Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга первая Страница 46

— Ишь ты куда хватил! От твоей мечты дух захватывает, — довольно хмыкнул генерал-губернатор. — Дать бы тебе орлиные крылья, со всем миром торговать зачал бы.

Шелехов встал, выпрямился.

— С торговлей-то дух русский всюду просачивался бы, славу государству умножал. Это-о куда важнее, ваше превосходительство, нежели наша купецкая коммерция…

— Во-от ты ка-а-кой! — протянул генерал-губернатор.

Пиль рассмеялся, оскалив жёлтые зубы, и присел на пуховике.

«Надобно преданно служить государыне, — подумал он, — чтобы грудь украсили новые награды, надобно делать лишь то, что нравится ей и поднимает её величие перед монархами других государств».

— Экспедицию в Японию непременно пошлём, Григорий Иванович, — генерал-губернатор сощурил хитренькие глаза, — Лаксману и тебе возглавлять её поручу. Дело сие важное и отменное…

Пиль подумал и спросил уже о другом:

— Иван Ларионович долгонько задержится в Санкт-Петербурге?

Шелехов последнее письмо от Голикова получил с приказчиком Бочаровым, который привёз в адрес Пиля ящики Радищева от графа Воронцова.

— Не ведаю точно, — ответил Григорий Иванович и в свою очередь поинтересовался: что слышно о Радищеве?

— Курьеры обскакали его в Черемхове. Послезавтра ждать надобно, — неохотно сказал Пиль.

Шелехов наслышался о Радищеве от приказчика Голикова самых невероятных слухов и сейчас осторожно спросил у генерал-губернатора:

— Сказывают, опасными мыслями заражён, в немилость попал, верно ли?

— Дыма без огня не бывает, — слукавил Пиль, — приедет, увидим…

— Кстати говоря, ваше превосходительство, — осторожно сказал Шелехов, — ежели и заражён, то здравыми… Российские купцы знавали его по службе в коммерц-коллегии. Умно дела вёл, с государственною выгодою. Отзываются как о рачительном чиновнике…

— Под начальством графа Воронцова служил, — сказал неопределённо Пиль. Он явно воздерживался давать какую-либо личную оценку Радищеву из опасения, как бы потом его слова не обернулись против него же.

Генерал-губернатор отложил в сторону трубку, протёр янтарный мундштук платком и встал с пуховика. Шелехов знал: это означало, что на сегодня их беседа окончена. Григорий Иванович поклонился и торопливо вышел от Пиля.

Иван Алферьевич позвал камердинера и, когда тот просунулся в двери, сказал:

— Мундир мне и коляску к подъезду…

Ему следовало срочно отправить графу Воронцову письмо, уведомляющее о приезде в Иркутск Александра Радищева.

К полудню ещё издали замаячила колокольня Вознесенского монастыря, потом забелели его каменные стены. Как все обители, этот монастырь был обнесён высокой стеной с башнями по углам. За ней поднимались каменные и деревянные церквушки. К монастырю почти вплотную примыкало селение. До Иркутска оставалось четыре версты.

Четыре версты! Осенняя подмёрзшая дорога была настолько тряской, что приходилось останавливаться и отдыхать. Дети, Елизавета Васильевна, слуги чувствовали себя разбитыми и уставшими за длинную дорогу. В Вознесенском монастыре была сделана последняя остановка.

Елизавета Васильевна, Настасья и Дуняша вместе с детьми прошли к часовенке монастыря. Радищев со Степаном прогуливались вдоль глухой монастырской стены, наблюдая за жизнью, что кипела вокруг обители.

Кругом сновали монахи и монашки с восковыми лицами, в чёрном одеянии. Реже важно проходил поп в подряснике, с широким ремённым поясом, сильно перетягивающим его талию. Из-под шапки торчали распущенные волосы, на латунной цепочке болтался медный крест.

Поблизости с монастырём находился питейный дом. Около него было людно и шумно. Проходивший поп косо поглядывал на толпившийся люд. Там среди мирских зипунов чернела монашья одежда.

От питейного дома отошёл бородатый мужичок в рваном полушубке. Он, пошатываясь, подбежал к попу, скинул с головы шапку и подобострастно склонился.

— Батюшка, благослови и прости окаянного, не устоял, согрешила душа…

— Бог простит тебя…

Поп осенил его высоко вскинутыми перстами. Мужичок на лету схватил руку и, припадая губами, ослюнявил её.

Поп прошёл дальше, к воротам монастыря. Мужичок сначала крестился ему вслед, потом той же рукой почесал затылок и сдвинул шапку на лоб. Он постоял ещё несколько минут в раздумье посредине улицы, оглянулся по сторонам и опять засеменил спотыкающейся походкой к питейному дому.

