Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая Страница 44

Здесь, за Красноярском, на сотни вёрст тянулась тайга и дорога, пролегавшая узкой просекой, казалась бесконечной. Могучая и суровая тайга совсем сдавила своей темнотой узкую дорожную полосу.

Изредка тайга раздвигалась, чтобы дать место деревушке — очередному трактовому селению. Прямо из густого леса дорога вырывалась на прямую улицу, с тем, чтобы за деревней снова упереться в дремучую тайгу. Ни хлебных полей, ни широких лугов не было возле таких сибирских деревень, затерявшихся в вековых лесных зарослях.

Радищев примечал, что все они были похожи одна на другую. На краю селения обычно, обнесённый высоким забором, стоял этап — самое большое здание, где останавливались арестантские партии. В центре селения поднимала свои купола церковь, а домики, почерневшие от дождей, вытягивались от неё в обе стороны, вдоль единственной улицы.

Глядя на деревенские постройки, можно было без ошибки сказать о достатке их хозяев. В центре были дома получше, значит жил в них люд побогаче; ближе к окраине недавно выстроенные дома были победнее, значит обитатели их являлись новосёлами, прибывшими сюда на поселение или отбывшими наказание в ссылке.

Довольство и сытая обеспеченность жителей трактовых таёжных деревень обычно сосредоточивались в центре, те же, кто терпел нужду и влачил жалкое существование, ютились по окраинам. Всё это не ускользнуло от наблюдательного глаза Александра Николаевича.

В октябре погода размокрилась. Беспрестанно моросило. С отрогов синих Саян ползли низко нависшие над землёй тяжёлые тучи. Вперемешку шёл дождь со снегом, до того густым, что вокруг становилось почти темно.

Лошади понуро тащились по скользкой глинистой дороге. Ямщики проклинали погоду, жизнь, дорогу и правителей. В экипажах всё было влажным от сырости. Елизавета Васильевна занемогла. Она стала скучна: дорога была ей в тягость. Нездоровилось и детям.

Иркутск был близко. До него оставалось не более двухсот вёрст, а Радищеву казалось, что этому переезду не будет конца. На одной из стоянок в заезжем доме их встретили курьеры, посланные иркутским генерал-губернатором Пилем. Один из них остался при унтер-офицере Смирнове, другой ускакал вперёд с известиями.

В Черемхове Александр Николаевич сделал дневную стоянку, чтобы привести в порядок себя, семью, чтобы передохнули от тряской дороги изнемогавшая от усталости Елизавета Васильевна, дети и слуги. Он остановился в доме крестьянина Черепанова и был приятно поражён внутренним убранством его комнат и строгостью обстановки. На стене висел большой портрет Ермака Тимофеевича — один из лучших, которые ему довелось видеть в Сибири. Он был исполнен неизвестным художником масляными красками на холсте.

Вечером, когда семья и слуги спали. Александр Николаевич сидел за стулом и делал торопливые записи в тетради. Он смотрел на портрет Ермака, освещенный свечой, и думал, что придёт день и звучная лира поэта воздаст должное подвигам доблестного сына. Никто тогда не дерзнёт упрекнуть, что народ забыл героя Сибири.

Неудобства в пути и утомление не мешали Радищеву заглядывать вперёд и видеть будущее этого края. И он вдохновенно писал:

«Какая Сибирь богатая страна, благодаря своим естественным произведениям, какая мощная страна! Нужны ещё века; но раз она будет населена, ей предназначено будет сыграть со временем великую роль в летописях мира.

Когда высшая сила, когда непреодолимая причина придаст благотворную активность закосневшим народностям сих мест, тогда ещё увидят…»

Александр Николаевич подумал и затем продолжал:

…«как потомки товарищей Ермака будут искать и откроют себе проход через льды Северного океана, слывущие непреодолимыми, и поставят, таким образом, Сибирь, в непосредственную связь с Европой, выведут земледелие сей необъятной страны из состояния застоя, в котором оно находится: ибо по справкам, которые я имею об устье Оби, о заливе, который русские именуют Карским морем, о проливе Вайгаче, в сих местах легко проложить себе короткий и свободный от льдов путь. Если бы я должен был влачить своё существование в данной губернии, я охотно вызвался бы найти сей проход, несмотря на все опасности, обычные в такого рода предприятиях».

Перед Радищевым встали обширные пространства, которые он проехал. Да, это была огромная, необозримая Сибирь! Александр Николаевич видел перед собой её прекрасное будущее. Он жил этим будущим Сибири!

