Эрнесто Медзаботта - Иезуит Страница 48

Когда человек обыкновенный (профан, как говорили иезуиты) находится при смерти, то его мысли сейчас же претерпевают неизбежные и сильные изменения. Интересы власти, богатства и гордости исчезают, и человек остается слабым и нагим, со своими грехами и ничтожеством, лицом к лицу с мрачной таинственностью смерти. Для иезуита этого ужаса не существовало.

Все, даже и самые добродетельные люди, действуют ради какого-либо, более или менее благородного, интереса, в котором и заключается их слабость. Есть желающие разбогатеть, возвысить свой род, есть такие, которые довольствуются бесплодной и опьяняющей приманкой славы. Эти надежды, эти желания и страхи, которые всегда их сопровождают, как бы открывают окно в сердце человека, сквозь которое могут проникать убеждение или боязнь. Никто не может считать себя неуязвимым, потому что у каждого есть свои надежды и опасения. Только иезуит стоит выше или, по крайней мере, вне человечества. У него нет страха, смущающего обыкновенных смертных; действуя в интересах ордена, он отлично знает, что ему нечего страшиться: ни суда человеческого, ни правосудия Божия. Само собой разумеется, что мы говорим об иезуитах убежденных и верующих, о таких иезуитах, которые, как Уго Моннадо, умирали с убеждением, что исполнили свой долг и что они войдут в царство небесное, несмотря на совершенные ими преступления, так как они были совершены ими ради процветания ордена. Кроме того, как бы ни были обширны и велики замыслы одного человека, как бы долга и деятельна ни была его жизнь, приходит момент, когда смерть разрушает наилучше задуманные планы, которые и остаются невыполненными, потому что невозможно, чтобы преемники и последователи его имели бы столько же сил, сколько имел их он. Для иезуитского ордена смерть не существует. Его работа никогда не прекращается, его предприятия никогда не бывают задуманы или исполнены одним человеком; всем управляет род бессмертного сената, имеющего верные традиции, так как он сам себя обновляет посредством выборов. Как венецианская олигархия могла в продолжение двенадцати столетий сохранить неприкосновенность своего могущества и единство своего плана, так же точно и таинственный сенат ордена правит все так же, как правил три столетия назад, и можно сказать, что идеалы, воодушевляющие этот ужасный синедрион, те же самые, которые воодушевляли его во времена Лойолы, столь тщательно избирались новые лица на различные посты по мере того, как они оставались вакантными.

Джулио заговорил снова.

— Братья, — сказал он, — со смертью нашего уважаемого отца Уго Моннадо мы снова сделались абсолютными властителями. То, что мы решим, будет законом для большого совета и для всех монахов ордена. На что вы решаетесь?..

— Мне кажется, — заметил мессир Бернардо, — что решение почти уже принято с той минуты, как мы просили брата Еузебио не приходить сюда.

— Это ничего не значит. Еузебио отлично знает, что мы сохраняем неприкосновенной нашу свободу действий, и что если нам угодно будет избрать кого-либо другого, то никто не может возражать против нашего решения.

— Разве вы имеете какое-нибудь возражение против избрания брата Еузебио? — спросил Паоло.

— Против него… я ничего не имею. Но он испанец, и в качестве такового он послушен воле короля католического. С другой стороны, мне кажется, что власть короля Испанского уже достаточно велика, так что нет надобности, еще больше увеличивать ее.

— Брат мой, — сказал с некоторой строгостью Джулио, — вы поступили последним в число главных избирателей, поэтому дозвольте мне, как старшему из вас, сделать вам замечание.

— Я приму его с подобающим почтением, — смиренно ответил главный избиратель.

— Я должен сказать вам, что вы еще, насколько я понимаю, не успели освободиться от некоторых ложных идей, внушенных вам в мире. Вот, например, ваше возражение против Испании доказывает только одно, а именно, что для вас пустые названия нации имеют еще какую-нибудь цену, тогда как они должны были бы абсолютно не существовать для вас. Вы как итальянец высказали ваше замечание против увеличения могущества испанцев.

— Это правда, я не отрицаю этого, — чистосердечно сознался флорентиец.

