Наталья Павлищева - Наталья Гончарова. Жизнь с Пушкиным и без Страница 49

Несколько мгновений Ланской потрясенно смотрел на ту, которую собрался назвать своей супругой. Ни единого требования для себя, все только о детях и памяти Пушкина.

Эти мгновения показались Наталье Николаевне вечностью…

Ланской вдруг опустился на одно колено и прижал ее руку к своим губам:

– Я согласен на ваши условия.

Когда он поднял голову, то увидел, что по лицу невесты текут крупные тихие слезы.

– Почему вы плачете, страшитесь чего-то?

– Я так устала бороться со всем одна…

Он прижал ее к себе, Наталья Николаевна плакала, обильно смачивая его мундир слезами, давая выход накопившимся за семь лет чувствам. Ланской гладил мягкие шелковистые волосы и мысленно давал слово, что сделает все, чтобы эта женщина была защищена и счастлива. Невольно вырвалось:

– Девочка моя…

Она на мгновение затихла и… разрыдалась окончательно.

Когда Наталья Николаевна наконец успокоилась, Ланской поинтересовался:

– Я могу спрашивать у государя разрешение на женитьбу?

– Он действительно ничего не знает?

– Конечно, нет, но, думаю, догадывается.

Когда Ланской вывел Наталью Николаевну в гостиную, дети замерли в ожидании.

– Я сделал предложение вашей маменьке и получил от нее согласие.

– Вы будете нашим отцом?

– Я буду вашим отчимом, так мы договорились с вашей маменькой. Ваш отец Александр Сергеевич Пушкин. Звать меня достаточно, как и прежде, Петром Петровичем. Думаю, это не испортит наших отношений? Вы согласны принять меня в свою семью?

Это была замечательная фраза! В ответ раздался вопль в четыре детских голоса, даже Маша забыла, что она уже взрослая, а Саша, что он гимназист:

– Да!

Дети окружили Ланского, а Наталья Николаевна и Александра Николаевна стояли, обнявшись, и снова ревели. Неужели прошли те времена, когда они были вынуждены биться как рыба об лед, неужели появился защитник, тот, кто сможет взять заботу о них на себя?

Когда всеобщая вакханалия закончилась, провожая Ланского, Наталья Николаевна вдруг тихонько добавила:

– Петр Петрович, я забыла еще об одном условии. Моя сестра, если пожелает, должна иметь возможность жить с нами. Слишком много мы перенесли вместе, чтобы теперь отталкивать ее.

Бровь Ланского удивленно приподнялась:

– Конечно, а почему вы об этом спрашиваете?

Когда Ланской попросил у государя, как это полагалось по правилам, разрешения жениться на вдове Пушкина, Николай I согласился:

– Ты сделал прекрасный выбор! Что она красавица, видит всякий, но ты сумел разглядеть в ней прямую и честную женщину и не испугался детей. Вы достойны счастья, и Бог пошлет вам его. Передай своей невесте мои поздравления, а также что я хочу быть у нее посаженым отцом!

Невеста оказалась весьма твердой:

– Петр Петрович, наша свадьба должна быть очень и очень скромной, только самые близкие люди. Ни о каком государе в роли посаженого отца не может быть и речи. Попробуйте объяснить это царю.

Такое объяснение могло стоить Ланскому только начавшейся карьеры, все же шефом Конного полка был сам император… Но то ли хорошо объяснил, то ли сам царь понял, что Наталья Николаевна не допустит, чтобы по ее поводу снова злословили, Николай I не обиделся, только потребовал, что если не пускают на свадьбу, то крестным отцом первенца чтобы сделали обязательно.

Так и случилось, он стал крестным отцом первой из трех дочерей Ланских – Александры.

Петр Петрович выполнил все условия Натальи Николаевны.

16 июля 1844 года Наталья Николаевна стала Ланской. Она прожила во втором браке 19 лет, родила трех дочерей и воспитала четырех детей Пушкина.

Умерла Наталья Николаевна в 51 год от воспаления легких, окруженная детьми и внуками…

Наталья Николаевна была удивительно красива, это признавали все, видевшие ее.

Она не обладала ни энциклопедическими знаниями, ни блистательным умом, ни искрометным чувством юмора. Была кокетлива и ревнива.

Но обладала бесценным даром, помимо внешней красоты, – была чиста душой. Недаром Поэт твердил, что любит ее душу.

А еще была прекрасной матерью, что доказали долгие годы жизни после Пушкина. Сумела не только сама сохранить память о нем, но и детей воспитать в глубочайшем уважении к имени отца. Это дорогого стоит.

Письма Натальи Николаевны к Пушкину были либо сознательно уничтожены, либо спрятаны так, что найдутся не скоро.

