Льюис Уоллес - Бен-Гур Страница 47

– Но если мы заблудимся?

– Трусишка! Еще ни один человек не заблудился в роще Дафны, не считая тех, за кем ее врата закрылись навсегда.

– Кто же они? – все еще с боязнью в голосе спросила она.

– Те, кто не смог устоять перед очарованием этого места и предпочел его жизни и смерти. Прислушайся! Постоим немного здесь, и я покажу тебе, о ком я говорил.

Послышались звуки множества быстрых шагов по мрамору эспланады. Толпа раздалась, и группа девушек окружила говорившего и его простодушную подругу, распевая песни под аккомпанемент лютен. Испуганная женщина прильнула к своему спутнику, который обнял ее за плечи и с умиротворенным лицом неподвижно застыл, вслушиваясь в чудесные звуки. Волосы танцовщиц плыли в воздухе, нежная кожа рук и ног просвечивала сквозь легкую ткань их туник, почти не скрывавших стройных тел. Человеческие слова не способны передать чувственность их движений. Завершив круг танца, девушки рванулись сквозь расступившуюся толпу и исчезли столь же стремительно, как и появились.

– Ну, что ты о них думаешь? – спросил мужчина у своей спутницы.

– Но кто они? – удивилась та.

– Девадаси[40] – жрицы храма Аполлона. Их много. На празднествах они поют в хоре. Иногда путешествуют по другим городам, а все, что там зарабатывают, приносят сюда, обогащая дом божественных музыкантов. Ну что, теперь пойдем дальше?

Через минуту они уже исчезли среди деревьев.

Бен-Гур, успокоенный тем, что в роще Дафны еще никто не потерялся, тоже направился – сам не зная куда.

Первой привлекла его внимание скульптура, возвышавшаяся неподалеку на прекрасном пьедестале. Когда он подошел поближе, оказалось, что это статуя кентавра. Надпись на пьедестале разъясняла, что статуя изображает Хирона[41], любимца Аполлона и Дианы, посвященного ими в тайны охотничьего промысла, целительства, музыки и предсказаний. Надпись также просила посетителей обратить особое внимание на указываемый участок звездного неба, где в определенный час в ясную ночь можно видеть погибшего кентавра живым, вознесенным на небо милостью Юпитера.

Мудрейший из кентавров тем не менее продолжал свое служение человечеству. В руке он держал свиток, на котором по-гречески были высечены пункты извещения:

«О путник!

Ты впервые в этих краях? Вслушайся в журчание ручья и не страшись струй фонтанов, потому что это наяды[42] пытаются выразить тебе свою любовь. Легкие ветры, веющие в роще Дафны, есть дыхание Зефира[43] и Австра[44]: нежные служители жизни, они навевают тебе прохладу. Когда дует Эвр[45], Диана охотится в своих владениях. Но скройся, когда неистовствует Борей[46], ибо он есть гнев Аполлона. Тени рощи принадлежат тебе днем, но ночью в них царит Пан[47] со своими дриадами[48]. Не тревожь их. Вкушай умеренно лотосы, растущие по берегам ручьев, иначе ты лишишься памяти и станешь сыном этих мест. Стороной обходи паука, ткущего свою сеть, – это Арахна[49] трудится для Минервы[50]. Если же ты вызовешь хоть слезинку Дафны, сорвав самый малый листок с лаврового куста, – ты умрешь.

Внемли же сему!

Пребывай здесь и будь счастлив!»

Бен-Гур оставил столпившихся у него за спиной людей вчитываться в таинственное предупреждение и отошел от статуи в тот миг, когда мимо проводили белого быка. Мальчик по-прежнему сидел в плетеной корзине, за ним следовала целая процессия людей; замыкала ее уже знакомая нам женщина с козами. Чуть отставая, шла группа музыкантов с флейтами и лютнями. Еще несколько человек несли приношения богам.

– Куда они идут? – спросил кто-то из зевак.

Ему ответил другой:

– Бык – жертва отцу нашему Юпитеру, коза…

– Разве не Аполлон некогда сохранил клочок шерсти Адмета?[51]

– Ну да, коза достанется Аполлону!

Рассчитывая на великодушие читателя, мы снова позволим себе прибегнуть к разъяснениям. Определенная легкость к восприятию различных верований дается нам в результате частого общения с людьми различных вер; мало-помалу мы начинаем понимать, что каждое мировоззрение имеет среди своих приверженцев хороших людей, достойных нашего уважения, которых мы не можем уважать, не уважая их ценностей. Именно к такому пониманию со временем пришел и Бен-Гур. Годы, проведенные им на галере и в Риме, нисколько не повлияли на его религиозные убеждения: он по-прежнему оставался иудеем до мозга костей. Но однако ему не казалось зазорным полюбоваться на красоты рощи Дафны.

