Александр Шмаков - Петербургский изгнанник. Книга вторая Страница 51

В гуще стволов лиственниц, сосен, кедровника фыркал лось, сбрасывая ветку, застрявшую в его рогах, переваливаясь с ноги на ногу, брёл косолапый медведь к ручью, чтобы полакомиться рыбой, а над ним уже кружилось вороньё, чуя, что возле зверя можно будет поживиться объедками.

Заметив следы зверя, Батурка рассказывал Радищеву, когда и куда прошёл «дедуска», сытый или голодный он был, злой или добрый, когда печатал свой свежий след на земле. Александр Николаевич слушал его незатейливые короткие рассказы о повадке лося и медведя, россомахи и белки, весело попрыгивающей в ветках кедра, и дивился тому замечательному знанию тайги, каким обладал Батурка.

Путешествие до Тунгуски было приятным. Александр Николаевич, пробыв два дня в Симахиной, возвращался обратно с новыми силами и новыми впечатлениями для продолжения своей работы. Он вёз большую коллекцию горных пород, сделал много записей о своих впечатлениях, многочисленных наблюдениях и разговорах с илимскими рыбаками.

Радищев был удовлетворён тем, что здесь, в Илимске, вдали от Санкт-Петербурга, он делает чем-то полезным каждый день своей жизни.

Обратный путь был более продолжительным. Они поднимались в лодке, которую от селения до селения на бичеве тянули нанимаемые у рыбаков лошади. Вокруг была всё та же пленящая дикой красотой природа, которую Александр Николаевич мог наблюдать внимательнее, чем когда они быстро плыли вниз по реке.

Ничто не мешало размышлениям Радищева. Лодка легко скользила вдоль заросшего травой берега, напевно шурша смолистыми бортами. На носу курился костёр, подправляемый Батуркой, и отгонял мошку.

Александру Николаевичу приятно было сознавать, что маршрут его экспедиции совпадал с маршрутом путешествия Витуса Беринга. Вот так же медленно на бичеве, лошади, шурша галькой и позвякивая подковами о камни, тянули вдоль берега каюки и дощаники с провиантом и снаряжением Камчатской экспедиции.

Народное предание хранило память и о другом смелом путешественнике — открывателе Амура, Ерофее Хабарове. Этот смелый человек совершил в своей жизни много славных дел, а умер бесславно в Илимской округе. Могила его осталась забытой в расположении устья реки, по которой сольвычегодский промышленник впервые пришёл сюда, чтобы основать усть-кутские солеварни, а потом с сотней храбрых казаков устремился на Амур и обосновал там Албазинскую крепость.

Не так ли складывалась судьба многих землепроходцев Сибири с первозачинателем их Ермаком Тимофеевичем, снискавшим себе могилу на дне Иртыша?

Ермак открыл Сибирь, Хабаров — Амур, Похабов основал Иркутское зимовье, из которого, не прошло и ста лет, как вырос крупнейший город на Ангаре, лежащий в центре торгового пути Китая с Россией. Мысли Радищева вновь и вновь возвращались к отечественной истории, к людям, прославившим и утвердившим своими подвигами на Востоке могущество российского государства.

— Да, такие подвиги мог совершить лишь народ российский, твёрдый в своих предприятиях, неутомимый в их исполнении, — в который раз повторял Александр Николаевич слова, уже написанные им в сокращённом повествовании о приобретении Сибири, и всякий раз, повторяя их, ещё больше убеждался в правильности своего вывода.

Радищев взглянул на Батурку, сидевшего на носу лодки. Тунгус рассматривал в зрительную трубу далёкие горы и распадки. На лице его, отливающем красивым и здоровым загаром, отражалось удивление и восхищение перед тайными силами медной трубы со стёклышками, обладающей зрением лучше, чем у молодого охотника.

Александр Николаевич позвал Батурку и стал объяснять ему устройство зрительной трубы, словами близкими и понятными тунгусу.

А вокруг лежала необозримая сибирская страна. Это была ещё мало познанная, самая большая часть России, которую Радищев по-настоящему оценил лишь здесь, вдали от столицы. Он верил, глубоко верил, что Сибири предстоит сыграть выдающуюся роль в летописях мира, если только на неё наложить отпечаток благодетельной активности.

Он не сомневался, что государство, соединившее все разноязычные народы в одно разумное целое содружество, построенное на свободе и братстве, поднимет Сибирь и выведет её, как и всю Россию, на широкую дорогу, стоящую во главе цивилизованных государств и стран Европы.

