Алексей Хлуденёв - Олег Рязанский Страница 51

— Почему ты не предупредил о том хана? — недовольно спросил монгол, обращаясь к Олегу Ивановичу.

Князь ответил, что предупредил и уже отправил гонца к царю Мамаю; сам же глазами сказал окольничему: "Распорядись — пошли гонца немедля…" Юрий тотчас вышел из палаты сделать распоряжение.

Ордынцы опять заговорили меж собой, видимо, забыв, что Олег и некоторые из его бояр понимают ордынскую молвь. Наконец Ширин-бей потребовал от Олега Ивановича немедленного выступления его войска на Лопасню: ставить заслон противнику. Князь и не подумал возразить.

Тут же, в присутствии ордынских посольников, распорядился готовить рать к походу. Ширин-бей понимал, что распоряжение могло быть ложным, и чтобы оно было исполнено, следовало ему, Ширину, остаться на Рязани и проследить за исполнением. Но оставаться на Рязани не хотелось, ибо ему наказа такого от Мамая не было. На другой день ордынцы покинули Переяславль, озабоченные, но и несколько удовлетворенные хотя бы обещанием Олега встать на пути московского войска.

Глава двадцатая. Короткое свидание

Продав кольчугу, Савелий весело засобирался домой. Уложил на телегу непроданные подковы, серпы, удила, расстреножил пасшуюся неподалеку лошадь, введя её в оглобли, ласково похлопывал по сыто лоснящемуся крупу, трепал за холку. Великая удача — сбыть железную рубаху в первый же вынос на торг! То-то старуха и сыновья со снохами будут довольны! Мечтали завести в хозяйстве ещё одну лошадь — вот и заведем…

Пока стягивал супонью клешни хомута, кто-то сзади подошел легким шагом и слегка толкнул кнутовищем в спину. Оглянулся — Павел!

Зубы в веселом оскале, усы врастопырку, глаза блестят… Каурый конь Павла, некогда любовно выхаживаемый самим Савелием, стоял чуть позади.

Поистине сегодняшний день был днем удачи! После того, как продана кольчуга, встреча с любимым сыном, и притом столь неожиданная, в дни, когда только и слышишь повсюду тревожные разговоры о надвигавшейся войне, просто счастье…

— Павлуша! — Савелий раскинул руки в зауженных рукавах холщовой рубахи, обнял сына, обдав его отцовским терпким кузнечным запахом. — Сынок! (Прослезился.) Я об тебе уж стосковался. Как ты там, на гранях-то московских? Жив-здоров, стало быть?!

— Как видишь, батяня…

— Мать обрадуется! Изо дня в день об тебе толкует! Ну да ладно, дома поговорим. Обожди-ка, чересседельник привяжу…

Торопясь, старик вздел через кольцо седелки сыромятный ремень, чуть ли не впробежку обошел коня и подвязал ремень, вместе с оглоблями приподняв хомут и понудив тем самым коня держать голову высоко и весело. Павел с сожалением сказал:

— Домой-то, батяня, мне неколи заглядывать…

— Как неколи? — Савелий даже обиделся на такие слова сына. — Ты что из нелюди?

Павел — объясняя и оправдываясь:

— Я привез князю весть, а он велит мне на скорях ехать обратно… Только одну минуточку и вымолил для встречи с тобой…

— Что за весть?

— Война, батянь!

Савелий побледнел: он решил, что московские рати перешли рязанские границы и идут к Переяславлю. Чем это обернется — он знал по опыту Скорнищевской битвы, когда потерял сына Карпа.

— Но ты шибко-то не стращайся, — успокоил Павел отца. — Московиты из Коломны свернули на Лопасню. Видать, не хотят с нами сражаться. Может быть, у нас не будет с ними войны…

Савелий перекрестился, проговорив благодарение Богу, рукавами рубахи утер вспотевший морщинистый лоб. И решительно:

— Ну, а теперь — домой! Домой, домой! С матерью повидайся! Без этого нельзя, сынок!

Павел согласился: ведь ему надо было ещё просить благословения на женитьбу у обоих родителей.

Трогательная встреча с матерью, сопровождаемая слезами радости и умиления на её лице, длилась совсем недолго: сын объяснил необходимость немедленного отъезда на московское порубежье, и мать сначала заплакала, потом просила его беречь себя, дуром не подставлять голову под меч, не лезть на рожон. Павел попрощался с родителями, с братьями, снохами и племянниками и перед тем, как сесть на коня, объявил, что он надумал жениться на девушке с московской сторонки и просит у отца-матери благословения.

Столь необычная просьба повергла родителей в великое смятение. Ведь сын пренебрегал древним обычаем вступать в брак лишь после того, как выбор заранее одобрен (а часто и определен) родителями и невеста высватана. Отец строго сказал:

— Не благословляю!

