Павел Северный - Андрей Рублев Страница 46

Долог, утомителен, голоден был путь, коротки передышки. Переправы через реки Москву, Оку, Осетр застилали туманы. Наконец берег Дона, за которым уже нет земли Руси. Князья с воеводами спорят, идти ли воевать за Дон или стоять на его берегу и ждать похода врага. Он уже близко. Решение идти за Дон приходит нежданно. Монахи Пересвет и Ослябя привозят от Сергия Радонежского грамоту, в которой рукой игумена прописано напутствие с благословением идти вперед навстречу врагу, чтобы не погасить в воинстве пламенного стремления к победе. Броды через Дон найдены. Для пеших наведены мосты. Андрей в рядах Московской рати Большого полка.

Воинство и Орда сошлись. Битва началась поединком инока Пересвета с печенегом Челубеем. Застучали мечи о щиты.

Степан поет о победе. О бегстве татар. О поисках среди раненых и мертвых князя Дмитрия. Андрей будто и сейчас слышит, как серпуховской князь Владимир во весь голос кричит: «Дмитрий!» На залитом кровью поле молчат мертвые, стонут раненые.

Напряженно вслушивается в песню Андрей, с трудом усмиряет мятеж сердца. Он знает, что князь Дмитрий жив. Знает, что в его доспехах принял смерть Бренк, которого князь вместо себя поставил под свое черное знамя с ликом Христа. В памяти Андрея на Куликовом поле сумерки прожитого дня и победа Руси.

Степан замолчал, в трапезной наступила тишина. Вспугнул ее глубокий вздох Феофана, стремительно подошедшего к Степану, обнявшего певца и с горячностью произнесшего:

– Спасибо!

Выпустив из объятий певца, Феофан взволнованно заходил по горнице и, встряхивая головой, громко заговорил:

– Я все понял, о чем пел Степан, и по-новому осознал подвиг Руси, когда она выпила первый глоток победы, изранив, но не добив врага.

От слов Феофана по спине Андрея пробежал холодок. Он с удивлением смотрел на иноземца, не веря, что тот способен так чутко воспринять и осознать в чуде, случившемся на Куликовом поле, то, что даже не всегда понятно всякому русичу.

Остановившись у стола, Феофан налил в чару из сулеи мед и подошел к Степану.

– Выпей со мной за твое здоровье.

Степан с поклоном принял чару. Феофан осушил свою чару до дна, сказал с грустью:

– Твое сказание как мольба о покое для Руси. Ты умеешь заставить слушать и верить в истину слов. Это должно тебя радовать. Тебе дан дар смягчать чужие черствые души. Я люблю слушать баянов. Слышал почти всех поющих в Новгороде, но ты среди тех, что я слышал, а я слышал многих, ты, Степан, – первый. Ты мастер, такой же мастер, как я.

Помолчав, Феофан повернулся к хозяину:

– Благодарю за то, что всем нам подарил сегодня радость.

– Какую?

– Услышать сказание, спетое Степаном. Сегодня я снова вспомнил, что в год, когда пролилась кровь на Куликовом поле, я заканчивал роспись Спаса на Ильине и не думал о ратном подвиге Руси за Доном. Тогда я утверждал свое бытье в малопонятном мне Новгороде и был что немой. Знаете ли вы, что Русь умеет согревать души даже только памятью о ее житейском страдании? Вряд ли вам понятна радость византийца, согретого людским теплом в студеной Руси. Вот и нынче мне радостно в твоем доме, мой верный друг, и хотя на воле валит снег, вестник новой долгой зимы, мне тепло рядом с вами.

Замолчав, Феофан, осмотрев полумрак трапезной, спросил:

– А где Андрей?

– Здеся, – ответил Андрей из темноты.

– Потерял тебя. Скажи, где народился?

– Труд жизни принял в Суздальской земле.

– Слышите, как ответил? Истину сказал Андрей. Жизнь на Руси – труд, и не всем под силу его одолеть. Мечтаю повидать всю Русь. Прежде всего Москву. Это моя давняя мечта. Как знать, сбудется ли она. Кто поможет старику ее осуществить?

– Аль не зовут тебя в Москву митрополит и князь?

– Зовут. Но старость, Венедим, на пятки наступает.

– А ты от нее отмахнись, как отмахиваешься от тоски по Византии.

– Легко говоришь, не сведя знакомства со старостью, но знакомства этого тебе не миновать.

4

В предутренний час Москва стынет на декабрьском морозе. В Кремле в княжеских хоромах в окне свет. Тусклый свет. В оконницах промерзла слюда.

Из-за вести, полученной из монастыря в Новгородской земле от монахини Ариадны, бывшей в миру Ириной Хмельной, долго не могли князь Дмитрий с княгиней Евдокией успокоиться. Вспоминали добрым словом и не радовались, что укрылась в монастыре. Евдокия любила Ирину и тревожилась о ее судьбе, и князь был доволен, что у жены стало меньше одной заботой.

