Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра Страница 5

Говорящий на ломаном греческом нубиец был нашим спутником и стражем и сопровождал нас до самой Напаты. От него мы узнали, что правитель срочно нуждается в хорошем, образованном греческом враче.

— Ваш правитель полагает, что эту проблему можно решить силой? — возмутился отец. — Напасть на лагерь, перебить множество людей и увезти двух врачей в качестве военной добычи. Может быть, мы вообще не хотим работать на твоего правителя. Мы свободные греки и принесли клятву нашему, — слово «нашему» он подчеркнул, — правителю.

Нубиец невозмутимо улыбнулся:

— Какому правителю, Геракл? Авлету? Его сыну Птолемею? Его дочерям Беренике и Арсиное? Или, может быть, Клеопатре, седьмой в роду? Все они были правителями; правда, совсем недолго, но все же. А Египтом со времен Авлета в действительности правит римский сенат. Ему ты не присягал?

Мой отец устало покачал головой. Мы сидели под навесом, перед нами тянулась бесконечная пустыня. Время от времени мы проплывали мимо какой-нибудь деревни: ее жители, отощавшие и оборванные, неподвижно стояли на берегу, разглядывая наше судно. Наконец отец сказал:

— Как военный врач я давал присягу династии, а не какому-то определенному лицу. Правители приходят и уходят — так было всегда.

— Его величество правит уже больше десяти лет, его почитает народ, уважают министры, любит семья…

— Да-да, хорошо, — прервал его отец.

Столица Напата производила странное впечатление. Казалось, что находишься в Древнем Египте, но все выглядело маленьким, жалким и грубым. Как будто какой-нибудь третьеразрядный мастер за несколько дней построил город в том стиле, который поверхностно усвоил в Египте. Здесь были храмы с пилонами и стенами, покрытые непонятными иероглифами, были статуи правителей или богов — грубое, неумелое подражание египетским. Дворец правителя находился на окраине города. Построенный из необожженного кирпича, он был маленьким и скромным, однако в нем всегда царило оживление. Вдали видны были и пирамиды: жалкие сооружения с отвесными стенами, вероятно, не выше шестидесяти — семидесяти футов.

Нас поселили в государственной тюрьме. Но наш спутник заверил, что это только для нашей же защиты — в стране не любят чужеземцев, даже если это греки. А правитель как раз уехал на охоту и вернется не раньше чем через пять-шесть дней.

Хотя отец мой стал молчалив и ничего не говорил о нашем положении, я знал, что он постоянно об этом думает и ищет какой-нибудь выход.

Наша тюрьма, впрочем, вовсе не была какой-то ужасной мрачной клеткой, хотя и находилась на самом верхнем этаже здания, которое, очевидно, служило казармой. Мы жили в двух маленьких комнатках с одним окошком, выходившим на запад. Из него видны были пирамиды на горизонте. Их темно-коричневые зубцы вонзались в небо, как шипы какого-то гигантского высохшего растения. Чтобы как-то убить время, мы вели бесконечные разговоры обо всем и ни о чем. Время от времени отец спрашивал меня, слегка усмехаясь:

— С Сатис теперь, видимо, все уладится?

Я только пожимал плечами, стараясь не показать, что меня задевают его остроты.

За полгода до нашего отъезда на границу на одном из ежегодных симпосиев[18], которые правитель Сиены устраивал для знатных семей, я познакомился с его дочерью Sat-Eset. Ее египетское имя означало «Дочь Исиды», я называл ее Сатис. Девушке было четырнадцать лет. Она впервые участвовала в таком празднике вместе со своими родителями и старшими братьями. Наш правитель был человеком широких взглядов и, видимо, помнил, что в Александрии правили греческие цари. Поэтому он ввел обычай, по которому после обеда молодежь должна исполнять греческий танец.

В этом танце юноши и девушки, стоявшие друг против друга, брались за руки и выполняли довольно сложные танцевальные шаги и движения. Для того чтобы танец этот доставил удовольствие нашим родителям и близким, нам пришлось сначала несколько дней репетировать. Девушки уже через несколько часов поняли, что надо делать, а молодым людям для этого понадобился целый день. Некоторые (и я в том числе) так и не смогли бы справиться с этим без женской поддержки.