— Не благословляю, — как эхо отозвалась мать, тут же оправдываясь, кто же, сынок, наобум обручается? Нет-нет, сынок, мы не знаем, какого она роду-племени, не знаем, какова сама невеста и здорова ли она, годится ли для семейной жизни… Да ещё с дальней чужой сторонушки…

Явно расстроенный Павел шагом выехал за ворота, вдарил шпорами и поскакал. Савелий в растерянности подернул на себе рубаху, поправил ременный поясок — серебро в мешочке звякнуло. Все услышали звон серебра, все смотрели на кожаный мешочек, а сам Савелий, забыв об удачной торговой сделке, бормотал удрученно: "Ишь, удумал — благослови его! Без родительского согласия выбрал себе невесту!.. Эко, несуразный!"

Оба родителя сожалели, что отпустили от себя сына разобиженным, но не могли они и не решились ломать обычай предков. Зато оба гордились без утайки, что сыну оказана большая честь: доставить вести самому князю. Вот тебе и несуразный! Никакой он и не несуразный, коль ему такое доверие…

Глава двадцать первая. Ягайло под Одоевом

Трое в островерхих войлочных шапках неромках, разбрызгивая по траве росу, прискакали на взмыленных конях в лагерь великого литовского князя Ягайлы под град Одоев. Было раннее утро, но на окраинах лагеря воины уже пробудились. Одни готовили пищу на кострах, другие принимались чинить сбрую или телеги, третьи осматривали и перекладывали лодки из зубровых шкур, возимые с собой для переправ через реки.

Там и сям развевались знамена с изображением на них то щита на трех конях; то щита с двумя венцами, голубого и желтого цвета; то человека с медвежьей головой; встречались и знамена с изображением Спасителя. Чем ближе к великокняжескому шатру, тем чаще попадались палатки и шатры. Здесь было тише — воины ещё почивали. Над шатром великого литовского князя, охраняемого полусотней стражников, гордо возвышался большой стяг. На нем шитый золотом герб — всадник на коне. Из отверстия шатра вился дымок.

Трое всадников были разведчиками. Они и примкнувший к ним ещё на окраине лагеря воевода сторожевого полка приблизились к страже великого литовского князя. Обратились к старшему телохранителю с просьбой пропустить их к князю для важного донесения.

— Государь почивает, — сказал старший телохранитель, недоступно-строго оглядывая подъехавших.

— Важные вести, — настаивал воевода.

Старший телохранитель откинул полог шатра и вошел внутрь. Пахло благовониями. Ягайло спал на перине из лебяжьего пуха в глубине шатра. Меч, шлем, латы — все было сложено у изголовья. Посреди шатра горел костерок: ему не давали угаснуть ни днем, ни ночью — огонь по языческому поверию имел священное значение. Ближе к постели, прямо на столе, среди разнообразной пищи лежал свернутый калачом большой уж.

— Господарь… — тихо позвал старший телохранитель.

Ягайло не пошевелился. Телохранитель ещё раз позвал тихо, добавив, что прибыла разведка, и хотел выйти, но тут великий князь открыл глаза и сел на постели. Узкое молодое лицо его с тонкими длинными усами, обрамляющими маленький рот, досадливо покривилось: рано побудили. Голова, клином вверх, покрытая редкими волосами, укоризненно качнулась. Но небольшие черные глаза смотрели добродушно, — исключая редкие взрывы ярости и негодования, Ягайло отличался ровностью характера и приветливым обхождением.

Эти качества и приобретенная им с детства манера держаться со всеми уважительно и по-царски величаво заметно выделяли его от своих одиннадцати братьев, отважных и умных полководцев, но обычно грубоватых, а то и нетерпимых. Видимо, это отличие, и ещё особая изворотливость ума во многом предопределили его удачливую судьбу. Умирая, великий литовский князь Ольгерд назвал своим преемником не старшего сына, князя Андрея Полоцкого, рожденного ему в числе пятерых сыновей первой женой Марией Витебской, и не старшего сына Корибута, рожденного ему в числе семерых сыновей второй женой Ульяной Тверской, а всего лишь третьего по счету — Ягайлу — от той же Ульяны Тверской.

Не последнюю роль в судьбе Ягайлы сыграла и мать. С детства Ягайло воспитывался маменьким сынком, был баловнем мамок и нянек, был их любимчиком, и Ульяна повлияла на решение умирающего мужа: по её подсказке он указал перстом на Ягайлу.

Удачи будут сопутствовать Ягайле во всей его жизни; благодаря браку на польской королеве Ядвиге он объединит Литву и Польшу и станет королем Польши.