Михаил Казовский - Евпраксия Страница 48

но бесстрашный юноша протаранил его копьем и безжалостно порубил мечом. Разливанный пир завершил праздничные действа.

И теперь юноша стоял на ступенях храма Святого Вильхадия, облаченный в пурпурную бархатную рубаху, доходившую до колен, схваченную под ребрами тонким поясом, в темно-красном плаще и такого же цвета шапке с пером. На его щеках пробивалась молодая рыжая поросль. Он и всё его окружение — городская верхушка, фогт16, ратманы и бургомистры — вглядывались в ряд торговых построек, из-за которых появлялся русский свадебный поезд с резвыми его скакунами и мохнатыми верблюдами.

Наконец слуги помогли спуститься тетушке Оде, а за ней вышла невысокая смуглая девочка в дорогой бело-красной накидке. Солнце брызнуло ей в лицо, и она зажмурилась. Колокол на церкви радостно зазвонил.

— Друг мой, Генрих, — обратилась к нему тетя по-немецки, — разреши тебя познакомить с Евпраксией. Как она тебе?

— О, Майн Готт, — восхищенно проговорил рыцарь. — Да она — чистый ангел! Но какая юная!..

Опустившись перед ней на колено, он склонил голову и губами коснулся руки нареченной. Та стеснительно покраснела: целовать дамам пальчики на Руси принято еще не было. «Ну и головастик, — промелькнула у нее мысль. — Профиль в медальоне — много лучше. Впрочем, не беда: главное, что не злой и не страшный. Может быть, подружимся». Поднялась по ступеням храма, поклонилась встречающим, обернулась к толпе и склонилась снова. А народ, запрудивший площадь, радостно взревел, замахал руками, стал подбрасывать в воздух шапки. Будущая графиня всем понравилась.

Под малиновый звон церковного колокола оказались в храме. Здесь княжну изумило то, что католикам разрешалось во время службы не стоять в полный рост или на коленях, как у православных, а сидеть на специ-

альных, прикрепленных к полу скамейках. Непривычно выглядела скульптура-распятие вместо иконы. А безусый и безбородый епископ в фиолетовом одеянии — круглой шапочке, как у иудеев, и в сутане — смотрелся не менее удивительно. Но церковная музыка, извлекаемая из диковинной формы инструмента, походившего на высокий ткацкий станок, у которого справа надо было накачивать воздух мехами, а с другой стороны нажимать на белые и черные палочки, восхитила и заворожила.

После окончания мессы Генриха Длинного, тетю Оду и Ксюшу усадили в деревянные паланкины и понесли в графский замок.

Он стоял в центре города и был обнесен дополнительной каменной стеной с башнями. А внутри находились мелкие постройки: кузница, мельница, небольшая часовенка-капелла, кухня, конюшняV погреба, домики для челяди и бассейн с питьевой водой... За ажурной оградой просматривался садик: пышные кусты роз, несколько вишневых и яблоневых деревьев, виноградник, клумбы с лилиями... Надо всем этим возвышалась неприступная башня-терем — беркфрит — больше десяти аршин в высоту.

— Там живет граф? — обратилась невеста к Оде.

— О, найн, — улыбнулась та. — Только кокда фой-на, для спасения от фрага, в слючае осад. А кокда мир, он шифёт в палас, а по-русски — дфорес. Нишний зал — для приём гостей, пир, обед, а наферк есть спален, купален, гардеробе, отдых, шахмат... Фирштейст ду — понимаешь, йа?

Наконец Ксюшу привели в ее комнату на втором этаже и оставили одну. Окна были узкие и высокие. Под цветастым балдахином находилась кровать, а под ней — элегантный ночной горшок. В нише висел дорогой инкрустированный рукомойник, сбоку имелись деревянные шкафчики с выдвижными ящиками. Рядом с кроватью у стены возвышалась небольшая полуко-

лонна со скульптурой аскетичного вида дядьки в одеянии с капюшоном — точно такая же была в храме Святого Вильхадия, значит, представляла его самого. На полу лежали звериные шкуры.

Вдруг печаль и тоска накатили на девочку, Евпраксия упала у окна на колени, осенила себя крестом и, молитвенно сцепив пальцы, прошептала с отчаянием в голосе:

— О, Пречистая Дева Мария, для чего мне такие испытания? Как мне жить с этими чужими? Не могу да и не желаю! В Киев, в Киев воротиться охота!

Дверь открылась, и вошла Мальга — притомившаяся с дороги, но неиссякаемо жизнестойкая. Увидав слезы на глазах у княжны, удивленно воскликнула:

— Ба, да ты никак плачешь? Иль не любо тебе в обиталище графа?

Разрыдавшись в голос, дочка Всеволода провыла:

— Ой, не любо, не любо, милая... Я домой хочу-у-у!.. К тятеньке и маменьке... Убежим, Феклуша!..

