Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов Страница 42

— Вы, граждане, в другое место идите, — заявил официант, становясь на пути парочки.

— Это еще почему? — удивился Иван.

— Не любит хозяин всяких разных, — скривился халдей, посматривая на хозяина заведения, сидевшего в глубине зала. — Сюда чистые люди кушать ходят. Иди, солдатик, в другом месте шалаву деревенскую корми. Или с другой приходи, почище.

— С кем и куда мне приходить, не твое собачье дело, — начал закипать Иван Николаев, готовясь поучить парня уму-разуму, но ему не пришлось ничего делать самому.

Официант — парень неслабый, приготовившийся вступить в драку с посетителем (на помощь прибегут, не впервой, вон — сам хозяин идет!), уже протянул руку, чтобы толкнуть нежданного гостя в грудь. Улыбнулся подошедшему толстяку. Но тот вместо похвалы вдруг залепил работнику звонкую оплеуху. Потом еще одну.

— Проходите, проходите, гости дорогие! — заюлил ресторатор, распуская толстые щеки в льстивой улыбке. Повернувшись к остолбеневшему официанту, прошипел: — Пшел вон, скотина!

Усадив "дорогих гостей" в отдельную кабинку, лично приняв скромный заказ (жареная рыба с картошкой, хлеб и бутылка пива), хозяин подозвал метрдотеля:

— Рассчитай этого сукина сына.

— За что, Прохор Иванович? — вытаращился тот. Ему официант приходился племянником, хозяин прежде был очень доволен парнем.

— Будешь много спрашивать — сам на улицу пойдешь! — злобно огрызнулся ресторатор. Оглядевшись по сторонам, сказал прямо в ухо метрдотелю: — Ты знаешь, кого твой племянник пускать не хотел? Это же Иван Афиногеныч, правая рука Леньки Пантелеева! Скажи ему, идиоту, пусть радуется, что жив остался.

Метрдотель, спав с лица, попытался защитить родную кровь:

— Да откуда Никитка мог про то знать? Видит, какой-то мужик зашел в шинели с бабой деревенской.

— Да он нюхом это чуять должен, нюхом! — еще страшнее зашипел хозяин. — Хороший официант нутром чует, коли клиент опасный! Его-то убьют — хрен с ним, нового найму, а коли меня ограбят? А не ограбят, посуду побьют, мебель попортят? Ты мне убытки возмещать станешь али племянник твой бестолковый? Так он за всю жизнь столько не заработает.

Иван Николаев не знал о несчастье, постигшем официанта, а если бы и узнал, то не пожалел бы. Убивать бы, конечно не стал, но смазливую морду попортил. Ну да хрен с ним, с холуйком!

Он почти ничего не ел — перекусил давеча, только пил пиво, сидел и смотрел, как ела Фроська — баба старалась не спешить, но получалось плохо.

— Рыбка чудная, — проговорила Ефросинья, обгладывая косточки. — Мелкая, как пескарь, а вкусная! Огурцами свежими пахнет. На грядке б такую вырастить, так кошки съедят.

— Это корюшка невская, — пояснил Иван. — Ее только тут ловят, в Неве. Еще будешь?

Ефросинья не стала отнекиваться и с удовольствием умяла его порцию. Понравилась рыбешка! А вот жареная картошка, хотя и навернула баба полную тарелку, Фроське понравилась меньше.

— Я бы лучше изжарила, — авторитетно заявила она, отодвигая опустевшую посуду. — Масло надо свежее брать да укропчика сушеного насыпать. — Помешкав, изрекла: — Нет, не нажарила бы лучше. Одно дело — для семьи жарить, другое — для уймы народа. Никакого масла не напасешься.

Хлеб Ефросинья вообще не тронула. Аккуратно завернула в платок и спрятала за пазуху.

— Ты чё это? — повел подбородком Иван.

— Хлебушек на потом оставлю, мало ли что.

— Фрось, да ты чего? — вытаращился Николаев. — Я тебе сколько хоть, столько его и куплю. Хочешь, пирог сладкий сейчас принесут?

Иван уже открыл рот и приоткрыл дверцу кабинета, чтобы позвать официанта, но баба ухватила за рукав:

— Ты что, Иван Афиногенович, не надо ничего. Мы тут и так сидим, ровно короли какие. Расскажу в деревне — не поверят.

— Ладно, давай чайку попьем, — предложил Иван, на что Фроська затрясла головой. Поняв ее затруднения, ухмыльнулся и проводил ее в "дамскую" комнатку.

Фроська вернулась довольная и посвежевшая.

— Хоть харю умыла, как человек. Еще бы в баньку сходить, да с мылом! Грязная вся, аж противно.

— Ты сколько здесь?

— Так почитай неделю уже. Вот хочется тебя целовать, но боюсь, что завшивела вся.

Иван покачал головой. Тяжко ей, бедной, целую неделю не мывшись. Ефросинья, как он понял за краткое время знакомства, самая чистоплотная баба из всех, с кем ему доводилось встречаться. Те жили "от бани до бани", а Фрося никогда не ложилась спать, не сполоснувшись хотя бы холодной водой.

Ивану это нравилось. Он и сам любил чистоту и опрятность. В окопах да блиндажах мыться-бриться удавалось не каждый день, но он старался блюсти тело в чистоте. Зимой, едва ли не каждый день обтирался снегом до пояса. Дураки над этим смеялись — мол, кому твои телеса нужны, коли портянки воняют и вши кругом ползают, а умные начинали брать пример. Те из солдат, кто на себя рукой махнул, помирали не от пули или шрапнели, а от вшей да фурункулов.

— Фрось, ты как в Питере-то очутилась?

Иван, собственно говоря, знал ответ, но хотел услышать своими ушами. Фроська, поправив платок, виновато улыбнулась:

— Тебя я искала. Соскучилась я по тебе. Думала, найду, обниму, а не обниму, так хоть издалека погляжу. Может, и не прогонит. Вань, ты же меня не прогонишь?

— Да что ты, дурочка?! Куда же я тебя прогоню? — искренне удивился Иван. — Я ведь и сам…

Иван Николаев хотел сказать, что и сам соскучился, но стушевался. Признаться, что соскучился по бабе, это как в любви признаваться. А какая любовь на четвертом десятке лет? Он и молодым был, никому в любви-верности не клялся. Откашлявшись, спросил:

— Как там мои-то? Лошадку небось купили, дом поправили? Я же им денег посылал.

— Какое там! — махнула Фроська рукой. — Бумага пришла из Череповца — ну, извещение с почты, что перевод пришел. Дядька Афиногон в город поехал, деньги получил…

Фроська вздохнула и горестно покачала головой. Теперь настала очередь вздыхать Ивану.