Афанасий Коптелов - Великое кочевье Страница 50

Всадники направлялись к своим аилам.

Байрым пошел помогать семье.

— А я думала, ты совсем про нас забыл, — обидчиво упрекнула Муйна. — У тебя все разговоры о делах.

Над стойбищем подымались первые дымки.

Карамчи уже спешилась и, держа за руку весело щебетавшую Чечек, поджидала мужа, чтобы в новое жилище войти всем вместе. Она была чем-то явно смущена и озабочена.

Войдя в просторный аил, Карамчи разместила посуду по полкам, поставила треножник для казана. Борлай развел костер. Потом помог внести вьюк с постелью и развернуть кошмы. Все время он посматривал на жену, напоминая добрыми веселыми глазами о важном уговоре. Карамчи поняла его и, смущенно краснея, попросила:

— Подожди немножко.

— Ладно, — добродушно согласился Борлай, но тут же предупредил: — Только очень немножко… На новом месте надо сразу все делать по-новому.

Пора бы вести лошадей на пастбище, а Борлай и не собирался выходить из аила.

— Надо выполнять обещанье, жена.

Карамчи потупилась. Она и сама знала, что слово, данное мужу, надо держать, но трудно ей нарушить обычай предков. Она подняла на Борлая свои черные, робкие глаза, как бы спрашивая его: «А может, лучше не сегодня?»

— Чего же ты боишься, Карамчи? — ласково спросил Борлай; хорошо понимая ее состояние, подбодрил: — Снимай смелее, увидишь, как будет легко без чегедека. Ну, не раздумывай!

И она решилась. Дрожащими руками так порывисто распахнула чегедек, что зазвенели бусы и монеты на радужной нагрудной оторочке. К ногам упала тяжелая, неуклюжая одежда, веками уродовавшая алтайских женщин.

— Вот славно! — воскликнул Борлай и от радости даже прищелкнул языком.

А Карамчи, по-девичьи застыдившись, юркнула за занавеску.

— Ну что ты в самом деле… — Борлай откинул край занавески и, подавая руку жене, попросил: — Выходи. Покажись.

Она уступила ему.

Без чегедека она стала тоньше, подвижнее и казалась выше ростом.

Борлай окинул взглядом ее четко обозначившуюся фигуру и, нежно приложив руку к полному животу, спросил:

— Сына носишь?

Она покраснела и закивала головой:

— Пусть будет, как ты сказал… Я тоже хочу сына.

«Хорошо! — подумал Борлай. — У нас будут дочь и сын!»

Он повернулся к своим переметным сумам, с которыми ездил всюду, и достал новую синюю опояску.

— Вот тебе маленький подарок.

И когда он успел купить эту опояску. И как это Карамчи не заметила ее, когда они вместе укладывали вещи перед сегодняшней, последней перекочевкой!

Где-то неподалеку уже собрались люди на ойын и запели.

— Пойдем! — Борлай потянул жену за руку.

— Что ты, что ты, — смущенно отбивалась Карамчи. — Куда же я такая!

— Пусть все сразу увидят. — Борлай кивнул головой в ту сторону, откуда доносились песни. — Соседки убедятся: без чегедека лучше.

— Тебя кони ждут, — напомнила Карамчи. — А меня — дочка. Сейчас расплачется.

Борлай пошел расседлывать лошадей. Карамчи покормила Чечек и уложила спать.

Потом она снова взяла подарок и, рассматривая ткань, провела по ней рукой.

«Даже не у всякой девушки есть такая опояска!» — подумала она, гордясь своим мужем.

А на лужайке пели:

Если не вспашем чистое поле,Где мы возьмем ячменя?

Карамчи узнала голос Байрыма.

Муйна подхватила песню мужа:

Если бы не было великого Совета,Где бы нам жить весело?

Подпоясавшись поверх шубы синей ситцевой опояской, Карамчи оглядела себя и решилась: «В такой опояске можно выйти». И заторопилась со сборами. Ей хотелось выйти раньше, чем вернется муж. Обрадованный ее смелостью, он прибежит веселый и встанет возле нее в круг людей, которые песнями славят новоселье.

Вскинув голову, Карамчи, гордая своим поступком и уверенная в себе, пошла в сторону ойына. Соседки увидят ее такой — не осмелятся просмеивать. Наоборот, позавидуют ей…

Переночевав под деревом на мягкой траве, Яманай поднялась с рассветом и пошла навстречу солнцу. По очертанию сопок она отыскивала путь к перевалу, за которым, по ее догадкам, лежала долина, где живут русские.

Вокруг нее сияли розовые — в утреннем свете — снега, горели острые ледяные шпили, в провалах гор голубели ледопады. Легкий запах снега перемешался с ароматом молодой хвои, пробуждающихся трав. Далеко внизу реки пели свою вечную песню. На вершины гор легло солнечное спокойствие. И на душе Яманай было спокойно.

