Саша Бер - Кровь первая. Арии. Они Страница 5

К вечеру Дануха собрала общий бабий сбор у себя в куте. Жилище у неё было просторным, как раз весь бабняк по лавкам рассаживался. Рассаживались строго по ранжиру. Каждая знала своё место. Никаких ссор, передряг и перебранок, идиллия прям. Приходили к ней в кут, несмотря на то, что самой большухи в землянке не было. Так было заведено. Прежде чем собраться бабняку, Дануха из кута уходила. То на реку уйдёт, то по огороду шастает, то в бане отсиживается, давая возможность бабёнкам рассесться, да словом обмолвиться. Нельзя сказать, что бабы целыми днями друг друга в глаза не видели. Хотя в доме у каждой дел невпроворот и у каждой, как не спроси, по горло, но и друг к дружке бегали и просто по-соседски балакали, новостями да сплетнями делились, а как же бабам без этого то? Но вместе, вот так, собирались редко. Тут и толки были другими и разговоры более приличные что ли. Бляцких, да не потребных здесь не вели. Большуху побаивались как одна, за такие вещи и ближниц своих не щадила, языки быстро укорачивала. Хоть и вековухой считалась их большуха, но матёра была не дать не взять, хоть сама себя за матёрую не считала. Одним взглядом могла любую в хворь уложить не по тужившись. Дануха была в собственной бане и всё что говорилось в куте через шкуру — загородку слышала. Тогда-то и пошёл среди баб впервые пустозвон о некой нежити чёрной степной. Только тогда это в виде сплетен от кого-то прилетело, а сплетня она ж хуже сказки, так размалюет естество, что не только до не узнаваемости, но порой и переворачивая всё с ног на голову. Большуха послушала, послушала, да и решила пресечь это блядство[9] на корню, выползая из укрытия. Все говоруньи замолкли, как по команде. Вышла она на средину, опираясь на клюку, каким-то мутным взглядом полуприкрытых глаз осмотрела каждую бабу снизу доверху, почесала свою седелку и еле слышно, чтоб все прислушивались, начала:

— Хвать воду в реку лить, девичьи пугалки пяряжовывать. Делом надоть заняться.

Бабы замерли, даже теребить подолы перестали. Большуха продолжила:

— Вота чё бабаньки я вам скажу. Эт ночь снег стихнеть, небушко проясниться и к нам на несколь дяньков Вал Морозный заявится. Сразу предупреждаю злой, аки волчара лютый. Знам, Мороз не мужик, за жопу схватит бабью душу не согрет, а за чё хватит то и отвалится. В аккурат на Святки явился. Надо ж как. Встретить надобно, как положено. Закормить, задобрить. Злым он нам, ой как не нужён.

Бабы дружно закивали, забубнили, создав гул, как в дубле с пчёлами. Дануха брякнула клюкой об пол. Замолчали, только на этот раз тихий шелест одежды с мерным потрескиванием поленьев в очаге создавал некую нервозность, висящую воздухе. Они помнили разнос большухи на прошлогодние Святки, да тут ещё Дануха напомнила:

— Да, вы, сучки не скупитесь как-то было в прошлу зиму, принесли как обосрали.

Злобный взгляд её блеснул по потупившим глазки бабам.

— Чуят жопны мои кости, — продолжила она уже тихо, по-старчески скрипуче, — эт зима люта буть, да долга.

Затем ещё раз обвела весь бабняк взглядом и уже привычным твёрдым тоном, словно подзатыльники раздавая, закончила:

— Дров запасти боле обычнова. Пацанов отрядить всех. Атаману скажу, мужички подмогнут. Брат Данава будеть в аккурат к половине дня. Дятей всех и самим тож, жиром мазаться. Мяне ящё обморозков завтра не хватало.

И на следующий же день всё, что предсказала Дануха с погодой, оправдалось полностью. Небо за раз прояснилось, даже тучки не видать. Воздух с самого утра точно зазвенел от мороза. Размазанное в дымке низкое солнце на краю неба, светило тускло. Ветер стих, а снег под ногами заскрипел до противного мерзко и громко. Пацаны, в отличии от обычного, сделали в лес по две ходки, натаскав дров и для бабьих кутов, и для бань, и для общего костра в центре площади.

К полудню со стороны змеиного источника, пробираясь сквозь заносы пожаловал родовой колдун, родной брат Данухи Данава. По летам он был не молод, чуть по моложе Данухи. Хоть и шёл он не очень из далека, по местным меркам, но такая путь-дорога далась бедняге тяжело. По крайней мере выглядел он уставшим и измученным. На нём была шкура бера-зверя, мехом внутрь, шапка волчья с волчьей же башкой поверх шапки, от чего издали казалось, что у Данавы две головы. Ноги укутаны в бобровый мех с деревянной вязанной решёткой снизу, эдакие укороченные снегоступы, руки в варежках-мешках с когтями непонятной зверюги. Во всём этом одеянии колдун казался большим и грозным, хотя без одежды был худосочен, как дрищ[10], за что Дануха вечно поддевала братца, но тот на неё, как водится, по его мягкости характера, никакой обиды не держал, внимания не обращал. Привык. Хотя, когда был весел, что бывало редко, нет-нет да огрызался, пройдясь мельком по её свинячим телесам, заплывшим жиром. Ко всему прочему колдун тащил за спиной огромный по размерам мешок самотканый из травяной нити, а в руках тягал увесистый длинный посох, с белым как снег черепом какого-то небольшого зверя в виде набалдашника.

Весь род вывалил на встречу, даже атаман Нахуша с мужиками пожаловал. Пацаны помогли колдуну забраться на пригорок, протаптывая тропку и освобождая его от поклажи. Тот тяжело вскарабкался, смачно плюнул на левое плечо, обнял сестру, обнял атамана, поздоровался с присутствующими, покивав всем обоими головами и никого не спрашивая, и ни с кем не говоря, прямиком прошлёпал на своих вязанках в кут большухи. Там по скидывал шкуры на пол и нырнул в натопленную баню, проблеяв тонким вибрирующим голоском, даже не оборачиваясь:

— Данух, дай чё горячего внутри согреться.

Большуха зачерпнув в ковш парящего варева, стоящего в широкой миске у самого очага, подала знак бабам, заполнявшим её жилище, мол готовьтесь и нырнула вслед за ним за полог.

— Есть чё бушь, братец? — спросила она, протягивая ему ковш с травяным отваром.

— Не-е. Я не голоден, — ответил он, протягивая ноги к банному камню и шумно прихлёбывая из поданного ему ковша, — как тут у вас? Всё спокойно?

Судя по выражению всего исчерченного, да изрисованного татуировками и ритуальными шрамами лица колдуна и по напряжённости заданного вопроса, что-то случилось. И большуха почуяв это, насторожилась.

— Тихо всё, — ответила она, вопросительно уставившись на брата, — ты б не явился, таки ваще благодать была, волки и то сильно не достають, а чё случилася, Данав?

Колдун, как и не услышал её будто или сделал вид, что не услышал. Он, не меняя позы и продолжая прихлёбывать отвар, опять, как бы между прочим, поинтересовался:

— Чужие не забредали?

Дануха подумала, прежде чем отвечать. К чему это он клонит? Потом прошуршала в своей памяти и ответила:

— На Гостявой сядмице народ был из трёх соседних баймаков, а от Грабовских атяман, лично гостил. Волк яво изрядно эт зиму потряпал, вота и призжал по скоту торговаться. Три ара были, тож торг вяли. В общем как обычно. Да чё случилася то?

Но ответить он не успел, потому что входная шкура распахнулась и в баню ввалился артельный атаман, грузно плюхнувшийся на полог, распахивая тулуп.

— Чё смурной такой, колдун? — встрял он в разговор скидывая остроконечную беличью шапку и разбрасывая ноги в стороны.

Данава опять никак не отреагировал на вопрос, продолжая хлебать из ковша. Пауза затягивалась. Наконец он оторвался от горячего отвара, поставил ковш рядом и пристально взглянув на атамана спросил:

— Атаман. Тебе охотнички ничего подозрительного не сказывали?

— Ты о чём? — спокойно переспросил Нахуша, откидываясь спиной на стену.

— Чужие тут по твоим землям ни где не шастали? Я не имею ввиду гостей. Может где по лесам попадались, нечаянно заблудившиеся, аль где на дальних подступах натоптали, кто такие непонятно?

Атаман оторвался от стены, всем телом подавшись в сторону колдуна.

— Какой дурак в это время по лесам шастать будет, да ещё так далеко от жилья? Не мути Данава. Говори, чё не так.

— Чёрная степная нежить в наших краях завелась, — выдал колдун полушёпотом, показывая всем своим видом и испуг, и волнующую заинтересованность.

— Тфу ты, отрыжка, — сплюнула Дануха, — и этот малахольный туда ж. Толь давяча бабам языки укорачивала. Братец, ты эт с каких пор в девкины страшилки играться начал?

— С тех пор, Данушка, как по нашему берегу четыре баймака поубивали под чистую.

Дануха переглянулась с сыном и оба уставились на колдуна. Тот продолжал:

— Хаживал я давеча тоже по гостям. Заглянул к своему давешнему приятелю, что на два с гаком перехода назад от нас проживает. Колдун он там родовой… был. Так вот он один от всего рода и остался. Мужики побиты, пацаны потоптаны, дети малые мужицкого пола по домам сожжены. Большуху с ближнецами тоже, кстати, — сделал он ударение на слове «кстати», обращаясь к сестре, — побили и сожгли, а что по моложе, да детей всех бабьего полу утащили в степь.