Фаина Гримберг - Примула. Виктория Страница 42

Он ничего не говорил, молчал, предоставив ей самой угадывать его мысли, которые она уже легко угадывала. Они обменивались словом, другим; перекидывались короткими фразами; вот так вот, сидя друг против друга.

Она кротко подняла глаза, свои красивые голубые глаза, чуть выцветшие после усилий родов, но сделавшиеся уже куда менее наивными и более зоркими...

— Heimweh[75]?.. — спросила она мягко и как будто неопределённо.

Но на самом деле никакой неопределённости, недоговорённости не было! Она давно уже знала, что ему хотелось бы совершить поездку на родину, в Кобург, в замок Розенау. Любя мужа, она также хотела бы увидеть родные ему места, где он провёл детство и юность...

И теперь она прямо высказала ему своё желание и прибавила, что поездка решена и состоится летом — самое лучшее для отдыха время...

Он коротко поблагодарил.

Она знала о его жизни многое, о той жизни, которая была до их брака. В добрачной жизни каждого из них было, пожалуй, много общего. Виктория не могла помнить отца и не могла быть особенно привязана к матери. Ей было известно, что брачный союз её родителей не мог назваться счастливым. С родителями Альберта дело обстояло ещё хуже! Слухи о его отце ходили совсем уж скверные. Говаривали, будто он шастает по окрестностям близ Розенау и пристаёт к дочерям и молодым жёнам крестьян. Будто бы даже некий деревенский кузнец задал ему хорошую взбучку за попытку соблазнить сельскую красавицу, дочку этого самого кузнеца. Но если отца, герцога Эрнста, ещё возможно было понять, то о матери Альберт говорил с Викторией всего лишь один раз, единственный раз. Он не мог не любить свою мать, но не мог и не испытывать чувства стыда, вспоминая о ней. Герцог Эрнст официально развёлся с ней, когда сыновья, Эрнст и Альберт, были ещё совсем детьми. Герцог обвинил жену в супружеской измене. И обвинил справедливо! Герцогиня Луиза была выслана из Кобурга. Но на характере принца Альберта особенно сказалась его — с детства — уверенность в виновности матери! Он, кажется, не сомневался в том, что мать его — дурная женщина. Он даже опасался искренне, что её, как он полагал, наклонность к разврату, может быть унаследована кем-либо из его детей! И в то же время он не мог не любить свою мать, не мог не любить!.. Его даже огорчала та некоторая холодность, которую проявляла его жена в отношении своей матери. Благодаря его влиянию на жену, она сделалась более мягка с матерью...

На родине Альберта, в маленьком замке Розенау, Виктории понравилось. Кобург был таким маленьким государством, таким домашним, так не походил на большую Англию! Эрнст, старший брат Альберта, герцог Кобургский, и его супруга принимали родственников чрезвычайно тепло. Страницы королевского дневника заполнялись описаниями хорошего настроения Виктории и Альберта. Королеве всё вокруг представлялось милым, несколько, впрочем, миниатюрным...

По возвращении в Лондон королева порою напевала, желая доставить мужу удовольствие напоминанием о его родине, и напевала простые немецкие песенки. Детство Альберта, кажется, не было особенно счастливым, но всё же это было его детство, такое же неотъемлемое от его жизни, как и его мать!..

Впрочем, ему более всего нравилось, когда Вики пела меланхолическую «DesMadchens Klage» — «Жалобу девушки»... Опять и опять меланхолия... Простенькая немецкая песенка напоминала ему об отдалённых уже днях ранней юности, о неких необязательных отношениях, происходивших единственный раз в его жизни!.. Он никогда не изменял своей королеве. И даже когда он невольно припоминал те, такие давние, такие ни к чему не обязывавшие отношения, такие недолгие; ему всё равно казалось, наперекор всякой логике, будто он тогда ещё изменил своей жене, изменил до того, как она сделалась его женой, его королевой... Виктория, дети — это было хорошо, это было прекрасно... Однако Англия и его долг перед этой страной, долг мужа королевы... Вот это было тяжело...

Пора мне навек сочетаться с тобой,Расстаться со счастьем, расстаться с землёй,Где я и жила и любила...

И вдруг она говорила ему:

— Але! Править — это очень мужское занятие. Хорошая женщина никем и ничем не должна править, управлять...

