Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2 Страница 49

В первый момент, когда Сципион узнал об активности Тита Фламинина, он хотел пригласить его к себе, чтобы открыто обсудить с ним возникшие затруднения и совместно выработать кадровую стратегию на ближайшие годы. Квинкций ныне стал заметной политической фигурой, и Публий признавал это, будучи готовым сотрудничать с ним почти на равных. Но Тит избегал Сципиона: сограждане чрезмерно раздули их соперничество, возвели его в принцип, и он страшился любого компромисса, боясь уронить свою честь. Отчужденность Фламинина, вызванную растерянностью и смущением, Сципион сгоряча принял за проявление надменности и оскорбился. Он отказался от мысли о личных контактах и с мрачной решимостью ринулся в бой. Такая враждебность в свою очередь отрицательно подействовала на Тита и избавила его от угрызений совести, он раскрепостился и заблистал всеми гранями своего дипломатического таланта, очаровывая соотечественников столь же успешно, сколь недавно — греков.

Но однажды противники все же неловко столкнулись на форуме в присутствии большого числа зевак. Сципион, морщась от досады, попытался молча пройти мимо, понимая, однако, что тем самым легализует ссору с Квинкцием и распространит ее за пределы предвыборной борьбы, но тут Фламинин неожиданно для самого себя, не вполне осознавая, делает ли он ловкий политический трюк или совершает действительно благородный поступок, шагнул прямо к Публию и улыбчиво поприветствовал его. Усердно скрывая радость, Сципион ответил менее доброжелательно, чем хотел. После первых традиционных фраз о здоровье, Тит сказал:

— Похоже, Публий, предвыборный ажиотаж вырвался за пределы разумного, и в народе бушуют нездоровые страсти.

— Весьма похоже, Тит, — согласился Сципион, пока еще не догадываясь, чего хочет собеседник, — весьма похоже, что страсти нездоровые, ведь многие от них бледнеют, а другие перестают краснеть.

Фламинин тонко улыбнулся с видом эстета, оценившего остроту, и продолжал:

— Может быть, нам, Публий, утихомирить этот поток эмоций, перегородив часть русла, чтобы воды людских желаний текли размеренно и спокойно? Может быть, мне, Публий, посоветовать брату Луцию снять свою кандидатуру и потерпеть до следующего года?

В толпе, собравшейся вокруг них, пошел гул, в котором смешались удивление, восторг и возмущение, но шум тут же стих, ибо уши, сколь это ни поразительно, одолели уста: все напряженно ждали ответа.

— Ну что ты говоришь, Тит, — внушительно сказал Сципион, честное соперничество лучших людей — важнейший источник совершенствования государства. Стремиться к почету у сограждан и к власти ради самореализации — дело благородное… Я ни в коем случае не рекомендовал бы Луцию отступать. Да, и потом, разве допустимо лишать народ возможности выбора достойнейшего из достойных?

— Ты успокоил меня, Публий, — удовлетворенно заметил Квинкций. — а то мы с братом сомневались: способны ли мы претендовать на столь высокое место, имеем ли право на такую честь… Но теперь, после одобрения наших планов таким великим авторитетом, мы будем смелее.

— Будьте смелее. Конечно, вы способны, — холодно подтвердил Сципион, — вспомни, как ты сам стал консулом, всем на удивление вознесшись на вершину прямо из квесториев.

Только что возликовавший Тит снова осекся от этого напоминания об услуге, оказанной ему Сципионом, и примолк, закусив губу. А Публий пошел дальше.

Сципион тоже не понял поступок Квинкция: было ли это продуманное коварство или добрый порыв, при исполнении которого Тит немного слукавил. Но как бы там ни было, шаг Фламинина, оказался очень удачным. Если бы подобный разговор состоялся в атрии или столовой Сципиона, итог, скорее всего, был бы противоположным, но на форуме Публий никак не мог дать Квинкцию иной ответ. Народ же воспринял этот жест как проявление высшего благородства и готов был вопреки законам избрать в консулы даже двух Фламининов сразу.

С этого дня состязание Сципионов и Квинкциев развернулось с особой широтою, как бы получив на форуме официальное одобрение народного собрания. Теперь даже Катон не стерпел позы нейтралитета и открыто, на виду у всех, рванулся в самую гущу битвы. Его набухший ядом язык более не мог помещаться во рту и искал уши сограждан, чтобы влить в них отраву. Причем если Квинкции в меру приличий хвалили себя и не говорили ничего дурного о Сципионах, то Катон со своими многочисленными единомышленниками не упоминал вовсе о Квинкциях и говорил только плохое о Сципионах.

