Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов Страница 50

Иван чуть яичницей не подавился. Вот поди ж ты. Он за зерном в Череповец приехал, и Васька туда же.

— В Питер зерно он как собирается переправлять? — хмыкнул Иван. — С собой везти, так не больше мешка утащит. Ну, два, если помогут. С проводниками посылать, так тоже не бог весть сколько увезешь. В служебное купе пять мешков засунешь, от силы — десять, так их еще к вагону тащить, грузить у всех на виду. Вон милиционер на перроне стоит, все увидит. Да и не стоит из-за десяти мешков огород городить.

У Николаева был опыт борьбы с мешочниками и спекулянтами. В годы "военного коммунизма" они все на себе волокли. Но тогда и время было другое, и цены иные. Бывало, десять фунтов сала меняли на империал, а пуд муки на кольцо с бриллиантами. Переправлять из Череповца в Петроград большие грузы — это железнодорожников брать в долю.

— Ну, Иван Афиногенович, есть способ… — туманно, но с некоторым превосходством в голосе прошептал официант.

Вона как! Значит, Пулковский с Ванькой Сухаревым в доле. А уж у Ваньки-то на железной дороге знакомых много. При желании можно лишний вагон к составу на Петроград прицепить, можно к чужому грузу добавить.

— Сколько пудов Васька хочет взять? — поинтересовался Иван.

— С тышшу, не меньше, — важно заявил Сухарев.

— Ни хрена себе! — присвистнул Иван. Прикинув, что тысяча пудов, это целый железнодорожный вагон[9], едва не заржал.

— А что не так? — забеспокоился Сухарев. — В Питере за пуд пшеницы пять рублей дают.

— Ванька, ты как себе представляешь — забрать тыщу пудов? Ну, зерно-то, предположим, Васька возьмет. Амбар найдет, где тыща пудов лежит. А дальше? Пулковский, он парень городской, а ты-то ведь деревенский, должен соображать. Тебе сколько лошадей понадобится, чтобы тыщу пудов перевезти? Одна лошадь пудов пятьдесят за один раз увезет. Ладно, пусть шестьдесят. Чтобы целый вагон загрузить, худым концом, шестнадцать коней понадобится — целый обоз! А придумали — кто повезет, кто грузить станет? Где вы с Пулковским столько народа найдете? В восемнадцатом разная шушера на вагоны с мукой налеты устраивали. Наскочит человек тридцать на подводах, охрану снимут, в полчаса вагон почистят да разбегутся. А загрузить вагон в полчаса не выйдет.

Официант растерялся. В отличие от Николаева, представлявшего, насколько трудно организовать погрузку-разгрузку, доставку, сколько мороки бывает с обозами, Сухарев о таких вещах представления не имел.

— Так не в один же прием, — нерешительно произнес Ванька. — Я же, Иван Афиногенович, к тебе хотел съездить. Может, подмогнешь по старой памяти, а?

— Ага, не в один. У одного нэпмана зерно взяли, у другого. Куда ты мешки складывать станешь? Тут, в ресторане? Или вагон у тебя на путях свободный стоит? А милиция, они дураки? Ты один раз возьмешь, второй возьмешь, а на третий раз тебя самого за жопу возьмут. Такие дела в тишине не сделаешь, следы остаются. И мне надо полным дураком быть, чтобы на такое дело согласиться. А еще, Ванюшка, самое главное — шкурка выделки не стоит. Весь вагон — в тысячу пудов, всего на пять тысяч выйдет. Деньги большие, не спорю. А сколько ты железнодорожникам отстегнешь? В восемнадцатом они треть брали, сейчас не меньше. А в Питере, ты не сам по себе товар продавать станешь, а через кого-то? Вот и посчитай, сколько на брата выйдет. И с пшеницей вы с Васькой промах дали. Ты ее, пшеницы-тο, много ли видел? У нас все больше рожь да ячмень сеют. Это в два раза дешевле будут.

Ванька Сухарев пригорюнился. Еще бы, рушилась мечта взять огромные деньги. А Николаев, подчищая остатки яичницы хлебной корочкой, посоветовал:

— Ты, Ваня, сиди себе потихонечку в ресторане, самогонку посетителям втюхивай вместо коньяка, лекарствами приторговывай. Сам знаешь, курочка по зернышку клюет, а сыта бывает. Вот и ты клюй себе, пока Льва Карловича не посадили.

Иван собрался рассчитаться, но передумал.

— Подскажи-ка, как мне Ваську Пулковского отыскать?

— Так его и искать не надо. Сам скоро заявиться должен.

Пулковский в модном кожаном пальто сидел в санях позади Ивана и помалкивал. Николаев не стал ему объяснять, куда и зачем они едут, но парень не совсем дурак, должен был догадаться, что не в гости на пироги. Но Ваське все равно делать нечего, съездит, развеется малость. Заодно на своей шкуре поймет, каково это — зерно у мужиков брать. Глядишь, фантазировать перестанет.

Молча ехать было скучно и Николаев спросил:

— Чё у тебя с Лёнькой-то вышло?

— Приревновал он меня, — нехотя объяснил Васька, пытаясь надвинуть кепчонку на уши — на одно надвинет, с другого съедет. Эх, беда. Говорено было — надень шапку да полушубок, так нет же, фасон показывает. Перед кем кажет, если вокруг ни одной души?

— Уж не к Адочке ли?

— К ней, не к ней, тебе-то какая разница? — окрысился бандит. — Не поняли мы друг друга с Ленькой, а с ним шутки шутить опасно.

Иван рассмеялся.

— Эх, Васька, ты чего-то недоговариваешь. Если бы приревновал тебя атаман, ушел бы ты от него, вот и все. А ты из Питера уехал, да не куда-то — в Москву там, в Харьков, а в Череповец. Считай, в деревню подался. Ну, захочешь, сам скажешь.

Молча проехали пару верст. В дороге хорошо петь, Иван с удовольствием спел бы про русскую бригаду, что брала Галицийские поля, но в последнее время эта песня не пелась. Частушку, что ли, спеть?

Петь героические частушки в один голос не получилось, а Пулковский подхватывать не стал. Иван прокашлялся:

Верно, Васька никогда не слышал деревенских частушек. Послушал, начал смеяться. А где смех, там и откровенный разговор.