Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы Страница 43

У госпиталя выстроился взвод солдат с ружьями наизготовку. Перед строем мелким гусиным шагом важно прохаживался поручик. Толпа работных в нерешительности затопталась на месте.

— Чего приперлись? Пошто не робите?

В ответ на заносчивый окрик поручика толпа злобно загудела. Послышались резкие выкрики: — Пошто в штольне мертвые люди лежат?

— Пусти нас к Фильке Колокольцеву!

— Хотим правду слышать!

— Ить убеглыми объявлены мертвецы…

Толпа медленно покатилась вперед. Поручик, что каменное изваяние, — ни с места. На лице — известковая бледность. Зловещую тишину разорвал чей-то запыхавшийся голос. Подбежавший к толпе человек оказался Белогорцевым.

— Стойте, робяты! Неча Филиппку тревожить. Покойников откопали в завале. Стал быть, погибли. Не убегли они никуды. Один Филиппка только и спасся.

— Тогда пошто неправду кликали на невинных людей? За нос начальство водит нас! Подать сюда брехунов!

Властная в своих требованиях толпа снова подалась на солдат. Как под ножом, тонко и пронзительно взвизгнул поручик:

— Взво-о-о-д!..

Высоко в воздухе по-шмелиному прогудели пули. Толпа зашаталась на месте. Поручик взмахнул шпагой, она блеснула холодной змейкой. То был сигнал крепостным, канонирам. Вразнобой гулко взревели пушки. Толпа разметалась по сторонам, словно на горсть пыли дохнул порывистый ветер.

Алексея Белогорцева и работных, что громче остальных горланили в толпе, перепуганное начальство на несколько дней бросило на рудничную гауптвахту. Там их для порядка высекли без свидетелей, отобрали клятвенные обещания, что впредь не будут распускать языки, после того снова отправили в горные работы со строгим режимом.

Рты людям не зашьешь крепкой ниткой. Слухи о ложных беглецах поползли дальше Змеиногорского рудника.

Федор приехал в Барнаульскую пробирню с образцами найденных им руд. Его немедля позвали к Беэру.

— Здравствуй, штейгер!.. Поведал бы мне от чистого сердца, почему работные бегут с рудника. Хотя бы те десятеро…

— Вам ли не знать о том. Не сбегли те работные, а погибли от подземного обвала.

Беэр многозначительно улыбнулся.

— Спасибо, штейгер, за сообщение… Без моего ведома не уезжай на рудник.

Беэр — страстный охотник. В кожаных тисненых чехлах хранил дорогие ружья работы лучших тульских мастеров. Изящные, прикладистые. Не ружья, а настоящие картинки. На досках замков выгравированы сцены из охотничьей жизни, на болтах и курках — тончайшая до пестроты узорная английская гравировка. На такое способны лишь искусные руки, тонкий глаз.

Федор узнал, что Беэр с несколькими горными офицерами отправляется охотиться на луга по правому берегу Оби напротив завода. Задержался на три-четыре дня.

…С закатом солнца оживают притихшие осенние луга. С шумом и всплесками срываются утиные стаи с укромных дневок. В спешке на ночную кормежку оглашают воздух кряканьем, пересвистом крыльев. Эта песня для Беэра ласковее тех, что создает человек. Он до забвения палил из ружья, и с глухим стуком падали на землю ожиревшие птицы.

Беэр стоял на пригорке в межозерье. Через него тянул суетливый утиный перелет. Скоро угаснет вечер, и конец охоте. И Беэр торопился с перезарядкой ружей. Между выстрелами чей-то голос остановил его:

— Кончай, высокопревосходительство, палить. Не соберешь птицы, когда совсем стемнеет. Зачем губить ее понапрасну. Чай, живая тварь и жить хочет.

Ухо Беэра резануло насмешливое не по титулу обращение. Из камыша вынырнули четверо бородатых мужиков. Все с ружьями. Беэр грозно спросил:

— Кто такие и почему шатаетесь?

— Не пужайся, высокопревосходительство! Тутошние мужики мы. Кричать на помощь не вздумай — жизня каждому всего дороже, а енералу тем боле. Не по жизнь твою пришли. Облегчение для себя испрашиваем. Вот шесть одинаковых бумажек. Поставь в конце каждой свою подпись, и нас будто ветром сдует. По конец дней своих за тебя молиться станем. Хочешь, послушай, что записано в бумажках.

Мужик выше остальных ростом рассказал наизусть заученное. Бумажки оказались отпускными билетами, которые выдавались работным при увольнении от службы. Невелика бумажка, а сила в ней немалая: ее обладатель становился вольным поселенцем.