Чем дальше люди отходят от своей природы, основанной на морали субъектов коллективного отбора, чем мельче они дробят духовное величие на множество разновидностей ползучей хитрости индивидуального приспособленчества, тем сильнее они ощущают где-то в забытых глубинах души собственное ничтожество. Не оттого ли они с мучительной страстью рядятся в пурпур и парчу, что тщатся скрыть внутреннее убожество? В безумной мании бежать от самих себя, они жадно хватают символы престижа и гордостью за свои дворцы и золотые россыпи стремятся заглушить презрение к самим себе как таковым. Но отчужденные элементы престижа добавляют им вес лишь в глазах подобных же страдальцев, а потому не дают полноценного удовлетворения. Успокоение же этим несчастным, страждущим над собственными пороками, приносит лишь злорадство, утверждение во мнении, будто все люди родственны червям. Слова «подвиг», «герой» и «гений» крушат их низколобые черепа страшнее топоров, все возвышенное терзает их, преследует кошмаром до тех пор, пока они не вымажут его родною грязью и не обратят в посмешище. Великое им не доступно, они пресмыкаются перед многочисленным. У них психология вырождения, их эгоистические идеалы несут глобальную гибель. Когда категория таких людей начинает преобладать в составе какого-либо сообщества, оно умирает, становясь добычей соседей. Однако то, что на развалинах вырастают новые цивилизации, свидетельствует о реальности понятий «подвиг», «герой», «гений» и их первопричины — патриотизма как высшей ценности.

В Риме подобная людская масса, тянущая общество вниз, еще не имела перевеса, но уже составляла солидную прослойку, вполне достаточную, чтобы по наущению Катона запачкать Сципиона. Активность злопыхателей будоражила множество представителей промежуточных типов человеческих характеров, всевозможных нравственных кентавров, циклопов и химер, которые не испытывали ненависти к Сципиону за слишком уж яркие победы, но устали от его славы, радость которой не способны были разделить микроскопическими обывательскими душами. Благодаря умелому руководству и самоотверженному труду Порция, вся эта масса обрушилась на Сципионов и затоптала их авторитет в навоз словесных испражнений.

На выборах победил Фламинин.

По своим человеческим и деловым качествам Сципион Назика явно превосходил Луция Квинкция, но разве это может интересовать народ, когда он превращается в толпу? Не будь Квинкция, разъяренная чернь сейчас избрала бы даже Ганнибала, лишь бы уязвить Сципиона. Более того, антисципионовская кампания возымела такое действие, что и Гай Лелий не прошел в консулы от плебеев из-за своей дружбы с Публием, и вторым консулом стал Гней Домиций.

Расстроенный Сципион при объявлении итогов комиций с надеждой смотрел на Гнея, взглядом прося его не довершать разгрома и отказаться от должности в пользу Лелия. Он, Сципион, и вдруг просил! Но Домиций сиял счастьем и раскланивался перед толпою, не замечая Сципиона.

9

Назика несколько дней проклинал плебс, жаловался, что не переживет такого позора и грозился броситься на меч или по примеру Кориолана уйти к Антиоху и воевать против Рима.

— Это — по примеру Ганнибала, а не Кориолана, — усмехнувшись, сказал ему Публий и посоветовал не валять дурака, а готовиться к большим делам.

Поражение ожесточило Сципиона, и он сказал друзьям, среди которых теперь не было Лелия, что враги здорово его разозлили, а потому им скоро придется как следует познакомиться с десницей, сокрушившей Карфаген. По его прогнозам, ситуация в Риме в ближайшее время должна была измениться, так как в гнусной предвыборной травле его кандидатов оппозиция растратила резервы и обнажила свое уродливое лицо. «Перестаравшись в ненависти, плебс скоро раскается и возвратится к нам, — говорил он, — мы же используем его силу в благих целях. Хватит нам валяться на пиршественных ложах и воевать с пирогами, пора выходить на поле брани!»

Встретившись вскоре после комиций с сияющим Титом Фламинином, Сципион хмуро, но напористо поинтересовался, чему тот радуется.

— Ну, как же? — хитровато усмехаясь, удивился Квинкций, довольный, что Публий сам с ним заговорил. — Приятно, когда государство ценит тебя не меньше, чем других.

— Государство тебя ценит, но ты об этом, кажется, забыл, а вот плебс показал лишь то, что других он ценит ниже, чем тебя. И торжествовать тебе нечего: победил не ты, а Катоново отребье!