Княгиня уснула, а князь, чтобы не тревожить ее сон, ушел в светлицу, в которой частенько коротал ночи, когда его донимала докучливая бессонница. Завелась она у Дмитрия после разорения Коломны рязанским Олегом. И теперь от малейшего расстройства его начинало беспокоить сухое покашливание, а потом появилась тупая боль в груди, которая преследовала князя после того, как на Куликовом поле от удара вражеского копья он в беспамятстве рухнул с коня, ударившись грудью о землю.

Горит в светлице свеча. Ходит князь из угла в угол, заставляя свечной огонек склоняться из стороны в сторону. Доволен Дмитрий, что вовремя ушел из опочивальни, иначе разбудил бы жену. Бережет ее покой. Хлопотной у нее задалась супружеская и материнская жизнь – одолевают тревоги за мужа и детей. Сыновья обзавелись характерами. Старшие оба властолюбивы и упрямы, а главное, вспыльчивы, да и мыслят обо всем по-разному, не находя общего языка между собой.

Василий рассудочен, он не быстродум, до всего сам находит разумение, горячность со злобливостью старается сдерживать, не лишен мягкости и даже нежности. Василий правдолюбец, а это его скоро очерствит, а ведь ему быть на Москве князем. Правда, Москва с червивым боярством уже имеет зуб против Василия. Он – на бояр, а они на него косо поглядывают. Боярам люб Юрий. Тот внешностью во многом схож с Василием, только в волосах меньше медного отлива, да и на лицо младший сын пригож. Отличает Юрия скрытность – радость и обиды носит в себе тайно. Норов выявляет, не сдерживая колючесть слов, а главное – водится в нем зависть. В детстве братья дружили, но дружба оборвалась, когда Юрий осознал, что Василий будет преемником отца.

Дмитрий только совсем недавно заметил братскую враждебность, винил себя, что проглядел момент, когда она завелась. А все потому, что мало времени у него для семьи. Мать тоже не заметила, как братья стали соперниками. Но бояре все углядели, и, благодаря их стараниям, между братьями все чаще начали возникать горячие споры, иной раз из-за сущих пустяков появлялся и холодок в глазах, и сжимались кулаки.

Блюдя княжество, Дмитрий сумел утихомирить уделы, словом Сергия Радонежского обуздал Олега Рязанского, на Орду теперь смотрит без опаски, бояр научил в голос читать Верую, но в семье проглядел трещину, а в нее вползла смута и сшибла лбами княжеских сыновей.

Митрополит Алексий предупреждал князя о том, что княжичи нужны боярам для исполнения своих замыслов, и оттого они будут разжигать меж братьями вражду.

Алексий завещал князю жить своим умом, а со всеми сомнениями обращаться к Сергию Радонежскому. А поймет ли его отцовскую тревогу Сергий? Он крестный отец Юрия, хотя обоих княжичей одаривает вниманием и заботой, не без дальновидного замысла советовал именно Василия обучать княжению.

Горестна Дмитрию смута между сыновьями. Он понимает, что ее надобно погасить. Но любой неосторожностью можно беду не изжить, а углубить ее неизживность. Может, в самом деле подошла пора сказать о смуте в семье Сергию и просить помочь? Но как он решит погасить эту смуту, когда ядро разлада братьев в том, кому из них встать на место отца.

Надо действовать. Не хватало того, чтобы весть о смуте братьев расползлась по Москве, чтобы о ней дозналась Орда. Нет, не быть смуте между братьями. Ждать больше он не будет, завтра же призовет Сергия. Да, именно призовет, а не поедет к нему, ведь он московский великий князь, да и любой его отъезд из Москвы – повод для досужих разговоров боярства.

Приняв решение, князь успокоился. Скоро рассвет. Утро наступать будет медленно. Декабрьские ночи долги, как дальние дороги.

5

Над Москвой ясное морозное утро.

В церквах отпели обедни.

Солнечный блеск сквозь слюду окон в малой трапезной княжеских палат накидал на ковры на полу полосы лучей, как будто соломинки из раструшенного снопа. От веселого света в горнице с ароматом розового масла огоньки в лампадах, утеряв силу света, похожи на листочки из серебра.

На столе под голубой скатертью посуда и мисы со снедью. Собран стол под приглядом самой княгини Евдокии, оттого что в семье гость, игумен Сергий. Не в диковину наезды Сергия, но в это утро его не ждали.

Дмитрий, проснувшись с тяжестью в голове, одевшись, вышел на воздух, обдумывая, в какое время и кого отправить с теплым возком в монастырь за Сергием, и тут, войдя в Успенский собор, оторопев, увидел перед амвоном Сергия Радонежского.

За трапезой Дмитрий, покашливая, молчал. Сергий рассказал о пожаре в монастыре, начавшемся в жарко истопленной мыльне, потом упомянул, что в округе Кончуры в деревнях озоруют волчьи стаи, попросил князя наладить на них облавы. Побыв за столом положенное для хозяйки время, княгиня нашла предлог уйти. Она не сомневалась, что игумен навестил Москву неспроста.