По бортам лодки неумолчно журчала вода. Она словно тоже что-то рассказывала на своём непонятном, усыпляющем языке. Батурка, после того как ему объяснили устройство зрительной трубы, держа её крепко в руках, как самую дорогую и желанную для себя вещь, дремал на дне лодки на оленьей шкуре. Александр Николаевич бодрствовал. Вслушиваясь в негромкий всплеск волн, нежно ласкающих ухо спокойным однообразным напевом реки, Радищеву невольно вспомнились слова «Песни» о любви, написанной им совсем недавно. В эту минуту ему казалось, нет лучше слов, выражающих его большие чувства, как те, которыми он старался передать силу человеческой страсти. И губы его шептали:

Нет, я её люблю,Любить во веки буду;Люблю, терзанья все терплю,И верен ей пребуду.Терплю,А все люблю…

«Около двух недель тому назад я получил письмо, которое Ваше сиятельство изволили мне написать в конце мая. Я не мог на него ответить тогда же, потому что оно дошло до меня не с нарочным. Теперь, как и в предыдущем письме, я могу повторить с уверенностью в ответ на то, что Вы, Ваше сиятельство, приписываете мне относительно моей переписки: что с тех пор как я здесь, я пишу только моим родным и я слишком хорошо чувствую всю цену того, что мне разрешено, чтобы подвергнуть себя риску лишиться и совсем переписки».

Александр Николаевич отложил перо и задумался. На столе его лежала кедровая ветка с четырьмя шишками. Он взял её в руки, вдохнул мягкий запах кедровой смолы. О чём ему следовало писать, чтобы письма его не вызывали подозрения в канцелярии генерал-губернатора и в тайной канцелярии Шешковского, где они просматривались и сомнительные места выписывались на особом листе, и курьеры скакали через всю страну то с одним, то с другим предписанием о поведении государственного преступника. Зная, что письма его просматривались, он так и писал их.

«Наше лето было короткое и не особенно жаркое. Оно кончилось в половине августа. Сегодня шёл снег. Климат довольно неблагоприятный. Здесь делают редко, пожалуй раз в четыре-пять лет сборы семян овощей, исключая капусты и репы. Семена, которые Ваше сиятельство мне прислали, все взошли. Но не многие из них смогут быть возобновлены. Бобы наполовину погибли в период цветения. Ни одной спелой горошины. Практика — нам лучший наставник; будем жить в надежде на то, что в будущем дело пойдёт лучше.

В один из последних дней у нас здесь было воспроизведение, но совсем в миниатюре, биржи или скорее разгрузочной пристани санкт-петербургской таможни. То был якутский караван, который проходил здесь, направляясь в Енисейск. В нынешнем году он был значительнее, потому что большая часть товаров пошла в Иркутск для торговли с Кяхтой…»

Александр Николаевич завязал тогда разговор с проезжавшими купцами. Первоначально они говорили о ценах на товары, потом о плате за перевозку. Купцы жаловались, что перевозка обходится им «в дорогую копеечку». Один из них заявил:

— Как ведаю я, торговля сейчас есть корень, откуда произрастает обилие и богатства земли российской… Что там ни говори, а купечество есть душа государства…

Сказано это было хотя и витиевато, но верно. Государство и в самом деле пыталось создать благоприятные условия купечеству и словно поучало его: «живи умело, да множь капиталы». Радищев, слушая, тогда подумал, что купец всегда ищет своего прибытка и может быть из ста тысяч найдётся один, который соблюдает законы честности, а большинство их во всём похожи на Савелия Прейна.

И словно угадав его мысли, тот же купец сказал:

— Наши дела просты и сложны; не обманешь, не продашь, не накинешь алтына, в трубу вылетишь. У купца наука не хитрая: продал, купил, в карман положил…

Он говорил правду. Это была та пружина, которая вертела частную торговлю в отличие от государственной. И всё это прежде всего ложилось на плечи крестьян и звероловов, они отдувались за всё. «Там угнетали помещики, здесь купцы. Шкура разная, а нутро общее — волчье, алчное и хищническое».

Александр Николаевич продолжал писать:

«Ваше сиятельство правы, говоря, что наш край должен изобиловать рудниками. В наших местах делали различные попытки их разрабатывать, но безуспешно, ввиду бедности рудников и дороговизны рабочих рук. То были медные рудники. До открытия губернии сюда, говорят, присылали экспертов, чтобы попробовать разрабатывать серебряные рудники; но потому ли, что они нашли их бедными или малообильными, или, как утверждают некоторые здешние жители, потому, что крестьяне побудили их скрыть истину, дело на сём остановилось, и я уже имел честь писать Вашему сиятельству, что на сей счёт все, кто живут поблизости от рудников и знают их, хранят глубокое молчание, и мои расследования остались бесплодными. Надеюсь, однако, возобновить попытку, а с помощью моего горна мне не придётся полагаться в опыте ни на кого, лишь бы только добыть мне несколько кусков руды. В ожидании, что я буду в состоянии сделать что-нибудь лучшее, я произвожу опыты над слюдою и над глинами».