Андрей Расторгуев - Предел прочности Страница 5

Дорога постепенно сужалась, превращаясь в тропу, петляющую по дну распадка. Его пологие склоны поднимались всё выше. Вскоре наверху, слева и справа, возникли две пузатые, круглобокие башни. От них навстречу друг другу сбегали вниз длинные, прямые стены, повторяющие рельеф местности. Сходились на самом дне, образовав над узким проходом глубокую стрельчатую арку.

– Главные городские ворота, – многозначительно, со знанием дела произнёс Джораев. – Ганжа-гапысы называются. Ганжинские то есть. Это северные, да. А ещё есть восточные, Агоглан-гапысы. На западе Эривань-гапысы. О них можно услышать и как о Халифали-гапысы, но это из-за деревни, через которую дорога на Эривань идёт. Есть и четвёртые, только я о них ничего не знаю. Восточные и западные ворота лишь для верховых и вьюков, а здесь и повозки могут ездить.

Их окликнули со стены, спросив кто такие. Створки заперты. Осторожничают. Не мудрено. Пятьдесят вооружённых казаков хоть и не великое по местным меркам, но всё же войско.

Никий ответил по-татарски, несколько раз повторив хорошо понятное всем в отряде слово «урус». Лисаневич разобрал немногим больше. Всё же поднаторел в языке за время службы на Кавказе. Правда, бегло, как Джораев, говорить не мог.

Пока Никий «обменивался любезностями» со стражей, Лисаневич оглядел арку, обрамлённую мозаичной кладкой из красиво чередующихся тёмных и светлых камней, крепкие стены в десять аршин высотой, башни в отдалении… М-да, любо-дорого здесь оборону держать. Удобных подступов практически нет. Единственная дорога слишком крута и заужена. Больше походит на коварную ловушку. Достаточно поставить два орудия, чтобы на корню пресечь любые попытки приблизиться к воротам. Пушечный огонь отобьёт всю охоту к штурму, нанеся непоправимый урон.

Полностью блокировать небольшую крепость не получится. Участок нагорного плато, на котором она стоит, окружён отвесными скалами, густым лесом и глубокими оврагами. Осаждающим ни за что там не пройти. Зато гарнизон может легко получать продовольствие извне. Лишь здесь, на севере, где можно подняться в гору, есть крепостная стена. Высокая, надёжная, с идеально ровными пролётами и далеко выступающими сторожевыми башнями, позволяющими вести губительный фланкирующий огонь.

Идеальное место для размещения войск. И климат куда мягче, нежели в Елизаветполе.

Наконец, ворота распахнулись. В крепостном дворе русских встретили несколько бородачей, с головы до ног обвешанных разномастным оружием. Один из воинов держал под уздцы вороного жеребца, настоящего красавца. Лисаневич невольно залюбовался конём. Тот ни секунды не стоял на месте. Нетерпеливо топал, играя рельефными мускулами, всхрапывая, обмахиваясь хвостом и вздёргивая головой. Ему явно не терпелось пуститься вскачь. Но хозяин, солидный горец лет сорока в лохматой папахе, такой же чёрной, как и его густая бородища, держал крепко. Ещё и бормотал что-то успокаивающе, поглаживая жеребца промеж раздувающихся ноздрей.

Когда Лисаневич приблизился, в него упёрлись две пары внимательных глаз – человека и животного. До странности одинаковые взгляды.

Владелец вороного бросил несколько скупых слов, отдавая распоряжения:

– Ваши нукеры останутся здесь. Можете взять не больше десятка. Я провожу вас к хану.

Сразу видно кто здесь главный.

– Хорошо, Мухаммед-ага, – ответил Джораев.

– Что за Мухаммед? Ты его знаешь? – Майор кивнул на всадника, лихо запрыгнувшего в седло.

– Да. Это Мухаммед-Кули, старший сын Ибрагим-хана.

– Сам наследный принц? Надо же. Ну, раз нам оказана такая честь, то конвой, думаю, не потребуется. Поедем вдвоём.

– Как скажешь, майор-джан.

Мухаммед сопроводил «урусов» до самого дворца, который напоминал маленькую крепость со стенами и башенками. Вместе с приехавшими вошёл во внутренние покои. Перед залом, где в окружении беков сидел Ибрагим-хан, попросил подождать.

Вернулся он быстро. Не закрывая дверь, пригласил следовать за ним.

Отец Мухаммеда, разменявший восьмой десяток, но ещё довольно крепкий старик, полулежал на подушках в большом кресле с резной спинкой и подлокотниками. Широкая борода, некогда чёрная, а ныне вся в седых пробегах, полностью закрывала грудь. Унизанные перстнями пальцы вяло теребили костяные чётки.