— Ну, так не забывайте же, что вы не более флорентиец, чем Еузебио — испанец, я — римлянин, Паоло — миланец, а Фердинанд — неаполитанец. Мы все только то, что мы есть в действительности — братья ордена иезуитов. Орден — наше вечное отечество, и ради этого отечества мы должны жертвовать нашим временным отечеством, в котором мы родились совершенно случайно. Когда отец Еузебио станет нашим генералом, он будет готов, как и каждый из нас, пожертвовать интересами Испании или какой бы то ни было другой нации священным интересам нашего ордена и веры.

Бернард поник головой. Хотя он и очень давно был братом ордена и принадлежал к числу главных избирателей, тем не менее, он был юноша и новопришелец в сравнении со своими грозными коллегами.

— Итак, — продолжал Паоло, — кажется, главное сделано, мы все согласны утвердить выбор нашего покойного отца и вручить главную власть отцу Еузебио из Монсеррато?..

— Согласны, — сказали все остальные.

Джулио встал на колени и стал читать молитву. Его товарищи последовали его примеру.

— А теперь, — сказал миланский медик, — когда мы уже сделали главное, займемся остальным. На чем остановилось отравление кардинала Санта Северина?..

КТО ПРОИГРАЛ, ТОТ ПЛАТИТ

Герцогиня Анна Борджиа начинала думать, что ужасный рок, тяготение которого она всегда чувствовала над своей головой, перестал ее преследовать.

Дела конклава все еще не устраивались. Ожидали испанских и австрийских кардиналов, так как было бы несправедливо и неудобно собрать конклав без них. Между тем кардинал мог продолжать свои посещения, принимаемые Анной все с таким же страстным восторгом; и ни один из любовников не предвидел того момента, когда их счастье должно было кончиться.

Кардинал, не знавший ужасных обязательств, взятых на себя Анной Борджиа, был счастлив. Девушка была так искренне влюблена в него, что Санта Северина смеялся над своими прежними подозрениями, когда он каждую минуту думал, что отравлен.

Анна Борджиа, со свойственным подобным характерам энтузиазмом, кончила тем, что совершенно поверила словам кардинала: она воображала, что ее прежние преступления должны исчезнуть, как тень, и что они будут смыты потоком ее новой любви. Она без малейшей жалобы позволила бы убить себя, чтобы доказать свою любовь к Санта Северина, настолько она была далека от мысли повиноваться таинственному обществу, приказавшему ей убить во имя уже совершенных ею убийств. Анна не думала о том, что она познакомилась со своим возлюбленным только благодаря мрачному поручению, возложенному на нее орденом иезуитов. Нельзя было предположить, что жестокие люди, внушившие ей такое преступное намерение, желали доставить только радости и удовольствия герцогине и не собирались собрать плоды от своих приготовлений.

Но герцогиня, ослепленная своей счастливой любовью, не думала ни о чем подобном. Она находила совершенно естественным, что небо, земля и все элементы соединились для покровительства ее любви к кардиналу, и убаюкивала себя этой уверенностью.

Пробуждение должно было быть ужасным.

Отец Еузебио не был человеком, скупящимся на сценические, эффекты, и когда он поражал свою жертву, то легко было понять, кто направил удар.

— Передайте послушнику, что мне надо поговорить с ним, — сказал настоятель монастыря святого Игнатия одному из монахов, выполнявшему обязанности слуги. Под именем «послушника» в монастыре подразумевался обычно наш друг Карл Фаральдо, прибывший последним в это мрачное убежище монахов, но уже высоко ценимый своими начальниками.

Действительно, минуту спустя он вошел в келью настоятеля с опущенными вниз глазами и с наклоненной головой, как и следовало особе, долженствовавшей сделать себе карьеру в учреждении святого Игнатия Лойолы.

— Я надеюсь, что ваше высокопреподобие останетесь довольны мною.

— Вы наденете ваше прежнее платье кавалера, хранящееся в шкафах отца привратника.

— Слушаю.

— Выйдете в этом платье в потайную дверь монастыря и отправитесь во дворец герцогини Анны Борджиа, находящийся близ Колизея.

Карл поклонился с выражением полного согласия.

Имя Борджиа ничего ему не говорило. Благодаря предосторожности умного Рамиро Маркуэца наш юноша совершенно не знал, кто был действующим лицом в его трагическом приключении.

— Лично самой герцогине… понимаете вы меня? Лично ей самой вы отдадите вот это письмо. Позаботьтесь, чтобы герцогиня распечатала его и прочла в вашем присутствии.

— Но если она откажется принять меня?