Мишель Ловрик - Книга из человеческой кожи Страница 51

После этого я не видела сестру Софию вовсе. Madré[101] Моника запретила ей приходить ко мне. Мне не разрешалось приходить к ней.

– Для сестры Софии вы умерли, – заявила мне priora. – Я слишком долго позволяла вам безжалостно пользоваться нежной натурой этого ребенка. На этот раз ваша разлука окончательна, vicaria вы или не vicaria.

У меня возникло такое чувство, словно с меня живьем содрали кожу, и оно оказалось намного болезненнее любых истязаний плоти, которым я себя подвергала. Когда я открыла было рот, чтобы запротестовать, priora презрительно бросила мне:

– Теперь можете играть со своими шакалами.

Подобный поворот событий никогда не входил в Божий замысел, поэтому я решила, что буду оплакивать сестру Софию так, будто это она умерла.

Я объявила, что начинаю пост, дабы спасти душу сестры Софии от веков, которые ей предстояло провести в чистилище. На свои сбережения я заказывала для нее заупокойные мессы. Я написала ее имя на стенах своей кельи, выводя буквы своей собственной целомудренной кровью.

Ко мне пришли сестра Нарцисса и сестра Арабелла и предложили бичевать себя во имя сестры Софии, но я отправила их восвояси, грубо ответив им:

– Вы никогда не любили сестру Софию так» как она того заслуживала. Вы ревновали меня к ней.

Несмотря на все мои посты и бичевание, принимая ванну, я не могла не обратить внимание на то, что тело мое оставалось белым как снег и что внешне я выгляжу как молоденькая девушка, хотя скоро мне должно было исполниться уже сорок три года. Я была сильной, как амазонка, но без уродливого переплетения жил и мускулов: моя сила имела исключительно духовную природу. Грудей у меня почти не было, и бедра мои были благополучно лишены женственных изгибов. Начав поститься, я редко страдала от унижений ежемесячных менструаций, что так ослабляют простых женщин. Хотя бы из этого я могла заключить, что моя непорочность доставляет удовольствие моему Небесному Супругу: неиспорченное тело является одним из верных признаков святости.

В мою келью пришла priora и продемонстрировала свое полное непонимание путей Господних тем, что принялась сурово отчитывать меня. Она пыталась убедить меня в том, что я испытываю к сестре Софии нездоровые чувства и что у меня возвращаются симптомы воспаления мозга.

– Эта лихорадка не мирского происхождения, – заявила ей я. – Взгляните сами, – настаивала я, – Господь не позволит мне принимать пищу.

И я взяла кусочек хлеба, который лежал рядом с моей кроватью, и положила его в рот. Но, стоило ему коснуться моего языка, как меня охватила такая тошнота, что хлеб помимо моей воли вылетел изо рта в струе желчи, которая попала на платье priora.

Я провозгласила:

– Теперь вы сами должны признать, что высшая сила не дает мне принимать пищу. Я могу глотать только Тело и Кровь Христову.

– Подлинная добродетель лишена гордыни и амбиций, сестра, – злобно прошипела priora, с отвращением оттирая со своего платья желчь и стряхивая крошки хлеба. – И почему вы всегда говорите о еде? Почему я и все остальные вокруг вас должны только и судачить о том, чего вы не едите?

А потом она заговорила медленно и внятно, как с глухим.

– Сестра София не умерла, слышите? Остальные монахини – и само бедное дитя – напуганы тем, как вы себя ведете. Вы ничего не добьетесь своей глупой истерической выходкой, сестра Лорета. Прекратите свое нарочитое голодание и живите, как подобает смиренной монахине, каковой вы и являетесь, и не более того. Неужели вы этого не понимаете? Господь наш Иисус призывал к смирению сердца и сам показывал его.

А затем она с раздражением добавила:

– Вот уже тридцать лет вы живете в прекрасном Божьем доме и не впитали ни одного из Его откровений. Ваша душа остается неразвитой, даже ваши фанатические поступки повторяются с утомительной регулярностью. Прекратите свои преувеличенные изощрения, эти вымышленные чудеса! Если вы хотите привлечь внимание какой-либо изюминкой в своем поведении, то вам следует распять свой язык, вместо того чтобы заставлять нас выслушивать свои пустые и напыщенные речи!

Произнеся это богохульство, она вдруг оборвала себя на полуслове, и на лице ее отобразилось раскаяние.