К тому времени, как на симпосии мы встали друг против друга, мы с Сатис были знакомы семь дней и я по уши влюбился в нее. Я был далеко не невинным юношей, не раз спал с женщинами, с продажными тоже — в Сиене среди них встречались совершенно очаровательные. Но сейчас было что-то совсем другое, что-то новое, чего раньше не было. Когда я сегодня пытаюсь представить себе Сатис, мне ничего не удается. Она была маленькая, изящная, с трогательными тонкими руками и красивой крепкой грудью, не слишком большой и не слишком маленькой. Ее лицо? Это было красивое египетское лицо, старательно подкрашенное, с большими темными глазами, посаженными немного косо — похожее на лица многих молодых египтянок. В этом показательном танце были фигуры, в которых надо было брать друг друга за руки или хлопать в ладоши — при этом по телу моему каждый раз пробегала дрожь, как будто я прикасался к некоей священной статуе божества. Мой отец как-то продемонстрировал мне опыт с бронзовым стержнем. В мае или апреле, когда свирепствует хамсин[19], его выставляют на несколько часов на улицу. Если после этого дотронуться до него голой рукой, почувствуешь странный удар. Что-то похожее я чувствовал и когда меня касались руки Сатис, а когда она робко поднимала на меня свои огромные глаза, я краснел и отводил взгляд — это я-то, который уже имел опыт с гетерами.

Мы обменялись всего парой слов, хотя я, наполовину египтянин, довольно бегло говорил на языке этой страны. Наше танцевальное представление можно было счесть удавшимся. Во всяком случае, зрители были благосклонны и не заметили наших ошибок. Все это было вскоре забыто, но образ Сатис остался в моем сердце. Мне хотелось снова увидеть ее, поговорить с ней, дотронуться до нее, быть с ней рядом. Обычно такие вещи молодые люди держат от родителей в тайне, но у меня с отцом были совсем другие отношения: если меня что-то волновало, он тоже узнавал об этом, я искал у него совета и помощи. Поэтому я прямо и откровенно сообщил ему, что твердо решил жениться на Сатис.

Это известие слегка ошарашило отца. Он закрыл дверь и уселся напротив меня.

— Конечно, Олимп, я понимаю твои чувства. Я тоже был влюблен в египтянку и сделал все, чтобы она стала моей женой. Ты плод нашего недолгого супружества, нашей любви. Но это было в Александрии. В этом городе все. народы живут вместе. Евреи женятся на египтянках, египтяне на гречанках и гречанки на евреях. Здесь, мой мальчик, все не так просто. Конечно, в Сиене я как врач пользуюсь заслуженным уважением, иначе нас не приглашали бы на ежегодные симпосии. Но ты мог бы заметить, что обычаи здесь строже. Со времен персидского господства здесь, на Элефантине, живут евреи, греки здесь тоже есть — как ты, я или офицеры пограничного войска. Но прежде всего здесь живут египтяне — уже несколько тысячелетий. Это их земля, их страна. Старые обычаи живы и почти не изменились. Для правителя Сиены мы иностранцы, которые приходят и уходят, которых, конечно, уважают, но с которыми не вступают в семейные отношения. Ты хочешь, чтобы я пошел к правителю города просить для тебя руки его дочери? Я многое готов для тебя сделать, но здесь мы бессильны. Конечно, было бы глупо просить тебя забыть эту девушку, но в данном случае тебе придется самому решать эту проблему. Даже если Сатис захочет — а я в этом очень сомневаюсь, — ее родители никогда не дадут согласия на то, чтобы она вышла замуж за грека.

— Наполовину грека, не забывай об этом! — возразил я упрямо.

Геракл беспомощно поднял руки:

— Ах, Олимп, я не забываю об этом. И доказательством служит то, что я так и не женился больше.

А теперь мы с отцом сидим в тюрьме в Мерое, а я все не могу забыть Сатис. И во мне живет подобие надежды — возможно, это только из гордости или упрямства, — что моя любовь найдет ответ.

Потом вернулся с охоты правитель Теритекас, и суровая действительность прогнала призраки прошлого. Когда нас собрались вести на первую аудиенцию со связанными руками, мой отец запротестовал:

— Если я должен служить правителю как врач, я хочу предстать перед ним свободным человеком. Сохмет будет разгневана, если ее слуги предстанут в оковах.

Мой отец нашел верный ход, потому что здесь — позже мы чувствовали это на каждом шагу — очень чтили древних египетских богов. Вероятно, это осталось еще с тех времен, когда правители Куша почти целое столетие правили также и Египтом; мой отец немного знал об этом. Итак, нас развязали и повели в зал для аудиенций, где у дверей нас уже ждал распорядитель. Он довольно хорошо говорил по-гречески и засыпал нас правилами и предписаниями, большинство из которых мы не поняли. Ясно было одно: нам следовало трижды пасть ниц перед правителем — при входе, в середине зала и у трона — и так замереть, пока правитель милостиво не разрешит нам встать на колени.