Фаина Гримберг - Примула. Виктория Страница 41

В 1856 году у власти в Англии — либеральный кабинет. Королева вновь обращается к премьеру и лорд-канцлеру — председателю палаты лордов с меморандумом. Виктория желает, чтобы её муж получил официальный статус как бы второго лица в государстве. Она пишет:

«В нашей конституции существует странный пробел. Супруга короля, согласно нашей конституции, имеет самый высокий титул в королевстве после короля. Супруг же царствующей королевы полностью игнорируется законом. Это особенно удивительно потому, что мужья в нашей стране имеют такие исключительные права и такую власть над своими жёнами, что если бы королева вышла замуж как обычная женщина, то она должна была бы дать клятву подчиняться ему как своему господину и хозяину. По моему королевскому личному мнению, было бы необходимо дать принцу титул номинального короля. Но это такое новшество для нашей страны, которое может создать неудобства для принца. Ранее королева не поднимала этого вопроса, но чем дальше, тем больше она понимает, как это осложняет положение страны, как это ставит нас в неудобное положение перед иностранными монархами и правительствами. Наконец, подрастают наши дети, и для них очень важно узаконение положения их отца. Поэтому королева предлагает, исходя из того, что муж английской королевы должен быть англичанином и носить английское имя, именовать мужа королевы отныне и впредь принцем-консортом. Если должным образом объяснить это парламенту и нации, то королева не видит каких-либо трудностей для такого нововведения, тем более что это не потребует никаких дополнительных субсидий для трона».

Собственно, Виктория требует для Альберта титула «принца-супруга». И это вовсе не женская прихоть, не каприз жены, обожающей мужа! В стране, где считается идеалом патриархальная семья, действительно может показаться странным то, что в семье королевы муж не имеет никакого внутригосударственного статуса!

На этот раз всё решилось на диво скоро! Королевский совет завизировал так называемый «Королевский патент», документ, утверждавший Альберта в титуле принца-консорта. Виктория, конечно, предпочла бы парламентский акт, но всё же удовлетворилась решением Королевского совета. Но это решение Королевского совета вовсе не означало, что принцами-консортами автоматически должны были становиться мужья всех английских королев! Так, принц Филипп, супруг Елизаветы II[74], не имеет титула принца-консорта...

Николай I, император всероссийский, продолжал стремиться к сближению с Англией. Он неоднократно давал понять английским послам в Санкт-Петербурге, что хотел бы посетить Англию лично. Тем более, что его старший сын, наследник престола Александр Николаевич, уже в Англии побывал.

В своё время Виктория, тогда ещё совсем юная, была даже увлечена русским принцем. Но Виктория-политик хорошо понимала, что визит императора в Лондон совершенно, в сущности, излишен! Ведь оба государства, и Англия, и Россия, развивались явственно в сторону политики интенсивного экспансионизма. Проще говоря, и Россия, и Англия, вольно или невольно, проводили захватническую внешнюю политику. И Англия, и Россия, двигались на Восток, туда, где лежали неведомые покамест пространства афганских, среднеазиатских, индийских земель; земель, где всё ещё осуществляли своё тираническое правление архаические раджи, султаны и шейхи. Уже было ясно, что эти земли должны рано или поздно перейти в европейское подданство, что называется. Но в чьё? Англии? Или России? Ведь оба государства устремлялись в одном восточном направлении...

Конечно же, соперничество было неизбежно. Это понимала Виктория, это понимал Альберт. Это понимал Бенджамин Дизраэли. Это понимал и сэр Генри Джон Темпл Пальмерстон, тори и виг, военный министр, министр иностранных дел, министр внутренних дел, премьер-министр... В 1847 году Пальмерстон как раз являлся министром иностранных дел...

Ситуация складывалась абсолютно прозрачная, всем понятная. Кажется, только Николай I упорно продолжал ничего не понимать и стремиться в Англию. Уклоняться от этого визита у Виктории уже не оставалось поводов, то есть благовидных поводов.

В конце мая 1847 года император прибыл в Лондон, где пробыл до начала июня. Разумеется, Николая I прекрасно, как и подобает, приняли. Страна следила с тревогой. Пальмерстон и его сторонники тоже волновались. А вдруг королева сделает ошибку? Вдруг она пойдёт неосмотрительно на заключение союза с враждебной Англии Российской империей? Вдруг принц Альберт неладно посоветует ей заключить подобный союз?..