– Я приношу свои искренние извинения за последние слова. Вы заставили меня выйти из себя, сестра Лорета. Я позволила себе слабость. Я немедленно отправлюсь на исповедь. Тем не менее вы предупреждены. Еще одна оскорбительная выходка в таком же духе, и я обещаю вам, что лишу вас сана vicaria. Мне очень не хочется вмешивать посторонних в дела нашего монастыря, но даже святые отцы, что незаслуженно возвысили вас, согласятся с моими доводами, когда я расскажу им о том, как вы преследуете бедную сестру Софию. А заодно вы можете начать есть. В противном случае вы умрете нелепой и, обещаю вам, никем не замеченной смертью.

И тогда я с горечью поняла, что только мое нынешнее положение vicaria позволит мне спасти душу сестры Софии. Я не смогу сделать этого в качестве всеми презираемой смиренной монахини, не имеющей ни веса, ни влияния. И, хотя сердце мое разрывалось от желания видеть свое тело мертвым, мне пришлось прервать свой пост, проглотить несколько кусочков черствого заплесневелого хлеба и вернуться в мир.

Марчелла Фазан

Сколько историй о сумасшествии, написанных теми, кто страдал этим недугом, можно прочесть? Они исчезли, как и личности, их создавшие. Безумные люди исключены из общества.

Я не попадала ни в одну из нормальных категорий с диагнозом пеллагрическое безумие, меланхолия ступорозная, импульсивная мономания, безумный темперамент, простая меланхолия, алкогольное безумие. Не была я ни ходячим живым скелетом, ни чрезмерно тучной. И ушные раковины у меня тоже не были изуродованы, как цветная капуста. Тем не менее мне предстояло провести два года среди других несчастных, истории которых пребывали под стражей. Я сидела с ними за одним столом, делила хлеб и лечение. Изо дня в день я жила в обществе помешанных, как одна из них. И только по ночам я удалялась в свою привилегированную отдельную комнатку, где вновь взялась за автобиографические записки и рисование, обнаружив за каминной трубой потайную нишу, в которой прятала свои бумаги.

Пребывая в статусе dozzinante, я могла не работать, но каждый день ходила в печатную мастерскую, где изучала искусство офорта. Мои коллеги ничего не знали о моем благородном происхождении, да оно их и не интересовало. Выказанные мною умения пришлись им по душе, а когда я продемонстрировала, что имею представление о красках, мне доверили цветовое оформление специальных изданий офортов.

Однажды мне пришлось делать офорт с портрета, написанного Сесилией Корнаро. В тот день я расплакалась, и мне пришлось испытать на себе одну из редких водных процедур. Падре Порталупи отлучился с острова, так что спасти меня от его чрезмерно рьяных коллег было некому.

Совершенно очевидно, мой брат рассчитывал на то, что, пребывая в обществе сумасшедших, я сама стану одной из них. Он думал, что их порок коснется и меня, что я буду впитывать их бредни и в конце концов начну извергать их из собственных уст. Он прекрасно понимал, как, впрочем, и я: чем больше времени я проведу на Сан-Серволо, тем охотнее остальные поверят в мое помешательство.

Поначалу я старалась сохранить здравомыслие. Но оставаться даже вне такого общества, в котором я оказалась, было свыше моих сил. Священники и хирурги однозначно относились ко мне как к пациентке. А пациенты тоже считали меня своей. Те из них, кто не имел видимых физических увечий, с состраданием смотрели на мою искалеченную ногу и даже наклонялись, чтобы поцеловать воздух над ней. Они украшали цветами инвалидное кресло, в котором меня иногда катали по зеленым садам. Робкие руки появлялись словно из ниоткуда, чтобы помочь мне преодолеть выщербленные ступеньки. На мою тарелку со священным трепетом подкладывали куски белого хлеба.

Неизменную доброту ко мне проявлял и падре Порталупи. Только один человек, не считая Пьеро, всегда был так нежен со мной. И он – я сама видела доказательства – изменил мне с моей невесткой. Он переступил через мое сердце, чтобы добраться до нее.

Быть может, Сан-Серволо и впрямь подходящее место для меня, думала я: место для людей, пострадавших от любви и жизни. И разве не обожглась я и на том, и на другом?

В том, что меня приняли здесь, я находила утешение, и чем дальше, тем больше.

Джанни дель Бокколе

Нам по-прежнему не позволяли повидаться с ней. Прошел месяц, и еще один. Лето. Год.

Я не переставал надеяться на то, что Марчелла покажет докторам свою нормальность и они отправят ее обратно к нам в Палаццо Эспаньол. «Уж во всяком случае, совсем неона была рехнувшейся в этой семейке, – думал я, – и доктора должны сами понять это». Братья Fatebenefratelli считались славными людьми и искусными целителями. Они скоро догадаются, что их ловко провели и подсунули не того, кого нужно. Ведь правда? Правда?