Он понимал её. За много лет супружеской жизни он научился понимать свою королеву. Кого-то могли бы удивить подобные её слова; ведь она как раз и правила; она всегда помнила, что она — правительница! Но говоря о правлении, как о мужском деле, она не лгала, не лицемерила. Она, сфинкс без загадки, простая и ясная, наделённая точным и ясным чутьём; она понимала, чувствовала, чуяла, что законы, по которым живёт то или иное общество, нельзя, невозможно игнорировать! Более того, от всех этих законов нельзя нигде укрыться, даже в своих мыслях, в своей душе. А законы Её общества, неписаные законы устройства жизни мужской и женской в Её стране были таковы, что женщина, стремящаяся править, управлять, должна была непременно выглядеть гадкой, бессердечной и смешной. Любая женщина, но не королева. Королева правила вовсе не потому, что волюнтаристски желала править, управлять. Нет, просто-напросто такова была её судьба! Так уж вышло, что престол Альбиона достался именно ей. И обладая великолепным чутьём, она невольно подчёркивала всем своим поведением то самое, значительное для многих её подданных обстоятельство, что она, являясь королевой, является ещё и женщиной своей страны, и даже, в сущности, идеальной женщиной своей страны, идеальной женой, послушной мужу, и также и идеальной матерью!

События назревали.

Королева вышивала, вязала, входила в детскую, уходила в супружескую спальню, прочитывала всё без исключения дипломатические донесения, писала сердито министру внутренних дел Пальмерстону:

«...королева требует, во-первых, чтобы лорд Пальмерстон определённо указывал, что именно он предлагает в каждом данном случае, дабы Она знала, чему Она даёт свою королевскую санкцию. Во-вторых, давая своё дозволение на то или иное действие, Она требует, чтобы Её санкция не извращалась и не изменялась министрами. Подобные поступки Она будет рассматривать как недостаток чистосердечия по отношению к Короне и полагает, что Она будет иметь право в силу своей конституционной власти наказать министра за такой поступок отстранением от должности. Она желает получать сведения обо всём, что происходит между министром и иностранными посланниками, прежде, чем будут приняты какие-либо важные меры, основанные на этих отношениях. Она желает постоянно получать приходящие из-за границы депеши и прочие сообщения и заблаговременно — копии ответов, подлежащих её утверждению, дабы Она имела возможность с ними ознакомиться прежде, чем они будут отправлены».

События назревали. Англия ждала. Ждал туманный Лондон, традиционно туманный.

По Лондону, по его каменным просекам, по его угарным коридорам длинных улиц, бродил русский эмигрант, русский интеллигент, бежавший из тиранической империи, из России Николая I, один из родоначальников интеллектуальной оппозиции, которой ещё предстояло сыграть столь значительную роль в истории России, Александр Иванович Герцен!

Иной раз он не видел ни на шаг вперёд от сплошного опалового тумана и едва не сталкивался с какими-то бегущими тенями.

Прогуливался он обычно вечерами, заходил в таверны, разглядывал людей, останавливался на мостах через Темзу.

С одной стороны прорезываются и готовы исчезнуть сталактиты парламента, с другой — опрокинутая миска св. Павла... и... фонари... фонари без конца в обе стороны. Один город, сытый, заснул; другой, голодный, ещё не проснулся — пусто, только слышна мерная поступь полисмена с своим фонариком. Посидишь, бывало, посмотришь, и на душе сделается тише и мирнее. И вот за всё за это полюбил Александр Иванович этот страшный муравейник...

Лондон, эта столица добродетельной и, в сущности, консервативной королевы Виктории, уже сделался пристанищем эмигрантов со всех концов Европы; Мадзини, Гарибальди, Кошут[76], да и сам Герцен, все они там кипели умами и душами, строили планы революций и государственных переворотов... О Марксе и Энгельсе можно и не говорить! Маркс и Лондон, Лондон и Маркс — так оно и было...

Старик Оуэн, похожий скорее на разорившегося аристократа, на меньшого брата большой фамилии, чем на плебея и социалиста, говорил Герцену:

— Я жду великого от вашей родины. У вас поле чище, у вас попы не так сильны, предрассудки не так закоснели... а сил-то... а сил-то!..

А кто посмеет утверждать, что Оуэн ошибся?! Разве в своё время Россия не создала великую державу — Советский Союз, разве не пленила идеями коммунизма весь мир, разве не простёрла своё влияние фактически на всю Восточную Европу, фактически на весь Балканский полуостров?.. Было дело!..