Глава шестая

ГОРОД НА АНГАРЕ

«Иркутск может равняться с лучшими российскими торговыми городами и превосходить многие из них».

В этом городе ждали Радищева с нарастающим интересом. Генерал-губернатор Иван Алферьевич Пиль, несколько месяцев назад уведомленный графом Воронцовым о приезде Радищева, готовился к встрече столь необычного петербургского гостя, которому оказывали внимание высокопоставленные лица и который следовал в ссылку как государственный преступник.

Положение генерал-губернатора Пиля было, как он сам назвал, «щекотливым». Пиль уже знал из секретного донесения, что постигло Алябьева в Тобольске, и тем не менее, сам должен был любезно встретить Радищева, как просил его об этом граф Воронцов. Генерал-губернатор взвесил всё, что могло постигнуть его в худшем случае. Портить хорошие отношения с Воронцовым он не хотел. Граф сделал ему очень многое раньше по службе, он мог быть полезен ему и в будущем. Пиль думал извлечь из этого пользу для себя. Его воображению рисовались заманчивые картины. Он видел себя в Санкт-Петербурге. За годы службы ему порядочно надоел и прискучил этот сибирский город. У него — расчётливого человека — были свои планы.

Генерал-губернатор охотно исполнял всё, что его просили сделать из Санкт-Петербурга. В случае, если дело повернулось бы по-иному, он имел под рукой веские доводы — письма Воронцова. Он хранил эти письма, как тяжёлый камень за пазухой. Пиль был прекрасно осведомлён и о другом: о дворцовых интригах. Он знал, что Екатерина II недолюбливала Воронцова и искала подходящего случая избавиться от неприятного ей вельможи. Пиль всегда мог сказать, что он не волен был ослушаться президента коммерц-коллегии и просто-напросто был введён в заблуждение его настойчивой перепиской, покровительствующим тоном его обильных писем.

Генерал-губернатор принимал и бережно хранил прибывающие экстрапочтой на имя Радищева ящики с книгами, физическими и химическими приборами, денежные переводы. Ничто не могло стеснять его в этих маленьких услугах графу Воронцову, не обременяющих ни тяжестью, ни ответственностью за их последствия. Тем более, что Пиль был лично обязан графу Воронцову, ещё будучи на службе в Риге. Тот защитил его однажды перед императрицей, сделав ревизию в губернии и найдя при этом серьёзные недостатки в его работе.

Сейчас генерал-губернатор любезно переписывался с графом Воронцовым. Он был рад удачно подвернувшемуся случаю услужить и тем доказать своё расположение к Воронцову.

Ещё в декабре, когда Радищев только подъезжал к Тобольску, Пиль вежливо отписывал графу Воронцову, что Александр Николаевич «ещё не приехал, да и никакого слуху об этом нету». По приезде же или по получении известия о Радищеве, он обещал ставить в известность об этом его сиятельство.

Найденный тон в письмах нравился самодовольному Пилю. Он не заискивал перед графом, но показывай свою любезность. Пусть даже письмо случайно и попадёт не адресату, кроме светской вежливости и услужливости, других выводов из содержания его никто не сделает… Более того, письма ни к чему не обязывали. Он и по долгу службы своей мог отписать графу об этом. Письма скорее обязывали графа Воронцова. Этот влиятельный сановник при дворе мог оказаться ему полезен. Он знал, граф Воронцов не посмеет отказать ему в просьбе, после его услуг, оказанных Радищеву.

Иван Алферьевич Пиль незамедлительно послал в Тобольск нарочных курьеров с пакетами Воронцова на имя Радищева. Карта сама шла ему в руки, счастливая карта! Ускакавшие в Тобольск курьеры возвратились в Иркутск с мартовской оттепелью и привезли весть, что, как только установятся летние дороги, Радищев тронется в путь.

А почта Радищеву из Санкт-Петербурга шла и шла. Воронцов использовал каждый удобный случай, чтобы проявить о нём непрестанную заботу. Не было просьбы Радищева, высказанной в письмах, которую Воронцов не удовлетворил бы.

В тот год в Санкт-Петербурге был Голиков, «отправляющий в Иркутске мореходную компанию и торговлю». Александр Романович не преминул использовать его, чтобы оказать помощь Радищеву. С приказчиками Голикова он выслал в адрес генерал-губернатора Пиля четыре места с барометрами, термометрами и другими физическими приборами.