В обычном состоянии духа Бен-Гур вряд ли бы направился в рощу в одиночку. Он расспросил местных о достопримечательных местах рощи и обеспокоился бы наличием провожатого. Либо заручился рекомендательным письмом к старшему, если б ему вздумалось провести свободное время, одиноко отдыхая в прекрасном уголке. Но это низвело бы его до положения любопытствующего, согласного бродить в общем стаде под присмотром поводыря, а Бен-Гур не испытывал особого любопытства к достопримечательностям рощи. Просто в его нынешнем состоянии, состоянии человека, испытавшего горчайшее разочарование, Бен-Гур плыл по течению, покорившись судьбе и не помышляя бросать ей вызов.

Каждый человек знает подобное состояние сознания, и, надеемся, каждый наш читатель скажет: для Бен-Гура будет удачей, если прихоть, ныне овладевшая им, окажется всего лишь добродушным клоуном в колпаке с бубенчиками, а не безжалостным злодеем с обнаженным мечом в руках.

Глава 6

Шелковицы Дафны

Вместе с процессией Бен-Гур углубился под кроны деревьев. Не настолько заинтересованный, чтобы спрашивать у своих спутников, куда они все направляются, он смутно осознавал, что все двигаются к храмам, которые и были центром притяжения и средоточием всего самого интересного.

Под завораживающий мотив флейт и прекрасное пение Бен-Гур размышлял над словами, врезавшимися ему в память: «Лучше быть червем и питаться шелковицей Дафны, чем пировать за царским столом». Неужели жизнь в роще была и в самом деле столь приятна? И в чем скрывалось ее очарование? В запутанных ли глубинах философии или где-то на поверхности, легко различимое человеческими чувствами? Каждый год тысячи людей, отказываясь от мира, посвящали себя служению здесь. Почему? Поддаваясь очарованию здешних мест? Неужели этого очарования достаточно, чтобы, познав его, отрешиться от жизни? как от ее радостей, так и от ее тягот? от надежд, которые сулит ближайшее будущее, от скорбей, порождения прошлого? И если роща так очаровательна для других, почему она не может быть такой же и для него? Он был евреем; но не может же быть так, чтобы великолепие, очевидное для всего мира, было бы скрыто для сынов Авраама? В чем же тогда дело?

Небеса ничем не могли помочь ему в поисках ответа; они просто голубели, отливая синевой.

Затем из-за деревьев справа налетел несильный порыв ветра, принесший сладкий запах роз и каких-то курений. Бен-Гур, как и его спутники, остановился, глядя в ту сторону, откуда прилетел ветерок.

– Там, похоже, сад, – сказал он, обращаясь к мужчине, стоявшему рядом с ним.

– Скорее идет служба – может быть, в честь Дианы, или Пана, или божества здешних лесов.

Это было произнесено на родном языке Бен-Гура. Он удивленно посмотрел на говорившего.

– Еврей? – лаконично спросил он.

С почтительной улыбкой мужчина ответил:

– От моего родного дома было рукой подать до Рыночной площади в Иерусалиме.

Бен-Гур хотел было продолжить разговор, но толпа пришла в движение, оттеснив его на обочину аллеи и унося незнакомца с собой. Ему запомнился только облик – традиционное еврейское одеяние, коричневая накидка на голове, схваченная желтым шнурком, резкий иудейский профиль.

Тропинка, на которой стоял Бен-Гур, уходила в глубь леса, суля желанное укрытие от шумных процессий. Он с удовольствием последовал ее зову.

Углубившись в заросли, выглядевшие совершенно дикими и непроходимыми, Бен-Гур вскоре осознал, что здесь царила рука опытного мастера. Кустарники были либо цветущими, либо плодоносными; земля под склоненными ветвями расцветала разнообразными цветами; надо всем этим простирал свои изящные ветви жасмин. В воздухе витали ароматы сирени и роз, лилий и тюльпанов, цветущего олеандра и земляничного дерева, столь знакомых Бен-Гуру по его прогулкам в аллеях города Давидова.

Множество птиц населяло заросли кустарника, через который пробирался наш герой; ворковали голуби и горлицы; черные дрозды словно ожидали его приближения и манили к себе; соловьи бесстрашно сидели на ветках, на расстоянии вытянутой руки от него; перепелка прошмыгнула у самых его ног, свистом маня за собой выводок птенцов. Когда же он приостановился, чтобы дать им дорогу, с ложа из мягких веток приподнялась какая-то фигура, увитая цветущими травами. Бен-Гур в нерешительности остановился. Можно ли ему тревожить своим вторжением сатира? Существо взглянуло на него и обнажило в улыбке зубы, больше напоминающие изогнутые ножи. Бен-Гур улыбнулся своему собственному испугу. Очарование этого места начинало действовать! Покой без страха – вот что царило здесь!