидовать пурпурному плащу цезаря, накинутому Диоклетианом на его плечи.

Север занял свое место позади Галерия, а Карин поднял свиток и снова начал читать:

— Цезарем Востока мы имеем удовольствие назначить…

Когда он снова сделал паузу для пущего эффекта, из толпы стали раздаваться крики, и Карин, смешавшись, потерял то место, где он остановился. Пока управляющий дворцом шарил глазами по свитку, пытаясь отыскать нужную строчку, из толпы послышались возгласы: «Константин! Константин!»

— Читай же! — обозленно рявкнул Галерий, и Карин, уже оставив всякую попытку найти злополучное место, объявил:

— Цезарем Востока — Максимин Дайя.

Из толпы поднялся рев возмущения — многие знали Дайю как прислужника Галерия и его племянника. Сам же Дайя и ухом не повел; он отделился от группы стоявших с ним военачальников на нижней площадке и поднялся выше, где предстал перед Диоклетианом, который набросил ему на плечи пурпурный плащ цезаря.

Возник момент неловкости, ибо свободного пространства на верхней площадке уже не оставалось, а Константин не покидал своего места около Диоклетиана, которое по праву принадлежало ему.

Однако Галерий решил это дело, как бы невзначай выбросив руку и толкнув Константина с такой силой, что тот потерял равновесие и вынужден был сойти на уровень ниже. Константин вспыхнул от возмущения: он воспринял это как умышленное оскорбление, и рука его сама собой упала на рукоять меча; но он тут же поборол свои чувства и снял руку с оружия. На какое-то мгновение Константин почувствовал ужасное одиночество, будто его отстранили от всего, к чему он стремился и ради чего работал, но тут рядом с ним оказался Диоклетиан и проговорил ему на ухо:

— Давай уйдем. — Голос старика чуть дрожал, и они оба, не ожидая разрешения от нового августа, сошли с холма туда, где их ожидала золотая колесница под деревьями с привязанными к ним лошадьми охранников, которым предстояло сопровождать Диоклетиана в Салоны.

2