Роберт Крайтон - Тайна Санта-Виттории Страница 44

— На что это ты так уставился? — спросила наконец женщина.

— На тебя, — сказал он. Еще неделю назад от одного этого вопроса он покраснел бы как рак и помчался бы вниз с горы.

— Ну, так держи глаза и руки там, где им положено, — сказала женщина.

— Постараюсь, хоть это и нелегко, — сказал Фабио и улыбнулся ей. («Фабио, — сказал он себе, — ты становишься козлом»).

Еще выше, за Анджелой, он увидел Катерину и решил, что, как только представится случай, постарается стать поближе к ней. Она работала среди женщин, единственная из всех в перчатках, и, хотя одета была без претензий — в костюм для охоты или для верховой езды, — она резко выделялась среди окружающих. Одежда у всех женщин потемнела от пота, у Катерины же лишь крошечные капельки пота выступили на лбу да на верхней губе.

— Богачи не потеют, как бедняки, даже когда работают, — сказала какая-то женщина, и это была правда.

Время от времени Туфа проходил вдоль цепочки, чтобы подбодрить людей, кое-кого заменить, проследить за тем, чтобы не прекращался поток вина, и тогда он на несколько минут сменял Катерину, давая eй возможность прилечь под лозами.

— Почему ты не потеешь? — спросил он ее. — Тебе было бы легче.

— Малатесты никогда не потеют, — сказала она. — Наверное, разучились, им давно не приходилось потеть.

— Каждый итальянец мечтает, чтобы наступил такой День, когда ему не придется потеть, — сказал кто-то.

— А кто же тогда будет работать на виноградниках?

— Наймем кого-нибудь, — сказал каменщик. — Наймем немцев. Они любят работать. — Так сказал Баббалуче.

Туфа в очередной раз сменил Катерину и, когда стал звать ее назад, обнаружил, что она спит под лозой. Тогда нагнулся и поцеловал ее при всех.

— Придется тебе все-таки встать, — сказал он. — Но я горжусь тобой.

И, произнеся это, Туфа понял, что впервые говорит комплимент женщине, потому что мужчины здесь не умеют говорить комплименты. Солнце к этому времени уже стало прятаться за высокую гору, что вздымается на северо-западе, и вдруг в мгновение ока исчезло за ней совсем, и тогда весь наш склон и самый город погрузились во тьму. И сразу точно сигнал пробежал по цепочке: шлеп, шлеп, шлеп — зашлепало стекло, ударяясь о подставленную ладонь, потому что стало прохладнее, а еще потому, что многие дали себе слово: если они сумеют продержаться до захода солнца, то уж наверняка продержатся весь вечер, а может, и ночь.

Вначале все шло хорошо. Повеял прохладный ветерок, а с ним пришел и туман. Он покрыл росой листья винограда, смочил землю, и охладил камни, и увлажнил кожу, высушенную за день солнцем и ветром и потрескавшуюся. Но туман все густел, и новая беда поджидала людей. Когда кто-то выходил из строя, не сразу удавалось найти, где это произошло, и восстановить прервавшуюся цепь.

«Тут… сюда… ниже… вот здесь…» — раздавались голоса, но ночью, да еще в тумане, они звучали необычно и трудно было определить, на каком расстоянии находится от тебя человек. Люди наступали на стекло, спотыкались о камни, падали — и снова начали биться бутылки. В десять часов Туфа допустил промашку. Никто ничего не ел, и по цепочке поползла усталость — она, словно тяжкая болезнь, сковывала мускулы, делала их ватными и безжизненными. И вот, чтобы поддержать в людях бодрость духа, Туфа решил: пусть каждый второй откроет бутылку, которую держит сейчас в руках, и разопьет ее с соседом. Но так как люди были голодные, многие опьянели, и бутылки стали биться еще пуще.

Под покровом темноты нас не видно было с дороги, и хотя люди мечтали о том, чтобы поскорей рассвело, они вместе с тем боялись наступления утра. Но больше всего пугало то, что, хоть они и трудились изо всех сил, Кооперативный погреб там, на горе, не был освобожден еще в наполовину, а работа с каждым часом шла все медленно.

Часу в одиннадцатом, когда дело пошло совсем худо, Туфа решил, что настало время рискнуть и дать свет. Из сосновых веток, срезанных вечером, сделали пучки, перевязали их проволокой и опустили в бочонки с бычьим жиром, туда же опустили веревки, которые должны были служить фитилями, затем запалили их и передали бочонки вниз по горе — из расчета по одному на пятьдесят футов. Затея эта была опасной. В тумане свет расползался, как под увеличительным стеклом, и издали цепочка людей походила на длинную огненную стрелу, устремленную из города вниз, к древнему погребу. Да, это было опасно, но зато люди приободрились. Дело в том, что народ здесь боится темноты. Многие мужчины боялись сделать хотя бы шаг в сторону, чтобы помочиться в виноградниках; женщины тоже работали в страхе и терпели. А при свете всем стало как-то легче.