А вот ее письма к родным, прежде всего к брату Дмитрию, от которого она получала содержание (то есть свою законную часть доходов от гончаровских имений), сохранились. Выдержки, приведенные в тексте, взяты из ПОДЛИННЫХ писем. Согласитесь, в них нет и намека на холодную светскую красотку, у которой на уме балы и удовольствия. Нет, скорее забота одна – на что кормить своих детей.

Можно возразить, что красавицу, мол, прижало после смерти мужа, вот и сменила тон и заботы. Но и при жизни Пушкина Наталья Николаевна писала брату о том же: мужу не на что содержать семью, я тоже должна вносить свою лепту, пришли, пожалуйста, положенные мне деньги… Причем всегда сначала идут долгие извинения и уверения, что без крайней нужды не просила бы, и лишь потом сама просьба прислать положенные средства.

Как-то не очень похоже на бездумную кокетку, способную свести мужа в могилу…

Когда изучаешь последние месяцы жизни Пушкина, нет, не поэта, не ревнивого мужа, а издателя, главы большой семьи, становится страшно.

У него ничего не получалось, ничего. Были заложены имения, «не пошел» «Современник», если первый номер еще удалось продать, то второй почти весь остался нераскупленным, третий, много более удачный, положения не спас… Положенный по должности доход – 5000 рублей в год – полностью вычитали в счет взятой им некогда из казны суммы в долг, и конца этому не предвиделось. Именно потому, а не из-за капризов императора, не мог оставить службу Пушкин – он был должен. Должен всем и за все: казне, многочисленным кредиторам, хозяйке квартиры, друзьям, даже собственному камердинеру. Были заложены не только Болдино или Михайловское, заложены и семейные ценности, даже шали Натальи Николаевны и ценности Екатерины Николаевны, было заложено отданное для этого столовое серебро его приятеля Соболевского… И надежды выкупить заклады никакой, совсем никакой.

А векселя могли быть предъявлены в любой момент. Почему не предъявляли, почему не требовали не только хозяева жилья или лавок, где отоваривались Пушкины, друзья, слуги, но и далекие от него люди вроде тех, кто уже седьмой год держал вексель, выданный на два года за московский карточный долг? Наверное, понимали, что взять нечего, разве его изгрызенные перья или обрывки черновиков…

А еще жалели. И вот эта жалость, пусть и из лучших побуждений, иногда куда тяжелее требований или оскорблений. Он, глава семейства, некогда обещавший будущей теще сделать Наташу не просто счастливой, но и содержать так, чтобы у нее не возникло сожаления по поводу замужества, не смог не только обеспечить жену, но и поставил семью на грань полного краха. Он был банкрот.

Почему-то исследователи, столь подробно изучающие каждое слово, каждый вздох Пушкина в этот последний роковой год, забывают, что, помимо литературных проблем (не слишком восторженно, а то и плохо приняли прозаические произведения, ругали журнал, твердили, что исписался…), были проблемы денежные. И вот они-то оказались куда страшнее литературной критики или ухаживаний Дантеса за Натальей Николаевной! А его оскорбительные выходки и даже диплом рогоносца оказались только последней каплей, той, которая перевернула чашу жизни Поэта. Не было бы Дантеса, нашлось бы что-то другое.

Предвижу крики пушкинистов и предание анафеме, но все же скажу: вторая половина 1836 года для Пушкина прошла не под знаком приставаний противного Дантеса к Наталье Николаевне, а под вопросом: «Где взять денег?!» Даже страшнее: «Где?! Немедленно! Достать! ДЕНЕГ!!!»

Потому что поэт был должен столько, что уже никакой «Современник» окупить не мог. Он был полным банкротом с невозможностью как-то выпутаться из этого кошмарного положения. Осознать состояние Пушкина может лишь тот, кто испытал нечто подобное, когда завтра поутру нужно платить, а сегодня вечером ты не знаешь, как это сделать. А если еще жена-красавица и четверо маленьких детей? Если признать, что все потеряно, нет никаких сил, а встать перед всем миром или перед тем же императором на колени не позволяет гордость?

Подо что просить? Даже если бы засел за письменный стол и писал день и ночь, если бы печатали все написанное и, что важнее, раскупали, даже если бы стал паинькой и рифмоплетом в угоду императору и двору, при большой семье и скромном образе жизни понадобились бы многие годы, чтобы выпутаться из долговых обязательств. Но это был бы уже не Пушкин, не тот Пушкин, которого все знали и знаем мы, не тот Пушкин, что остался в веках.

Немыслимые долги, полное отсутствие надежды из них выпутаться, фактическое банкротство, угроза вскоре оказаться вместе с семьей попросту на улице и без средств к существованию (конечно, их приняли бы в Полотняном Заводе, но ведь и там требовались деньги на жизнь), неуспех издательской деятельности… Наложите все это на взрывной характер Пушкина, и станет понятно, что не до Дантеса ему было, тот со своими ужимками просто подвернулся под руку.