Арсений Рутько - Последний день жизни Страница 48

— Я осмелился явиться с другом, Малыш! — улыбаясь через порог, извинился Валлес.

— Ваши друзья всегда желанные гости в нашей с Эженом конуре!

— Ну, не такая уж у вас конура! — засмеялся, снимая шляцу и проходя, Валлес. — Прошу познакомиться, давний друг Эжена, гость из Руана мосье Эмиль Обри! Позавчера он вернулся с Брюссельского конгресса Интернационала и сгорает от нетерпения повидать Эжена.

Я пожал протянутую мне горячую, сухую руку.

— Заочно я с вами давно знаком, мосье Обри! — сказал я, стараясь скрыть свою всегдашнюю проклятую робость перед новыми людьми. — У Эжена от меня нет секретов, и я читаю все ваши письма, присланные из Руана. Уверен, он будет счастлив увидеться с вами! Но, к сожалению, его пока нет дома.

— Пока, пока! — захохотал на всю мансарду Валлес. — К счастью, это „пока“ сегодня и кончается! Э, я вижу, Малыш, ты по сему поводу готовишь настоящий лукуллов пир?

— Паштета из соловьиных язычком не обещаю, мосье Жюль! Но мне хочется вкусно накормить брата после трех месяцев тюремной похлебки. Так и вы сами, вероятно, не успели позавтракать? Разрешите…

— Э, нет, Луи, не пойдет, — категорически запротестовал Валлес, энергично размахивая шляпой. — За праздничный стол мы сядем лишь вместе с Эженом. И встречать его к воротам Сент-Пелажи тоже отправимся с тобой вместе. Полагаю, сегодня, как и три месяца назад, там соберется не одна сотня парижан!

— Хочу добавить… — Мосье Обри произнес первые слова, и меня поразила сила его глубокого и звучною голоса. — Хочу добавить, что из восемнадцати французских делегатов последнего конгресса чуть ли ие все собирались сегодня приветствовать узников Пелажи. Послание, дошедшее к нам в Брюссель сквозь тюремные запоры и решетки, доставило нам необычайную радость! Ещо раз мы получили возможность убедиться, что в наших рядах нет отступников.

Эмиль Обри мне сразу понравился: в нем угадывались те же качества, которые я так ценю и люблю в брате. Острый ум, решительность, воля к борьбе.

Я провел гостей в глубину мансарды и, попросив извинения, вернулся к кулинарным хлопотам. Сквозь шипение дымившегося на сковородке мяса до меня доносились бодрые, оживленные голоса.

Валлес и Обри беседовали о конгрессе, о кипеиших на нем страстях и спорах. Потом разговор перекинулся на общеевропейские дела, говорили о недавнем восстания испанских военных моряков в Кадисе, с чего и началась революция на Пиренейском полуострове, завершившаяся бегством из страны испанской королевы Изабеллы Второй.

— О, об Испании немало говорилось в кулуарах конгресса! — слышал я звучный баритон Обри. — Некоторые полагают, что именно Пруссия попытается завладеть опустевшим испанским троном. И если Гогенцоллернам удастся посадить на этот трон кого-то из своих царственных отпрысков, это может дать повод нашему Баденге к войне с Пруссией. И французскому народу это ничего, кроме новых страданий, не принесет!

— Вообще мир последние десятилетия очень много воюет! — чуть помолчав, задумчиво отозвался Валлес. — Давно ли закончились пятилетняя гражданская война в Америке и наша военная авантюра в Мексике? Совсем недавно — две войиы в самом центре Европы. Австрия и Пруссия против крошечной, но героической Дании, затем — война бывших союзников между собой: Пруссии при поддержке Италии против Австрии. Сейчас — война Кубы с Испанией. Честное слово, Эмиль, мир словно сошел с ума!

Они минуту помолчали, дымя сигарами. А мне припомнились рассказы Эжена о беседах в Лондоне с Марксом, слова Талейрана о желательности периодических „кровопусканий“, они-де укрощают революционный пыл, служат клапаном для ослабления нарастающего давления народного гнева. Что ж, вот они, эти „кровопускания“!

— А! — сердито воскликнул Валлес. — Ты оглянись, Эмиль, на тысячелетия человеческой истории! Жизнь простого рядового труженика никогда не ценилась дороже су! И лишь победа истинно народных революций может установить на земле царство подлинной справедливости и добра! Недаром же так жестоко подавлено восстание на Кипре, не зря англичане так свирепо расправляются с фениями в Ирландии!