— Глупости какие! — возмутилась подруга. — Что про нас германцы подумают? Про святую Русь? Дескать, вот связались с недотепами, золота истратили прорву — и зряшно! Да и тятенька с маменькой вряд ли тебя встретят с радостью. Заругаются да еще, может, проклянут за непослушание!

Бедная невеста со вздохом всхлипнула:

— Что же мне поделать, голубушка?

— Так известно что: в баньку сходить попариться — или как тут, у немчуры, это называется? Смыть с себя дорожную пыль, отдохнуть, поспать, облачиться в чистое и на пир явиться настоящей павой. Нос морковкой! Знай наших!

Бодрый тон Мальги несколько утешил несчастную. Ксюша проговорила:

— Ты меня не бросишь? Вместе всё проделаем?

— Ну а то! Для чего я сюда с тобой прибыла?

Вместо бани в замке графа полагалось принимать ванну: в каменную лохань наливали теплую воду, смешан-

ную с лепестками гортензий, тело натирали золой (вместо мыла, не придуманного еще), а затем поливали купающегося из нескольких кувшинов. Груня Горбатка, помогавшая Фекле в этих манипуляциях, обернула княжну в белоснежную простыню тонкого голландского полотна и надела теплые меховые туфельки. В спальне тем временем немки-служанки приготовили неширокий столик: в вазе фрукты — сливы, персики, виноград, черешня, а в кувшине — вино. Подкрепившись, промочив горло, нареченная Генриха Длинного прилегла и забылась...

Вечером ей предстояло многое открыть для себя: графский пир в зале для гостей — с колоссальным камином в полстены и прекрасными коврами; острые и пряные кушанья (суп не подавали, сразу ели жареное мясо — кабана, оленя, цесарки, запивая вином и настойками); музыку на арфе и цитре, романтические баллады в исполнении придворных певцов (тетя Ода ей переводила), выступления жонглеров и акробатов (очень похожих на русских скоморохов), дрессированных голубей; коллективные пляски, чем-то напоминавшие хороводы...

А в другие дни были также прогулки на свежем воздухе и потешный рыцарский турнир за городом, проведенный женихом в честь своей дамы сердца: там в финале граф схлестнулся с нашим Сновидкой и копьем сшиб его с седла. Но копье было без железного наконечника, и дружинник лишь слегка поранил себе плечо. А невеста вручила Длинному перевязь победителя. В общем, она уже успокоилась, даже порозовела и воспринимала действительность в радужных тонах.

Отдохнув с неделю, отбыли восвояси Ян Вышатич и его добры молодцы. Воевода благословил племянницу на житье в Германии, наказал вести себя смирно, слушаться Опраксу и спешить ей на выручку в нужную минуту. А княжна от души поблагодарила пожилого тысяцкого за отличную службу и просила передать в Киеве низкие поклоны.

Дня четыре спустя Евпраксия со свитой и в сопровождении Оды фон Штаде отбыла в Кведлинбург. На прощание граф, несколько тушуясь и нервничая, произнес (а графиня перевела):

— Драгоценная О-пракс-а! — Он перебирал край своего плаща. — Должен вам признаться с прямотой воина и рыцаря: я до самого вашего появления в нашей Нордмарке сомневался, верен ли сей выбор, надо ли было отправляться за невестой на Русь... Но когда вы вышли на торговую площадь, я узрел ваш лик, а затем увидел вблизи, в сердце моем затеплилось радостное чувство. Знаю, знаю, что смогу вас искренне полюбить. И надеюсь: если не сейчас, то со временем вы ответите мне взаимностью... — Граф взглянул на нее в упор, просто и тепло. — Будьте же здоровы, пусть учеба в Кведлинбурге превратится для вас в удовольствие. Обещаю навестить предстоящей осенью. Доброго пути! — И поцеловал ей руку.

Дочка Всеволода ответила:

— Благодарствую за прием и за ласку. Да хранит вас Иисус Христос. Стану ждать вашего приезда. До свидания, милостивый граф! — поклонилась в пояс и пошла к повозке.

В тот же день, к вечеру, их процессия оказалась в Бремене, где заночевала. А на следующее утро, погрузившись на заранее приготовленный корабль, поплыла вверх по Везеру и Аллеру. Стоя с Феклой на палубе, подставляя щеки легким прохладным дуновениям, долетавшим с речной глади, Евпраксия без конца спрашивала подругу:

— Ну, скажи, скажи, он тебе понравился? Ты могла бы полюбить похожего на него?

— Отчего бы нет? — пожимала плечами Мальга. — Мне его братец — Людигеро-Удо — шибко глянулся. Смотрит, правда, букой — ну так что ж с того? Он ить нам ровесник. Возмужает — повеселеет. Твой же Генрих — вьюноша приличный, чинный, благородный...

Ксюша большей частью молчала, думая о своем. Говорила медленно: