Фаина Гримберг - Примула. Виктория Страница 50

Здесь, в столице Англии, сосредоточилась машинная индустрия, использующая силу пара; здесь царило массовое производство. Здесь по утрам улицы уже заполнялись громадной армией клерков и бухгалтеров, облачившихся в единообразные тёмные костюмы.

Город мглы и тумана. В конце девятнадцатого века, века Виктории, здесь проживало около пяти миллионов человек! И сколько здесь было мужчин в чёрных сюртуках и цилиндрах! И сколько возведено было мощных общественных зданий в стиле неоклассицизма и неоготики; зданий победоносной мощной державы. Рождался новый Лондон — массивный, аккуратный, величественный...

В двенадцатом веке один из участков городской стены прозвали Вавилоном. Дети распевали песенку:

Сколько миль до Вавилона?Двадцать пять и пятьдесят.Как бы мне туда добраться,Чтобы засветло назад?Будь проворней — доберёшьсяИ как раз успеешь засветло назад.

Но настоящим «новым», «современным» Вавилоном поэты назвали именно викторианский Лондон, даже сады Парк-лейн окрестили «висячими».

К 1870 году каждые восемь минут в Лондоне кто-нибудь умирал, а каждые пять минут — рождался. Сами лондонцы с восхищением, тревогой и благоговейным страхом глядели на город, вдруг приобретший такие размеры, так усложнившийся. Как это случилось?

Ещё в 1845 году, в книге «Положение рабочего класса в Англии» Энгельс пытался найти ответ на вопрос, пытался и не находил. И вновь, и вновь возвращался к образам загадочности и громадности:

«...Такой город, как Лондон, по которому бродишь часами, не видя ему конца... представляет из себя нечто особенное... Бесчисленное множество судов... сотни пароходов... бесконечные вереницы экипажей и повозок... сотни тысяч людей, представители всех классов и сословий... В огромном лабиринте улиц есть сотни и тысячи скрытых переулков и закоулков...»

Лондон сделался настолько огромен, что, можно сказать, заключал в себе все прежние цивилизации. Речь шла уже не только о древнем Вавилоне. Вестминстерское аббатство уже представлялось подобным знаменитому «городу мёртвых» близ Каира. Паддингтонский железнодорожный вокзал сравнивали с пирамидой Хеопса, парадоксально соединяя в этом сравнении глубочайшую древность и тогдашнюю ультрасовременность.

И конечно же, Рим, Рим, Рим!.. Новыми святилищами, выстроенными по образу и подобию древнеримских храмов, сделались лондонские банки. В архитектуре того же Английского банка возможно было опознать римские триумфальные арки и римские же храмы, посвящённые Весте[84], Солнцу и Луне!

Поэты называли Лондон «сердцем вселенной», и то пылко клялись в любви к этому городу, то желали ему погибнуть, как некогда погиб настоящий Вавилон!

В 1878 году Лондон обрёл истинный памятник викторианской эпохе. Египетский обелиск немыслимой древности был доставлен в железном цилиндрическом понтоне. Столько-то тысячелетий простоял он перед храмом Солнца, затем попал в цитадель эллинизма — Александрию. Затем его извлекли из горячего песка и доставили в столицу Англии. Каменная плита, вытесанная в каменоломне Древнего Египта, теперь стоит на берегу Темзы, охраняемая двумя бронзовыми сфинксами. На розовом граните видны иероглифические надписи — имена фараонов Тутмоса III и Рамзеса Великого. В Лондоне обелиск получил имя — «Игла Клеопатры». Теннисон[85] дал Игле Клеопатры свой поэтический голос. Обелиск заговорил словами поэта (опять же — поэта!): «Я видел закат четырёх великих империй! Я был, когда Лондона не было! И я здесь!» Туман и смог медленно разрушают гранит, иероглифы блекнут. Но Игла Клеопатры стоит! В 1878 году, при установке обелиска, под него заложили запечатанные контейнеры; в них — мужской и женский костюмы, иллюстрированные газеты, сигары, бритвенный прибор, детские игрушки и — самое главное — полный комплект викторианских монет!..

Лондон и лондонцы...

На первом этаже проживают мистер и миссис Мик. Он шляпник, занимается крашением детских головных уборов в переносном бачке. Приветливый маленький человечек... В задней комнате живёт миссис Хелмот. Муж её, в прошлом оптик, теперь помещён в Хэнуэлл, в сумасшедший дом, поскольку страдает меланхолией и проявляет наклонность к самоубийству.

Здесь, в огромном городе, совершаются ежедневно неведомые большому миру подвиги милосердия. Здесь знают, что неимущим, лишённым всякой поддержки, удаётся свести концы с концами только благодаря великой доброте друг к другу — даже между незнакомцами. Это очень многое объясняет. Доброта людей друг к другу здесь бывает просто поразительна!..

А ещё викторианский Лондон — город трудящихся детей... Мальчики на побегушках, разносчики пива, уборщики конского навоза, одетые в красную униформу. Парнишки таскают чемоданы и сундуки на вокзалах, помогают пассажирам на стоянках омнибусов... Дети танцуют под звуки шарманки и играют в волан в проходных дворах...

В восьмидесятые годы девятнадцатого века Лондон узнаёт новое название одной из своих частей — Ист-Энд.

Ист-Энд — обиталище бедных. Ист-Энд, который глаза пришельцев видят тоскливым и мрачным:

«Длинные ряды приземистых домов — неизменно двухэтажных, иногда с полуподвалом — из одинакового желтоватого кирпича, закопчённого одинаковым дымом, и все дверные молотки одинаковой формы, и все шторы висят на одинаковый лад, и на всех углах светятся издалека сквозь мглистый воздух одинаковые пивнушки...»

Но местные обитатели даже и не подозревают о том, какими являются чужим глазам...

Обитатели Ист-Энда удивлялись:

— Мне никогда не приходило в голову, что мы с моими братьями и сёстрами — обездоленные люди...

И даже чужие подмечают весёлость, приветливость, отважное и сильное добродушие, всегдашнюю готовность смеяться у обитателей Ист-Энда...

Жители Ист-Энда говорят на особом диалекте — диалекте кокни. Жители Ист-Энда — кокни. Жители Ист-Энда любят смеяться и ходить в дешёвые театры. Жители Ист-Энда уже не голодают. Разбогатевшие уроженцы Ист-Энда переезжают в Чингфорд и Форестгейт.

К последним десятилетиям девятнадцатого века Лондон стал имперским городом. Главные площади, железнодорожные вокзалы, отели, громадные доки, новые широкие улицы, перестроенные рынки — всё это зримо воплощало в себе беспримерную, исполинскую мощь. Город стал международным финансовым центром и локомотивом империи; здесь бурлила жизнь, полная великих ожиданий.

Могущество Лондона основывалось на деньгах. Сити — деловой Лондон — источник коммерческой активности и инструмент кредитования для всего мира. На Сити держится Англия, богатства империи питают и омолаживают Сити. К концу девятнадцатого века в Сити контролируют почти половину мирового торгового судоходства. В девяностые годы Лондон электрифицируется. Это город новых массовых профессий — инженеров, бухгалтеров, архитекторов, юристов. Для них открываются универсальные магазины. Для них — парки, музеи, картинные галереи. Для них — библиотеки и выставки. Лондон становится городом передовых женщин, борющихся за свои человеческие права...

По улицам течёт река транспорта...

Классики пишут, пишут и пишут. Классики пишут о Лондоне, о Лондоне королевы, о викторианском Лондоне...

Слушайте, слушайте, слушайте!..

Стоял конец сентября, и осенние бури свирепствовали с неслыханной яростью. Целый день завывал ветер, и дождь так громко барабанил в окна, что даже здесь, в самом центре Лондона, этого огромного творения рук человеческих, мы невольно отвлекались на миг от привычной повседневности и ощущали присутствие грозных сил разбушевавшейся стихии, которые, подобно запертым в клетку диким зверям, рычат на смертных, укрывшихся за решётками цивилизации. К вечеру буря разыгралась сильнее; ветер в трубе плакал и всхлипывал, как ребёнок.

Шерлок Холмс мрачно сидел у камина и приводил в порядок свою картотеку, а я, расположившись напротив, так углубился в чтение превосходных морских рассказов Кларка Рассела, что мне стало казаться, будто этот шторм застиг меня в океане, а шум дождя — не что иное, как рокот морских волн. Моя жена гостила у тётки, и я на несколько дней устроился в нашей старой квартире на Бейкер-стрит...

Это Лондон. Здесь хорошо понимают, что это такое — сидеть в тепле, в домашнем уютном тепле, в то время, как на улице, снаружи, гремит буря.

Это Лондон, здесь хорошо понимают, что такое преступление и наказание! Здесь не станут доказывать, что преступник — человек, в сущности, хороший. Здесь уже знают, что преступник — это преступник, а жертва — это жертва. И жалости, и сочувствия достойна именно жертва, а отнюдь не преступник! Здесь, в Лондоне, младенец-детектив, рождённый в далёкой Америке под пером сумрачного любителя нимфеток Эдгара По[86], растёт и мужает, и вырастает в энергического и деятельного мужчину в расцвете сил!..