— И наш Иптернационал — первый шаг к свободе народов, дорогой Жюль! — со сдержанной восторженностью подхватил Обри. — Тебе, вероятно, трудно представить чувства, которые я пережил на Брюссельском конгрессе. Конечно, были и разногласия. Но, словно родные братья, мы собрались под единым знаменем! Люди разных национальностей и профессий, говорящие на различных языках, но понимающие друг друга всем сердцем! И наши, французские ребята, подобрались что надо, молодец к молодцу: Жан Пенди, Шарль Лонге, Альфонс Делакур, Шарль Мюра. Жаль, конечно, что в делегации не было Эжена, нам просто не хватало его спокойной решительности, проницательности, ума.

Как же я был благодарен почти незнакомому человеку за эти сердечные слова о моем Эжене!

Через полчаса мы, трое, подходили к воротам Сент-Пелажи, у стен которой, как и предсказывал Валлес, уже шумела порядочная толпа. И, словно громовой аккомпанемент, примешивался к ее оживленному нетерпеливому гулу грозный и в то же время тоскливый рык льва из расположенного поблизости Зоологического сада.

— Ну, сейчас появятся и наши львы! — пошутпл Валлес, со звоном захлопывая крышку карманных часов. — Исторический миг!..

Я не могу подобрать в моем скудном лексиконе достаточно сильных и ярких слов для рассказа о том, что творилось у стен тюрьмы, когда из калиточки, врезанной в окованные железом ворота, один за другим, чуть наклоняя голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, выходили узники. Их встречал многоголосый приветственный крик, и каждого освобожденного родные и друзья подхватывали под руки, обнимали, целовали, хлопали по плечам и спине. А потом торжественно вели, а кого-то из ослабевших или больных несли на руках к поджидавшим неподалеку, специально нанятым каретам.

Многим путь предстоял до дома неблизкий, да и в дороге всякое могло приключиться! Провокации были возможны и у Сент-Пелажи, и в пути: в переулках неподалеку от тюремных ворот мелькали яркими пятнами мундиры тюркосов.

Именно этих африканцев Империя последнее время иногда использовала для внешней охраны тюрем. Чужие Парижу, далекие от его страстей и интересов, тоскующие по раскаленным пескам своей африканской родины, здесь они были самыми ревностными и исполнительными служаками. Империя знает, что делать! В борьбе с революционными массами Парижа она опирается то на обманутую посулами, полуграмотную, а зачастую и совсем неграмотную деревню, испокон веков враждебную Парижу, — так было, например, при избрании президентом Луи-Бонапарта! — то вот на таких людей, абсолютно ничего не понимающих в происходящем здесь.

Когда я почувствовал на шее обнявшие меня исхудавшие руки Эжена, я не мог удержать слез. Никого из нашей семьи я не люблю с такой преданной страстностью, как его, ни одному человеку в мире не верю больше, чем ему. Договорившись с друзьями по камере о встречах в ближайшее время, Эжен вместе со мной, Валлесом и Обри направился к карете, которую Валлес предусмотрительно нанял по дороге к тюрьме.

Никогда не забуду этой встречи у стен Сент-Пелажи. Да, снова здесь собрался цвет парижской журналистики, студенты, рабочие, — сквозь слезы волнения я различал в толпе встречавших сияющие лица Ферре, Риго, Вермореля. Неистовая Луиза Мишель, сверкая черными обжигающими глазами, расцеловала Эжена в обе щеки. И гордость за брата, чувство — благодаря ему! — моей причастности к великим событиям, надвигающимся на Францию, не покидало меня весь день.

Мои кулинарные труды не пропали даром, пир удался на славу. Пришлось дважды спускаться в „Лепесток“ — прикупить еды и вина. Кстати, по прибытии нашей битком набитой кареты любезнейшая хозяйка встретила нас на пороге кафе с букетом срезанных ею гераней. Пылающим красным цветом герани напоминали символические цветы французских революций — гвоздики, и к чести хозяйки кафе нужно сказать, что она не побоялось встретить нас на глазах всей улицы, где конечно же были я соглядатаи, и шпики, и переодетые в штатское жандармы.

Вскоре после появления Эжена мансарда оказалась полным-полна. Как всегда, отпускал свои грубоватые, но сердечные шуточки Альфонс Делакур, близоруко щурился сквозь стекла пенсне Дакоста, вдохновенно читал свои и чужие стихи неистовый „седой юноша“ Эжен Потье. Заходили пожать брату руку и поздравить с освобождением соседи, явились бронзовщики и сыромятники, профсоюзам которых Эжен недавно помог выиграть затяжную забастовку.

Но самое для меня интересное произошло ближе к вечеру, когда большинство гостей оставили нас, — нужно же дать хозяевам хоть немного отдохнуть!

Не тут-то было!

За праздничным столом оставались Валлес, Потье, Обри и Делакур, когда в дверь раздался робкий, неуверенный стук. Сидевшие за столом продолжали горячо обсуждать происходящее в мире, а я поковылял открывать, хотя дверь в течение всего дня совсем не запиралась.