Слева и справа вдоль стен тянулись покрытые коврами возвышения, больше похожие на длинные приступки. На них, поджав ноги, сидело порядка пятнадцати богато разодетых вельмож. Перед каждым на полу остроносые башмаки. Все с интересом поглядывали на вошедших.

После того, как Лисаневича представили, он произнёс давно заученную речь, повторенную по-татарски Джораевым, и вручил Ибрагим-хану письмо Цицианова с проектом трактата о вступлении в русское подданство.

Неторопливо, даже нехотя, будто ему поднесли прошение какого-нибудь простолюдина, карабагский правитель прочитал оба письма, составленных, надо полагать, на его родном языке. Передав бумаги сыну, пронзил майора колючим взглядом из-под густых, сросшихся на переносице бровей. Начал говорить, словно плёткой щёлкал – резко, делая короткие паузы после каждой фразы. Наверное, чтобы дать время Джораеву перевести.

– Я услышал вас, русские посланники. Теперь мы будем совещаться. Для этого я и собрал почтенный Диван. Прошу на время нас покинуть… Мухаммед, отведи гостей.

Они вышли. Что ж, здесь, в небольшой приёмной, тоже были постелены ковры и лежали подушки. На них и примостились. Только разуваться и поджимать под себя ноги не стали.

В «тронном зале», между тем, кипели настоящие страсти. Старейшины спорили так громко, что без труда можно было каждого услышать и разобрать слова. Жаль, тараторили быстро. Лисаневич не успевал схватывать.

– О чём толкуют? – спросил он Джораева, который тоже внимательно вслушивался в доносившуюся из-за двери перепалку.

– Пытаются отговорить Ибрагим-хана подписывать трактат.

– А он?

– Молчит. Пока только спрашивает. Они промеж собой спорят.

– Чего тут спорить. Либо к нам пойдут, либо персияне им на глотку наступят.

– Об этом и спорят, слушай. Кто-то кричит, что русские лишат Карабаг независимости…

Майор скептически фыркнул:

– Будто бы Персия им свободу на блюдечке преподнесёт.

– Вот-вот, слушай, этот крикун так и сказал. Если хотим быть свободными, да, надо к персиянам идти. Они, мол, наши единоверцы.

– Здесь и армяне живут. Христианский народ, между прочим.

– Вай, ты о чём? Когда это армян спрашивали? Нет больше братства Хамсы. Забыл? Татары в Карабаге правят… О, хан заговорил.

Действительно, галдёж смолк. Слышен единственный голос.

– Ну, чего там? – Лисаневич нетерпеливо толкнул в бок притихшего Джораева.

– Э, дай дослушаю, да. – Тот опять отвернулся, обратившись в слух.

Пришлось полагаться на себя. Дмитрий понимал через слово:

– …Вы все прекрасно знаете о коварстве Баба-хана… Всё равно придёт на наши земли… Будет жечь хлеба, уводить людей и скот… Я предпочту заключить союз с русскими…

Гул голосов. Кто-то недовольно высказывается, но хан прерывает:

– Мой внук будет залогом добрых отношений. Ему в аманатах обещано должное содержание.

Снова ропот. Несколько раз подряд звучит имя Мухаммед. Он-то тут причём?

Лисаневич не может ничего разобрать. Толкает Никия:

– О принце, что ль, заговорили?

– Да. По условиям трактата, оказывается, должны отдать в залог его сына в Тифлис.

Вот оно что. Азиаты зачастую содержат родственников подданных у себя в заложниках. Вполне обычная практика, в том числе, для Закавказья, успешно используемая и русскими. Такой своеобразный короткий поводок для вассалов. Окажешь неповиновение, у твоего родича голова с плеч.

Спор длился долго. Лисаневич и Джораев успели выпить всё вино и съесть все фрукты, принесённые ханскими слугами. Наконец, двери распахнулись, и галдящая толпа беков хлынула мимо слегка захмелевших русских на выход из дворца.

Вслед за иссякшим потоком появился Мухаммед.

– Хан желает говорить с вами, – сказал устало и посторонился, пропуская посланников.

Ибрагим, казалось, постарел за это время ещё лет на десять. Щёки впали, под глазами набухли мешки, глубже прорезались морщины…

– Передайте князю, что я согласен, – произнёс он глухо. – Пусть назначает время и место, где мы сможем встретиться и заключить договор.

На этом аудиенция была окончена. Мухаммед вывел гостей на улицу.

Пока ждали коней, Лисаневич, испытывая неловкость, попросил Джораева перевести:

– Прошу меня извинить, Мухаммед-ага. Я не знал, что в аманаты предложено передать вашего сына.

– Знай вы об этом, разве что-нибудь изменилось бы? – равнодушно бросил тот. – Нам не дано вершить свою судьбу самим. За нас это делает Всевышний. Если ему будет угодно забрать жизнь моего сына, так тому и быть. Никто не в силах противостоять великому промыслу.