— Эх, была не была-а, pa-аз живём…

— Видать, с горя грешит, — заметил Степан.

— И в горе, и в радости простой люд одинаков, — сказал Радищев. — Где ему утешенье искать? До бога далеко, а питейный дом тут как тут.

— Вы всегда такой, Александр Николаич, — махнул рукой Степан. — На жизнь по-учёному взираете…

Экипажи тронулись дальше. Тяжелы были последние сотни вёрст до Иркутска, но на душе Радищева было покойнее, чем сейчас, когда за дымящейся рекой, на горе, стали видны колокольни десятка церквей, городские башни, постройки, парусники, стоявшие у причалов.

Как-то примет изгнанника этот сибирский город и его правители? После того, что случилось в Тобольске, Александр Николаевич избегал гостеприимных встреч в пути. Радищев боялся неприятности, не желал навлечь на себя и других гнев императрицы.

В Иркутске жили люди, которые были знакомы ему по Санкт-Петербургу. Среди них находились коллежский советник Андрей Сидорович Михайлов, исполняющий должность иркутского вице-губернатора, Алексей Сибиряков, служивший некогда прапорщиком в столице и частенько захаживавший к нему. Теперь он был именитым иркутским купцом.

Встреча со знакомыми больше всего волновала и беспокоила Радищева. Как-то они примут его, дружелюбно ли отнесутся к его участи?

Вот он какой — далёкий Иркутск! Город весь окружён горами, уходящими вдаль голубыми гривами. Дремучий лес подступал к Иркутску со всех сторон. Он словно сжимал его в своих объятиях. Город издали не производил столь большого впечатления, как Тобольск, Томск или Красноярск. Радищеву даже показалось местоположение Иркутска некрасивым. Этому впечатлению содействовало тягостное состояние, охватившее его в последние часы пути.

Но Ангара, опоясывающая город с двух сторон, была красива своей стремительностью. Ещё в пути ему много рассказывали про эту своенравную реку. Будто бы замерзает она не так, как все реки России; лёд образуется не сверху, а на дне, потом всплывает и сковывает ненадолго её быстрые воды. Ангара не любит ледяного покрова. Замерзая в декабре, она в начале марта с шумом сбрасывает лёд, чтобы своими чистыми, аквамаринового цвета водами отражать, как в зеркале, такое же чистое, голубое и высокое небо.

Ещё возле Нижнеудинска путников прихватил снег, лица обожгли холодные и пронизывающие ветры. Здесь, близ Иркутска, было намного теплее. Стояли на редкость тихие погожие дни, с крепкими ночными заморозками. Осень запоздала прийти сюда. Лес на горах не успел ещё потерять свой осенний наряд и, казалось, был объят багряным пламенем.

Александр Николаевич старался рассеять свои мысли о предстоящей встрече. Парома на Ангарской переправе не пришлось ждать: он был на этом берегу.

Все вышли из экипажей на паром посмотреть на город, на стремительную реку. Елизавета Васильевна восхищалась необычной прозрачностью ангарской воды, позволяющей на большой глубине различать камни.

Паромщик, стоя у рулевого весла, с гордостью сказал:

— Вода, что божья слеза, — чиста! Брось-ка, барин, алтын и погляди, как монета пойдёт ко дну. Красива-а!

Александр Николаевич подошёл к перилам, где стояла Рубановская с детьми, и бросил монету. Поблёскивая, она, относимая быстриной, медленно опускалась на дно и была отчётливо видна, пока не коснулась каменистого ложа реки. Степану захотелось попробовать на вкус ангарской воды. Он зачерпнул деревянным черпаком воду.

— Хороша-а! Схожа с ключевою…

Радищев задумался о реке. Непокорность Ангары поражала. Богатырскую силу таила река. Неисчислимая энергия её могла служить полезному делу, будь на её берегах заводы. И Радищеву верилось, что со временем сломленная волей человека река отдаст свою силу. Иркутск станет богатейшим портом этого огромнейшего края.

На берегу, где приставал паром и был взвоз, красовалась каменная соборная церковь со старинной колокольней итальянской архитектуры. Правее её, выше по течению реки, из-за стен Кремлёвской крепости, как сторож, выглядывала небольшая Спасская церквушка, а от неё уже начинались базарные и жилые строения, уходившие в глубь города.

Левее, на взлобье, в устье Иды, впадающей в Ангару, величаво возвышался Девичий монастырь. В его сторону от взвоза были построены береговые укрепления — обрубы, частью уже разрушенные водой. Возле них стояли рыбацкие лодки, дощаники, парусники и первый гальот, выстроенный в Иркутске для хождения по Байкальскому морю.