Национальная доктрина потихоньку рычала, оскаливая зубы. Все они друг дружке родня, эти немецкие принцессы и князьки! Одно слово — немцы! Ворон ворону глаз не выклюет. По видимости — правители России, Англии, а на самом деле — немцы! Ка-ак сговорятся!.. Газеты пестрели карикатурами. Принца Альберта уже обвиняли в чрезмерных симпатиях к России и называли насмешливо и недобро «русским»...

Но королева и её супруг Англию не подвели! Никакие официальные договоры не явились на свет в результате визита императора. Более того, Николай I покидал Англию в полной уверенности, что союза между Англией и Францией никогда не будет! Ошибся он страшно...

А Виктория, человек постоянный и пунктуальный, вновь раскрыла дневник и записала следующее:

«Царь Николай — человек строгий и непреклонный, с весьма твёрдыми понятиями относительно своих обязанностей, и я думаю, ничто на свете не может заставить его перемениться; я не полагаю, что он очень умён и что вообще сознание его — это сознание современного культурного человека. Его образованием пренебрегли, и лишь политика и военные заботы представляют для него серьёзный интерес. К искусству и многим другим сферам жизни он остаётся безразличным, но я думаю, что он искренен даже в самых своих деспотических действиях, в том смысле, что он искренне убеждён: именно так, единственно так, как он управляет, и возможно управлять людьми...

Однако я уверена, что он не осведомлён о тех человеческих страданиях, которые он так часто причиняет своим подданным. Более того, он даже, вероятно, и не отдаёт себе отчёта в том, что причиняет своим подданным страдания! Я вижу, как во многих случаях его держат в полном неведении о многих страданиях, причинённых его подданным явными несправедливостями, хотя сам он убеждён, что поступает по отношению к ним справедливо. И как может быть иначе, когда ничто не доходит до его ушей? Он слишком многого не знает о своей стране.

Я должна признать, впрочем, что он слишком откровенен здесь, у нас. Он слишком открыто и даже несдержанно говорит с людьми, чего, разумеется, не следует делать. Он страстно желает, чтобы люди верили всем его словам. Что до меня, то я допускаю в его речах большую степень правдивости...

Он способен испытывать сильные чувства, однако искренне и доверительно расположен лишь к очень немногим. Он явно несчастен; это чувствуется и сказывается во всём его поведении и заставляет меня жалеть этого человека, уже достаточно пожилого, плешивого в сильной степени, но всё же ещё довольно привлекательного в своём кавалергардском мундире...»

Кроме всего прочего, в Англии не могли не понимать, что Российская империя, по сути, не так далеко ушла в своём развитии от тех восточных архаических и деспотических княжеств, которые явно намеревалась в будущем покорять. Довольно того, что в России ещё существовало самое настоящее рабство, людей возможно было покупать оптом и в розницу. В далёкой Америке рабами являлись лишь привезённые из ещё более далёкой Африки негры. В Османской империи нельзя было обратить в раба подданного империи, и лишь в России рабами были многие и многие подданные императора.

В Англии также не могли не заметить, что состояние здоровья императора оставляет желать лучшего. В Санкт-Петербурге его лечили английские врачи. На доморощенных медиков никак нельзя было положиться! Доктор Гренвилл нашёл, что царь страдает «психическим сверхвозбуждением», и что у него «весьма развита подагра и частые рожистые воспаления, которые несомненно отражаются на его психике...»

События назревали.

Королева вышивала.

Она сидела кротко, с неизменным вышиванием на округлых коленях, прикрытых белым кашемировым домашним платьем. Она сейчас не думала о политике, и не помышляла! Её супруг, её любимый муж Але сидел против неё, читая газету «Таймс»; и в чертах его разливалась обычная, столь этим чертам свойственная меланхолическая задумчивость.

Он ничего не говорил, молчал, предоставив ей самой угадывать его мысли, которые она уже легко угадывала. Они обменивались словом, другим; перекидывались короткими фразами; вот так вот, сидя друг против друга.

Она кротко подняла глаза, свои красивые голубые глаза, чуть выцветшие после усилий родов, но сделавшиеся уже куда менее наивными и более зоркими...