Этот-то свет и привлек Роберто в виноградники. Когда он после полученного удара немного пришел в себя, то сразу лег спать, а проснувшись, вышел из Дворца Народа и, не обнаружив нигде Бомболини, решил прогуляться по площади, чтобы проветрить голову. Он был уверен, что город спит, как вдруг заметил огни. Тогда он спустился по Корсо и воочию увидел то, что сам породил.

— Что это с тобой приключилось? — спросил его Бомболини.

— Ты отлично знаешь, что, — сказал Роберто.

— Ах да, — вспомнил мэр. Ему казалось, что все это было много недель тому назад. — Я же это в пылу. Ты понимаешь. Это я от радости ударил тебя. От любви. Я же сицилиец.

— Сицилийцы, видно, какие-то особенные, — сказал Роберто. — Им все прощается.

Он постоял, посмотрел на то, как вино спускают с горы, и все понял, а потом пошел назад, к Кооперативному погребу. Он увидел, что почти половина, а может, и больше половины бутылок уже перекочевала оттуда; увидел и то, что люди работают не размышляя, как самые примитивные животные, как слепые мулы, которых впрягают крутить жернова при обмолоте урожая.

— Хорошо, что дело близится к концу, — заметил Роберто. — А то люди долго так не выдержат.

— То есть как это «близится к концу»? Еще добрая половина вина там осталась, — сказал мэр.

— Но не все же вы вниз отправите! Надо что-то оставить и для них.

Для этих мерзавцев мы не оставим ни капли! — услышав слова Роберто, крикнул кто-то. — Нечего распоряжаться нашим вином, дружище.

Роберто стало вдруг стыдно оттого, что он не помогает им и хотя нога у него болела, он сменил какую-то женщину и с удовольствием обнаружил, что может работать и что рядом с ним стоят Катерина Малатеста и Анджела Бомболини, — правда, он тут же ругнул себя за то, что думает о таких вещах. Работа помогла ему прийти в себя, но одна мысль тревожила его: он понимал, что неправильно они решили распорядиться вином. Передавая бутылки, он вспомнил одну историю из своего детства и подумал, что все-таки прав он и что, если он расскажет об этом людям, они поймут его.

А история была вот какая (с тех пор все жители Санта-Виттории знают про «кроличий огород»). Когда Роберто был мальчишкой, отец его разбил за домом большой огород, так как ни один итальянец не допустит, чтобы земля оставалась неиспользованной. Роберто очень стыдился этого огорода, где росли цветная капуста и другие овощи. Но эти овощи пожирали кролики, прибегавшие из ближнего леса. В первый год огород ничего не принес своему владельцу, и тогда какие-то люди рассказали отцу Роберто, что делают в таких случаях американцы. Они разбивают огород и окружают его высокой изгородью. Потом разбивают огород поменьше — специально для кроликов — и окружают его низенькой изгородью. Кролики приходят и съедают все в маленьком огороде, а большой не трогают.

«Вот она какая, Америка-то»… — говаривал его отец и постукивал себя по лбу. А в Италии, говорил он, заставили бы мальчишек всю ночь стеречь огород, но никогда бы не сделали огорода для кроликов.

— Синьора, — сказал Роберто, вспомнив об этой истории, — придется вам снова стать на свое место.

Женщина возмущенно посмотрела на него.

— Эх вы, американцы, ничего-то вы не стоите, — сказала она. — Забыли, как люди работают.

А Роберто пошел к Бомболини и рассказал ему свою историю, и Бомболини сразу понял, что он прав, что Санта-Виттории, если ее жители не хотят, чтобы немцы разобрали город по камешку и по кирпичику, нужен «кроличий огород». Весь вопрос в том, какой величины его сделать.

Мэр поделился своими соображениями с Туфой, и Туфа решил, что это дело стоящее, потом они растолковали все Пьетросанто, после чего остановили поток вина, давая людям возможность передохнуть, а сами при свете сосновых факелов созвали заседание Большого Совета.

Члены Совета заглянули в Кооперативный погреб, некоторые из них обошли ряды бутылок и попытались при-

кинуть, сколько же их тут должно быть, а потом с сокрушенным видом вышли наружу.

- Десять тысяч бутылок! — крикнул кто-то из стариков.

— Десять тысяч! Хватит! — сказал другой. — Ни кап ли больше! Больше мы не можем им оставить!