На сырой лужайке синели крупные водосборы. Где-то неподалеку трубили кураны, довольные жизнью, весной, утром. Далеко внизу в голубом просторе бесшумно парил орел.

Яманай впервые за последние месяцы остро ощутила жажду жизни. Думала только о том, как бы добраться до русского села. Там ей помогут, так же как помогают братьям Токушевым. Там она найдет Ярманку.

День встретила у снежных полей. Гора незнакомая. Наверное, на ней не бывала нога человека. Такие горы называются священными. Говорят, на таких вершинах обитают горные духи? Но странно, Яманай не чувствовала трепета. Наоборот, то, что она шла по священной вершине, уцелевшая, никем не тронутая, вселяло в нее смелость и сомнение в том, что здесь находилось обиталище духов.

Ее путь был освещен ярким солнцем. Журчали веселые ручьи. Внизу лежали бесконечные цепи гор. Белые облака проходили по ним, как большие отары овец. Выше облаков стояли величественные аилы двух вершин Белухи.

Вот и последний перевал. На востоке огромная, гладкая, словно дно казана, голубая долина. Посредине — дома, похожие на бугорки. Видны золотистые пятна новых тесовых крыш. Яманай от радости всплеснула руками:

— Агаш! Русское село! Там учится Ярманка!

Скорей, скорей туда!

Придерживая руками длинные полы шубы, она побежала вниз по крутому склону.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Весна 1928 года в Каракольской долине была шумной и веселой. Возле нового селения в палатках жили землемеры, в шалашах — плотники. По вечерам горели костры, играла гармошка, звенели песни.

Много было хороших перемен. В магазине появились новые для этих мест товары: оконное стекло и крючья для дверей, печные заслонки и вьюшки, самовары и фарфоровые чайники, гвозди и керосиновые лампы, мыло и гребенки. А самое главное — появились книжки на родном языке, появились карандаши и бумага. Чумар сам предлагал книжки покупателям, а иногда даже устраивал на крыльце магазина громкие читки.

Рядом с поселком, там, где белые струи Тургень-Су падали в темноводный Каракол, начали строить большой маслодельный завод.

Десятник с переводчиком ходили из аила в аил. Они приглашали алтайцев на работу, обещали им чай, листовой табак и добротное полотно. Хозяева аилов медленно пили чай с талканом, по целому дню думали, браться или не браться за незнакомую работу, и только на следующее утро давали ответ.

Первыми нанялись члены товарищества. Они составили две бригады: одна валила прямоствольные лиственницы, другая на арканах вывозила их к месту постройки. В аилах появилась мука. Теперь алтайки не только варили к ужину мясо, но и пекли в золе теертпек из крутого пресного теста.

Борлай Токушев по-прежнему просыпался раньше всех. До солнца успевал привезти сухостоину и начинал рубить дрова.

— Жалеет бабу: сам с дровами возится… При таком заботливом муже можно каждый год двойняшек рожать, — завидовали соседки.

Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, Карамчи выходила из аила за дровами, но Токушев сам брал поленья и уносил в жилье, сам разжигал костер. За чаем он смотрел на жену и думал: «Скоро в аиле появится люлька. А года через два вокруг очага будут стоять четыре чашки… Хорошо!»

После завтрака шел на постройку школы и там оставался до обеда. Где-нибудь на другом углу плотник просил помочь бревно поднять или косяк подержать, и Борлай первым бросался туда. Ему хотелось запомнить каждое движение плотника, чтобы потом самому повторить все: с таким же проворством рубить углы и пилить плахи и с не меньшей ловкостью вынимать пазы, вставлять косяки. Он думал о постройке своей избы. Довольно ему дрожать в аиле в такие морозы, когда блекнет небо и раскалываются камни!

В последнюю поездку в аймачный комитет партии Копосов прежде всего заговорил о строительстве:

— Коммунисты ставят себе избы? Нет? Почему? Не умеют, говоришь. Надо учиться строить.

— Я сделаю избу, — сказал Борлай.

— Этого мало, что ты сделаешь. Ты добейся, чтобы и другие себе поставили избы.

— Попробую.

— Не попробуй, а добейся. Зиму надо встретить в избах. Без этого нет оседлости.

В тот день Борлай думал о прошлом. Он вдруг обнаружил, что в его представлении красота перекочевок незаметно потускнела. Теперь кочевье не только не увлекало его, но даже думать о новом месте было неприятно. Хотелось прочнее осесть на земле и жить так, как дедам и отцам не снилось. Он первый построит избу с большой печью, в которой можно будет выпекать кислый хлеб.