Роберт Святополк-Мирский - Заговор князей Страница 43

— Что там было, во дворе купца-то этого, расскажи, — спросил Дубина.

— Вот, — протянул Влас исписанный еще не высохшими чернилами лист бумаги. — Тут все написано. Медведев ни в чем не виноват. Он два раза предупреждал… что служит Москве… — голос его начал слабеть, — но этот наш Козел… дал команду… чтоб убивали его… Он не виноват… не вино… — Влас умолк и голова его откинулась набок.

Филипп осторожно вынул из его рук лист бумаги, передал Дубине и приложил ухо к груди Власа.

— Не дышит, — сказал он и перекрестился, — Отошел.

Сотник Дубина был опытным воином и повидал на своем веку очень много покойников.

Но он и глазом не моргнул.

Во-первых, конь был дорогой и хороший.

Во-вторых, Медведеву помочь стоило.

А этот Влас — совершенно никчемный воин, но для репутации сотни гораздо лучше избавиться от него, как от павшего в бою героя, чем как от предателя и дезертира, которого еще искать надо!

Поэтому сотник Дубина торжественно перекрестился и произнес маленькую речь.

— Хоть ты был неважным воином, Влас, но умер смертью героя от ран, полученных в бою с нашими врагами — и это хорошая смерть! Я сегодня же доложу обо всем боярину Щукину, а завтра самому Патрикееву. Я думаю, все будут благодарны тебе, за то, что ты нашел силы в последнюю минуту рассказать правду, которая снимет вину с несправедливо обвиненного честного воина. А я с чистой совестью могу подтвердить, что ты на смертном ложе при свидетелях рассказал и записал все, как было! Отправляйся с миром туда, куда тебя направит Господь! Аминь.

Он еще раз перекрестился и вышел.

Филипп последовал за ним.

— Ну, что же, — сказал Дубина, садясь на коня. — Все хорошо, что хорошо кончается. Надеюсь, мне теперь дадут лучших людей, чем до сих пор давали! Я выполню все, что пообещал нашему гм-гм… покойнику, а завтра увидимся утром у Патрикеева — я обо все ему доложу.

… Когда Филипп вернулся в шатер, Данилка уже весь изнемог от нетерпения.

— Ну что, Филипп Алексеевич — за конями на торг?

— Ты знаешь, Данилка, — сказал Филипп, — я тут подумал, подумал и решил — может ты и прав — зачем нам эти кони, у нас их и так полно…

… Две недели спустя поздней ночью в маленький домик на Северной улице крадучись вошел человек в черном.

Должно быть его ждали, потому что дверь сразу же открылась, пропустив его внутрь.

При плотно занавешенных окнах зажгли свечи, человек в черном уселся за стол и вытащил из-за пазухи целый сверток каких-то документов.

— Пелагея правильно сделала, что обратилась ко мне, — сказал он. — Только я один в этом городе и мог это сделать. Вот купчая на дом в городе Рославле на землях Великого Литовского княжества. Теперь дом принадлежит вам. А вот охранные грамоты и всевозможные документы на ваши новые имена — отныне вы супруги Ян и Янина Куриловичи, получающие весьма высокий оклад на службе у самого богатого купца города Рославля — Елизара Быка: Ян, как его писарь, а Янина, как горничная. Разумеется, приложено разрешение московских властей на обратный выезд литовских подданных Куриловичей в свое княжество. Карета ждет вас у литовского купеческого двора завтра на рассвете.

— Вы даже не представляете себе, как мы вам благодарны, — сказала бывшая Пелагея а ныне Янина, а бывший Влас, ныне Ян, торжественно вручил человеку в черном маленький, но тяжелый сверток.

Человек в черном принял сверток, развернул его, развязав кожаные шнурки мешочка из красного бархата, вынул оттуда тяжелый серебряный слиток с рубцом посредине. Он внимательно осмотрел слиток, вложил его в мешочек, завязал кожаные тесемки и опустил мешочек в свой карман.

— Все в порядке, — улыбнулся он — Желаю счастья на новой родине!

Глава пятая

ПОБЕДИТЕЛЕЙ НЕ СУДЯТ

Леваш Копыто появился в Медведевке через два дня после знаменитого состязания по стрельбе из лука, о котором теперь во всей округе только и говорили.

Он был, как обычно, навеселе и в очень хорошем настроении. По литовско-польскому обычаю Леваш галантно поцеловал Аннице ручку и рассыпался в комплиментах:

— Моя прекрасная соседка! Поскольку я не имел счастья видеть тебя с минуты твоей блестящей победы, ибо находился, как говорится, в стане врага, позволь мне принести тебе поздравления и выразить свое восхищение! Поверь, дорогая Анница, за всю свою отнюдь не короткую жизнь, проведенную на разных войнах, а также в многочисленных стычках и драках, я насмотрелся всякого, и видел множество ловких и замечательных людей, но такого стрелка как ты я еще никогда и нигде не встречал! Уверен — ты лучшая в мире! Наливай!