Тот же мужик виновато предупредил:

— Имена в бумажках сейчас не указаны. Не обессудь, превосходительство, ить каждый хочет вольно жить. Проставим после.

От неслыханной дерзости мужиков Беэр оцепенел. Как бы не замечая этого, мужики заявили:

— Все при нас, высокопревосходительство: и чернила, и перо, и дощечка для удобства в письме. Поспешай, чтобы не сумерничать.

…У низкого обского берега мужиков поджидала лодка о трех парах лопашных весел. За один взмах лодка прыгнула на десяток сажен вперед. Скоро под днищем зашелестел песок. Лодка тупо ткнулась в противоположный берег. Человек, что поджидал мужиков, спросил вполголоса:

— Вышло аль нет?

— Вышло! Спасибо за науку. А теперь — на коней…

Шестеро беглых колодников Змеиногорского рудника обрели крылья. Лети куда хочешь.

Удачная охота не могла окончательно рассеять угнетенного состояния Беэра. Объявить же о происшедшем никому не отважился. Бородатые мужики, как живые, стояли перед глазами. На лицах — выражение суровой решительности, в руках — медвежья сила. «Такие где угодно сыщут, придушат не раздумывая…» Опасался Беэр и того, что предай он огласке случай с мужиками, и злоязычная молва окрестит его трусом. Такое не к чести генеральского мундира. «Лучше всего сей случай забыть…» Беэр вспомнил про Лелеснова. Самолично настрочил приказание Змеиногорской рудничной конторе. Тощий пакет украсил алыми сургучными печатями.

— Теперь езжай, штейгер. Пакет передашь управляющему.

Федор явился в рудничную контору. Думал получить вознаграждение за вновь открытые руды. Управляющий вскрыл пакет, наспех пробежал глазами по бумаге, холодно и бесстрастно пояснил:

— Сии руды ненадежны содержанием металлов.

Федор не стал перечить, хотя и знал — руды не бедные. Что означала потеря заслуженной награды против воли шестерых колодников? Знал бы Беэр или управляющий, что Федор Лелеснов и есть тот человек, которого на обском берегу мужики благодарили за науку! Федор так и не узнал, что награду не получил за правду о погибших в руднике работных, которую сообщил Беэру.

Федор все больше убеждался, что Настя — настоящая опора в самых рискованных делах. Через ее старания дважды спасся от верной смерти Васька Коромыслов. В своих поступках Настя не рисовалась. Вкладывала в них весь ум и душу. При успехе в чем-либо не била в ладоши, не вертелась от радости, а простодушно говорила: «Ну, вот и все…» И больше о том никогда не вспоминала, будто это дело не ее рук и не заслуживает внимания. Перед Федором встала новая Настя, спокойная, уверенная и деятельная.

Сегодня Настя ни свет ни заря прибежала вроде бы к Феклуше за решетом, на самом же деле — чтобы застать дома Федора. Сказала как бы вскользь:

— Вчера Федор Васильевич лекарский осмотр делал новым секретным колодникам.

— Откуда и кто такие?

— Говорит, что не рудничные, незнакомые. Из других местов…

Среди работных ходили недобрые разговоры о секретных забоях: «Похлеще каторги придумало начальство… На каторге-то что! Отробил положенные годы — иди на все четыре стороны, в змеевских же потайниках без сроку робит человек, пока душа телу рукой не помашет на прощанки…»

Колодников изредка извлекали на белый свет. Наружу поднимали в рудных бадейках через какой-нибудь укромный лихтлох, подальше от любопытных глаз работных. От слепящего солнца колодники блаженно щурили глаза, жадно, взахлеб вдыхали чистый воздух, изгоняли из груди спертую подземную сырость.

Работали колодники у дальних рудных куч, где было безлюдье. По недогляду стражи ухитрялись оставить о себе весточку. Если находились в среде их грамотеи, на песке или толстом слое рудной пыли чертили слова:

«Здесь пребывали колодники».

Чаще же рисовали понятное для всех — бородатого мужика в железах. По этим скупым знакам работные и опознавали места выходов колодников.

Перед уходом от Лелесновых Настя неопределенно предложила:

— Помочь бы чем.

— Тут с умом надобно, — сказал Федор. — На выходах стражники по сторонам сычами озираются, близко никого не подпускают.

…Настя брела по змеевскому лужку. Солнце за полдень не успело шагнуть, а корзина у Насти почти доверху наполнена спелой земляникой и сочно-зеленым диким луком-слезуном. До моста через реку, что у самого-похверка, далековато, и Настя решила: «Выберу брод поблизости и напрямик домой…» Шагнула было вперед, и вдруг чей-то властный строгий окрик: