Александр СЕГЕНЬ - Невская битва Страница 44

«Нам тут только тевтонов не хватало!» И сего не по­мнишь, пес?

—   А Ратмир? Ратмир цел? — чуть не плача спро­сил я, мало заботясь о судьбе тевтона Гаврилы.

— Спит он. Не бойся, не вечным сном, — сказал Александр. — Но глаз ты ему все-таки подшиб, собака.

—   А еще кому ущерб от меня получился? — проле­петал я сохлым ртом.

—   Больше особенных ран никому не нанес, но сколько утвари перебил и переломал — несусветно. Что говорить, такой добрый пир испортил! Как теперь извета просить будешь, не знаем, — прикончил меня Роман Болдыжевич.

Солнечное утро вставало над посадничим двором, птицы счастливо пели в поднебесье и на ветвях деревь­ев, все вокруг радовалось новому дню, но все сие было не для меня. А для меня, как в песне Ратмира об Игоре, солнце тьмою путь заступило и щекот соловьиный умер, и небеса не радовались, глядя на такого озорника.

— Что ж, братцы, — промолвил я горестно. — Просить я вас вот о чем буду. Дайте мне мой топор, ся­ду я на коня да и поеду один поперед вас. Нагряну на свеев и буду биться, покуда не свалят они меня да не убьют, проклятого!

Сказал я это ничуть не красуясь и не играя, а от всего сердца, и если бы мне дали топор и коня, я и впрямь во весь дух поскакал бы вборзе туда, на све­ев, и исполнил бы сказанное. Они выслушали меня, помолчали, и Быся сказал с усмешкой:

—    Я сейчас разрыдаюсь, ей-богу!

—    Жалобно молвил, подлец, ничего не ска­жешь, — покачал головой боярин Роман. — Ну что, дадим топор ему, князь Леско?

—    Глупости! — ответил Александр. — Хорошо хоть, что раскаивается. Со всеми вместе пойдет и луч­ше всех со свеями биться будет. Иначе не быть ему больше моим отроком.

—    Вот уж такого наказания я и впрямь не выне­су! — воскликнул я, ибо не мог помыслить себе ника­кой иной службы, чем под крылом у Славича.

В этот миг из дома вышел Ратмир. Под левым гла­зом у него было черно, будто там случилось солнечное затмение. Во мне все вновь помертвело.

—    Ратко! — бросился я к нему навстречу и пал пред ним на колени. — Бей мне оба подглазья! А хо­чешь — так и глаза выбей! Но только прости меня, ду­рака!

—    Эва еще! — сердито сказал Ратмир. — Хороши же мы будем пред свиями — у всих подглазья черные. Извета я тоби не даю. Вот сразимся со свиями, тогда посмотрим.

— Ну хоть так! — радовался столь зыбкому, но все же примирению Ладимир. — Давайте пиво пить, братушки! Ратко, Савва, идите ко столу! Яко хорошо! Да ведь у вас имена у обоих каковы! Наш свети Савва, ве­ликий архиепископ српски, от рождения славянское имя имел Ратько. Обнимитесь, дружи! Не сердитесь друг на друга. Заутра све вместе пойдем бить свеев! Слышите трубен глас? То трубит мой Архангел Гаври­ил. Слышите?

Ратмир ударил меня кулаком в плечо. Больно, но и радостно — стало быть, почти простил. Мы подо­шли к столу и взялись пить вкусное ладожское пиво. Правда, все сели, а я немного поодаль встал, ожидая, что полностью простят и пригласят тоже присесть. Но никто не заметил моего смирения, я выпил два ков­шика пива и отправился исполнять свои службы — надобно было проверить лошадок да все ли на месте. К тому же еще и отец Николай объявился, а уж он-то точно стал бы нам с Ладко припоминать намеднишних девоек. Он только с виду благодушный, а в своем ие­рейском служении вельми строг. Ничего не ска­жешь — хороший батюшка, настоящий.

В голове у меня шумело — и от вчерашнего, и от ут­реннего пива. Хорошо, что я не остался с ними за сто­лом, не то бы незнамо, что опять вышло. Раскаивался я — это так, но в то же время откуда-то из глубин ду­ши опять вставала злость на Ратмира. Ведь что же по­лучалось — я снова оказался зверь и безобразник, а он — чистенький такой, сладкопевец наш. Прижал­ся я своей мордой к лицу любимого Александрова ко­ня и оросил ему переносье похмельными мокрыми слезами:

— Так-то вот, братанич мой Аер! Все-то мы с тобой стараемся, князюшка у нас обихожен, горя не знает, а все равно мы с тобой плохие, а Ратмирка хороший!

Конь заволновался, сочувствуя мне, стал притоп­тывать передними копытами, пригнулся и дружески пожевал на мне край рукава. Потом мотнул башкой своею, ткнув меня мягким своим носом в подбородок, мол, да ладно тебе! Я обнял его за шею, прижался сво­ей человеческой грудью к его конской груди, и мне стало легче.

— Спасибо тебе, коняша, дай-ка я тебя почищу, лишний раз не помешает.

В работе над фарем я постепенно развеялся, и, уб­лажая Аера скребочком, словно и с себя самого лиш­нюю грязишку счищал. Потом мне стало обидно за мо­его личного коня, стоявшего на привязи неподалеку. Пошел и у него извета просить:

— Прости меня, Вторушко, что я все с княжьим фарем вожусь. Но такое наше отрочье дело — сперва о господине думай, а уж потом о себе. И ты, как отрочий конь, должен это понимать. А я вот, только ты ни­ кому не сказывай, тебя сейчас еще лучше почищу, чем Аера. Что ты! Я тебя сейчас так выхолю, что ты у меня будешь лучше, чем фарь Букефал у баснословного ел-линьского Александра, про которого мне наш князь книжку читал. «Александрия» называется.

Так, беседуя со своим Вторником и начищая его до небесного сияния, я чувствовал себя все легче и легче. И что я за человек такой, если с конями лучше дела­юсь, а с людьми так и тянет меня повздорить!

—    Здорово, Савка! — появился в конюшне Костя Луготинец.

—    Кому Савка…

—    А кому Савва Юрьевич. Слушай, ирод, ты не по­смотрел бы у моего Коринфа налив на задней ноге?

—    А почему это я ирод?

—    Ну а кто ж ты? Вчера такое буйство учинил. Хоть бы пошел тевтона проведал. Лежит немец с рас­квашенной башкою.

—    Ну да, мы с папежниками на бой идем, а я у немца еще и прощения должен идти просить, — ра­зозлился я, чувствуя, что не ровен час мне и с Костей схлестнуться, хотя на него у меня никогда зла не бы­вало. Хороший он, Костя Луготинец.

—    Да ладно тебе! — сказал Костя. — Они хоть и тевтоны, а уже совсем обрусели. В нашу веру креще­ны. Помнишь, как ихний местер Андрияш тогда в Нов­город приезжал и грозился, что при первом удобном случае своей рукой убьет их, а они все равно при нас ос­тались.

—    Неведомо, для чего они при нас околачиваются. Вот увидишь, еще ихнее нутро проявится. Я им не ве­рю. Так что у тебя там с Коринфом? Налив говоришь? Ну пошли посмотрим. Прости, Вторушко, не дочистил я тебя, как хотелось.

У Луготинца фарь знатный был, из греков приве­зенный, стройный, как Александров Аер, но мастью занятнее — мухортый с золотистыми подпалинами, а в гриве белые лучи.

—    Иппократовым способом пробовал лечить?

—    Это, что ли, мочой с капустой? Пробовал.

—    Глиной и оцтом82 ?

—    Тоже пробовал. Помогает, но ненадолго. Из Нов­города выходили, все справно было, а сюда пришли, ут­ром сегодня глянул — снова здорово!

Пришли к Коринфу, он грустный стоит, в глаза нам даже смотреть не хочет. Налив у него на задней ноге сразу заметен, нехороший отек, с таким никуда идти нельзя. Если мое заветное снадобье не поможет, надо будет оставлять фарька тут.

— Все понятно, — сказал я приободряющим голо­сом. — Ты, Костя, теперь ступай и принеси мне ковш самого крепкого меда, какой только сможешь найти, а еще соли, охапку листьев хрена и полведерка льда. Иди, любезный.

Покуда он ходил, я стал изготавливать целебную кашу. В мешочке у меня всегда имелась сушеная ле­карственная смесь из семян мунтьянской арники, ро-мазейного ореха, лупены и корней петрушки. Сию смесь я принялся тщательно пережевывать и сплевы­вать в ковшик, пока не образовалась жеваная кашица в достаточном количестве.

— Вот так, Коринко, ты не грусти, вы-ы-ылечим мы тебя, голубчика, порхать будешь, аки веселый ме­телок. Что глянул? Не веришь? Зря, братунька.

Вздохнул, прянул ушами, немного ожил, в нем по­явилась надежда. Тут и господин его явился, принес все, что я заказывал, даже больше — еще и смородин­ного листа зачем-то приволок.

—    А это зачем? Ты что, Коринфа своего с огурцами засаливать собрался?

—    А я что-то подумал, ты и это велел…

— Давай сюда мед. — Я сперва сам его попробовал, хорош мед, зело крепок, то что надо. Я бережно влил нужное количество в жеваную кашу, посолил и пере­мешал.

— Ну, коняжка, потерпи малость. — И покуда Луготинец ласкал и придерживал Коринфа, я налепил коню смесь на больное место, закрыл сверху листьями хрена, обмотал. — Теперь обязательно должно за­жить. Следи, чтобы не стряхнул, а стряхнет — заново

привяжи. Если к завтрашнему утру все пройдет, иди на нем в полк, а с собой обязательно прихвати свежего сала и семян репы. На отдыхе сделай из сала и семян свежий отвар и делай коню на больное место горячие припарки, которые накрывай капустными листьями.

И так получилось, что весь день меня то один, то другой к себе призывал — там лошадь посмотреть, там топорный удар показать — мой удар зело славил­ся, но мало у кого получалось его повторить. Намедни я, известное дело, ударом своим стол-то развалил… И я ходил от одного к другому, время от времени ду­мая: «Конечно, Ратмирка хороший, а я плохой, толь­ко почему-то не он, а я нарасхват!»