Он плюхнулся на скамью и вытер вспотевший лоб.

— Василий стреляет не хуже, — сказала Анница, вышла и вернулась с кубком и большой оплетенной бутылью Медведева, в которой находилось когда-то знаменитое греческое вино Микиса, а сейчас крепкий мед собственного приготовления — Однако, скажи как там татары? Они действительно ушли?

— Все до одного! — Леваш залпом выпил первый кубок и крякнул. — Я провел их до нашей границы, шатры и прочее барахло было у них собрано и сложено, как для дальнего похода, и Богадур распрощался со мной, обещав появиться лишь летом вместе с отцом и большим войском, о чем Сафат, я надеюсь, уже доложил вашему московскому князю. Так что, благодаря тебе и только тебе мы избавились от незваных гостей, а до лета и нам и им еще дожить надо! Как Настенька?

— К счастью здорова и бодра. Она очень мужественная женщина и перенесла все тяготы плена с выдержкой и терпением. Говорит, что обращались с ней, действительно, хорошо.

— Вот и отлично. Поскольку нам теперь ничего не грозит, я забираю два десятка своих дармоедов, а то ты разоришься на их содержании!

— Да, Леваш, конечно, только… — Анница замялась.

— Только что? — насторожился Леваш.

— Видишь ли, мне не верится, что татары ушли совсем… Больше того, если быть до конца откровенной — я просто уверена, что они через день-два вернуться.

— А почему ты в этом так уверена?

Анница помолчала, потом сказала.

— Женщина никогда не ошибается, когда видит, как на нее смотрит мужчина.

— Ты полагаешь, что Богадур…

— Думаю, что он вскоре внезапно нападет на нас, и главной целью этого нападения буду я.

— Гм-гм. — Леваш задумчиво теребил свой ус. — Я был далеко у мишеней и не видел, что тут происходило, но раз ты почувствовала, что он… к тебе…

— Да, — подтвердила Анница твердо.

— Гм-гм, — это меняет дело. — Леваш снова выпил. — Может быть… Может быть… Он совсем молод… А страсть ослепляет и лишает рассудка… Я видел это в жизни много раз… И что ты намерена делать?

— Самым серьезным образом подготовиться и ждать нападения всю ближайшую неделю.

— Ну что ж — это правильно. Но если твои опасения справедливы, то прежде чем напасть они обязательно пошлют, несколько опытных разведчиков, чтобы узнать, что здесь происходит.

— Я думаю, что они уже сейчас оставили наблюдателей где-нибудь на той стороне Угры в твоих или Бартеневских лесах. Когда Богадур вернется, они расскажут им обо всех наших передвижениях. Но я его опережу. Я пошлю моих лучших людей, они выследят и захватят татарских наблюдателей.

Леваш скривился.

— Это рискованно. Во-первых, их будет очень трудно найти. Увидев, что кто-то рыщет по лесу, они начнут менять свои места наблюдений и прятаться. И даже если, допустить, что твои люди найдут и поймают трех таких наблюдателей, где гарантия, что их было только трое, а не, скажем, пятеро или шестеро? Кстати, я сосчитал всех воинов Богадура — их восемьдесят три, не считая двух юношей, которые прислуживают ханскому сыну. Если из сотни мы вычтем девятерых, который по твоей милости покоятся на вашем кладбище, то до сотни недостает, по крайней мере, восьми. И поэтому, я думаю, что ты права. Конечно, можно допустить, что сотня вышла в поход неполной или что в пути погибло несколько воинов, но можно также предположить, что вначале в сотне было и более ста человек. Так тоже бывает. — Он выпил третий кубок и решительно продолжил: — Я предлагаю тебе лучший выход. На войне виноватых нет, есть лишь победители и потерпевшие поражение. А мы же не хотим поражения! Нам нужна только победа — и мы ее одержим! Но для этого давай-ка применим маленькую военную хитрость — сделаем вид, что мы не догадываемся ни о каких наблюдателях…

… Утром следующего дня после расставания с Левашом, Богадура ждал неприятный сюрприз.

Испуганный юноша — один из двух его слуг, разбудил хозяина ранее обычного и тревожно прошептал:

— О всемогущий, прости, что потревожил так рано, но, мне кажется, происходит что-то недоброе…

— Что случилось? — протирая глаза, пробормотал Богадур.