Каирская трилогия - Нагиб Махфуз Страница 5

компании, сердечным приветствием искреннего друга и верного возлюбленного, выдержанного вина и приятного остроумия. Но одно дело — слушать пение в одиночестве, как в тех домах, где есть граммофон — без сомнения, это было и приятно, и мило, однако не хватало той же атмосферы, тех же нарядов, той же обстановки, а потому едва ли сердце его могло довольствоваться этим. А ему так хотелось отделить просто песни от пикантных песен, от которых сотрясаются души и соревнуются между собой в подпевании, отпивая глоток из наполненного бокала и наблюдая следы возбуждения на лице и в глазах друга. Затем они все вместе славили Аллаха. Однако вечеринка не ограничивалась лишь воспоминаниями; преимуществом её было и то, что она в результате дарила ему средства наслаждения жизнью, пока покорная и послушная жена так тревожилась, оказавшись рядом в его приятном обществе, когда он углублялся с ней в разговор и сообщал о том, что у него на сердце, так что и сам ощущал это, пусть даже иногда она была не просто какой-то рабыней в доме, а ещё и спутницей его жизни. Так он начинал рассказывать ей о своих делах, и сообщал, что порекомендовал нескольким торговцам из числа своих знакомых закупить растительного масла, муки и сыра и принести ему на случай их удорожания и исчезновения необходимых продуктов из-за войны, которая вот уже три года как перемалывает весь мир. И по привычке, всякий раз, как он вспоминал про войну, начинал проклинать австралийских военных, которые наводнили город, словно саранча, и сеяли повсюду разврат. Он, по правде говоря, приходил в ярость от австралийцев по совсем другой, особой причине — потому что они препятствовали его походам в увеселительные места в Озбекийе, и побеждённый, отказывался от этих планов, разве что совсем изредка, когда выдавался подходящий момент, так как он не мог выставлять себя перед солдатами, которые явно грабили народ и развлекались тем, что безудержно подвергали их разного рода посягательствам и унижениям. Затем он стал спрашивать её о том, как там «дети», как он их называл, не делая различия между самым старшим из них, что был инспектором в школе на улице Ан-Нахасин, и младшим, что учился в начальной школе «Халиль Ага». После он многозначительно задал ей такой вопрос:

— А как там Камаль? Смотри у меня, не покрывай его проделки!

Женщина вспомнила про своего младшего сына, которого всегда покрывала. Для него и правда не было никакой опасности от невинной игры, хотя муж её не признавал невинными никакие игры или развлечения. С покорностью в голосе она сказала:

— Он соблюдает приказания своего отца.

Её муж ненадолго замолчал и казался рассеянным: словно цветы, он собирал воспоминания о своей счастливой ночи, затем отступил и начал проверять, что же он помнит о том, какие события были в тот день до вечеринки, и вдруг вспомнил: то был торжественный день. В таком состоянии он не желал чего-либо скрывать от неё, раз это маячило на поверхности его сознания. И он сказал, как будто обращаясь сам к себе:

— О, до чего же благородный человек, этот принц Камаль Ад-Дин Хусейн! Ты разве не знаешь, что он сделал?.. Отказался занять престол своего покойного отца, находясь в тени англичан.

И хотя женщина знала о вчерашней кончине султана Хусейна Камаля, имя его сына она слышала впервые, и не нашлась, что сказать. Подталкиваемая чувством благоговения к собеседнику, она, тем не менее, боялась, что не отреагирует на каждое сказанное им слово так, как надо, и произнесла:

— Да смилостивится Аллах над султаном и почтит его сына.

Муж её продолжал говорить:

— Его сын, принц Ахмад Фуад, или, точнее, султан Ахмад Фуад, как его теперь будут называть, согласился занять трон. Сегодня состоялась его коронация и торжественный переезд из дворца Аль-Бустан в Абидин… да хранит его Господь вечно.

Амина с большой радостью и вниманием прислушивалась к словам супруга. Внимание вызывало у неё любое известие, доносившееся из внешнего мира, о котором она почти ничего не знала. Радость же внушали ей всё те серьёзные вещи, о которых говорил с ней муж. А мимолётная симпатия восхищала её, доставляя удовольствие от понимания того, о чём он, собственно, говорил. Она пересказывала всё это своим сыновьям, и особенно обеим дочерям, которые как и она, совершенно ничего не знали о том мире. Она не нашла ничего иного, чем можно было бы вознаградить его за проявленное им великодушие, чем повторить для него молитву, которую знала уже давно, чтобы он почувствовал то же удовлетворение, что чувствовала и она в глубине души, и сказала:

— Господь наш способен вернуть нам нашего господина Аббаса.

Супруг её замотал головой и пробормотал:

— Но когда?… Когда?… это известно лишь Господу… В газетах мы читаем лишь о триумфах англичан. Но они ли одержат в итоге истинную победу, или всё-таки немцы и турки? Да внемлет Господь… — И мужчина устало закрыл глаза и зевнул. Затем потянулся со словами. — Вынеси лампу в гостиную.

Женщина встала, пошла к столу, взяла лампу и подошла к двери, но прежде чем пересечь порог, услышала отрыжку мужа, и пробормотала:

— Доброго здоровья…

3

В тишине раннего утра, когда шлейф зари ещё путается в стрелах света, из кухни во дворе послышались следующие друг за другом шлепки — то был шум замешиваемого теста, что доносился, словно бой барабанов. Амина уже полчаса как встала с постели, сделала омовение, помолилась, а затем спустилась в кухню и разбудила Умм Ханафи: этой женщине было уже за сорок, и в доме она стала прислуживать, ещё когда девчонкой была, но покинула их, чтобы выйти замуж, а после развода снова вернулась в дом. А пока служанка вставала, чтобы замесить тесто, Амина принялась готовить завтрак. При доме был большой двор, и в самом дальнем углу его справа находился колодец, отверстие в котором было закупорено деревянной крышкой, поскольку детские ножки так топали по земле, что это привело к смещению водопроводных труб. В дальнем углу слева, у входа в женскую половину дома, было два больших помещения, в одном