Маргарет Джордж - Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен Страница 52

— Высокое и почетное положение…

Он что, издевается надо мной? Я сурово глянул на него.

— Жаль, что с недавних пор я в этом сомневаюсь, — задумчиво закончил он.

— Ох, Крам! — рассмеявшись, воскликнул я.

Я уклонился от ответа. Пусть послушает, как я смеюсь, и остается при своих подозрениях. В глубине души я понимал, что Кромвель становится опасным, он сильно изменился с тех пор, как начал служить короне. Он больше не был полезен ни мне, ни Англии. И тому имелись свидетельства… свидетельства, которые он не мог скрыть: его очевидное сочувствие протестантам в Европе, странная терпимость к еретикам и реформаторам, нехарактерная для него небрежность соблюдения шести статей — «Кнута о шести ремнях», очевидные интриги ради союза с герцогством Клеве.

И все-таки, зная о грехах этого человека, я любил его и поэтому медлил с окончательным решением. Мне хотелось сохранить уравновешенность. И не хватало мужества довериться интуиции, чтобы сразу… покончить с Кромвелем. Убрать его из моего окружения. Всякий раз при встрече с ним я говорил себе: «Завтра… послезавтра я так и сделаю…» — и каждый раз он свободно покидал мой кабинет, облеченный прежней властью. Но скоро он лишится ее. Очень скоро…

Несомненно, я дал ему повод для опасений, а напуганный Кромвель был верным слугой. Он освободит меня от брака с Анной. Хорошо, что мне в голову пришло предложить ей иные, родственные отношения. Дело невиданное, конечно, так же как и наш брак. Однако если жизнь в Клеве действительно тосклива, то Анне наверняка не захочется возвращаться домой.

Давненько я не был так доволен. Прохаживаясь по кабинету, я размышлял о том, что же именно привело меня в столь чудесное расположение духа.

Само собой разумеется… Редкому человеку дарована возможность возродиться к новой жизни. Анна Клевская — лишь подобие Екатерины Арагонской, иностранная принцесса, я не мог быть ей мужем! Однако на сей раз, не тратя годы на получение папского разрешения, мне достаточно поручить Кромвелю узаконить наш развод, только и всего. Анна не будет взывать к чужеземным правителям и предъявлять на меня права. Она станет моей сестрой, и мы сохраним дружеские отношения.

Меня ждет Екатерина Говард! Она воплотила в себе достоинства Анны Болейн, еще не ставшей жестокой, бессердечной и порочной. Великое чудо (ибо непостижимы промыслы Божьи), что мне дали второй шанс.

В тот вечер, как обычно по четвергам, я собирался отужинать с королевой. Приятно, никуда не спеша, сидеть перед весело потрескивающим камином. Наша трапеза меня не разочаровала и на сей раз.

Анна нежно приветствовала меня на пороге гостиной и показала на столик у распахнутого окна, за которым уже сгущались летние сумерки. Туда же переместилось мое любимое уютное кресло с бархатными подушками.

— Новая игра? — спросил я.

Как же она полюбила игры!

— Ja! — просияв, подтвердила она по-немецки. — Она називаться «Фойна».

На игральной доске я увидел рисунок в виде воронкообразной фигуры — узкой на одном конце и широкой на другом. По краям ее расположились резные фигурки лошадей и человечков и разноцветные деревянные монетки.

— Объясните-ка мне правила.

— О, ja. Карашо. Надо отнимать богатство монастырей для новый мир, фсе запасы… шерсть, одежда, фсякие фещи, и патом менять их на деньги и купить за них шеловеков, то езть фоинов и… они фоейфать между себя.

Игра оказалась затейливой и сложной, в основе лежали источники доходов десяти стран и их политические цели. В зависимости от того, как использовались деньги, сражения могли заканчиваться по-разному.

Когда часы пробили полночь, Англия погрязла в войне с Францией, в то время как император бездействовал, наряду с Шотландией, а Папа благоденствовал, собирая земные богатства.

— Оставь все как есть! — предупредил я. — Мне хочется закончить нашу партию, узнать, каков будет итог.

— Я рада, что фам ошень понрафилась фоенная игра, — рассмеявшись, сказала Анна.

— Где вы нашли ее?

— Сама придумать.

— Сама? Вы сами придумали такую игру? — ошеломленно уточнил я.

Она настоящее сокровище! Математик, банкир, стратег. Ах, и почему только она родилась женщиной? Бедняга Уолси. Если бы он усвоил хоть треть того, в чем преуспела Анна!

— Бог одарил вас по-царски, милая. Жаль, что я не могу назначить вас канцлером казначейства… или военным министром.

— И пошему не могете? — любезно поинтересовалась она.

— Потому что вы королева, — ответил я.

«Правда, будете ею недолго, — подумал я. — А после развода — почему бы и нет?.. Увы, невозможно. Однако понадобится кем-то заменить Кромвеля… Нет, абсурд!»

— Доброй ночи, дорогая, — коротко сказал я, поцеловав ей руку и кивнув на прощание.

Я быстро возвращался по коридору в свои апартаменты, стараясь не поддаться собственному порыву. Казнь королевы встревожила бы англичан гораздо меньше, чем назначение ее министром финансов.

Через две недели Кромвель доложил мне, что устранил все препятствия для развода. «Причина» была найдена: ранняя помолвка Анны с герцогом Лотарингским. Но главным аргументом являлось отсутствие консумации.

— Отсутствие консумации или моя неспособность консумировать брак?! Выражайтесь яснее, Крам!

— Разумеется, последнее… более убедительно… — ответил он, пожав плечами. — Однако будет вполне уместно, если вы представите этот брак как политический союз, который предпочли не доводить до конца.

— По вашим словам, я ношу корону не на голове, а на своих половых органах.

Он окинул меня взглядом, будто говоря: «В вашем случае, сир, это возможно».

— Сначала вы ославили меня как рогоносца при разводе с Болейн, а теперь намерены осрамить как импотента! — проворчал я.

— Вы же сказали, что желаете получить свободу! Для этого надо всего-навсего сыграть несложную роль в смешной пьеске. К сожалению, другого предложить не могу.

Считался ли комедией развод с Нэн? Вряд ли. Она прелюбодействовала… любая ведьма заслуживала смертной казни, к тому же будучи изменницей…

— Королю не пристало забавлять публику, — сдержанно заявил я.

— Вы позабавите ее еще больше, сев на телегу с «ранней помолвкой». А если оседлаете «немощную» клячу, то наверняка завоюете поддержку и сочувствие любого мужчины в Англии. Строптивый петушок порой заставляет страдать каждого человека.

— Но я не каждый! У короля особое положение… на него возложена исключительная ответственность…

Большая ответственность во многих отношениях.

— Вы вправе были бы отказаться, если бы оставались бездетным, — возразил он, — или в случае невозможности иметь детей в дальнейшем. Вдруг вам попросту явился Святой Дух и возвестил, что не всякая женщина будет вам достойной женой? — добавил Кромвель.

В его устах избирательность моей слабости звучала как духовное мужество.

Я задумчиво хмыкнул. Боже, в чем вопрос? Я сделаю признание, и дело с концом. Надо мной посмеются день-другой, неделю-другую, зато я буду свободен и обвенчаюсь с Екатериной гораздо быстрее, чем закончится по-черепашьи медленное разбирательство дела о помолвке Анны с герцогом. О моя Кэтрин, вы увидите, как я люблю вас! Я готов пережить насмешки. Они ничего не значат для меня, ведь я смогу обладать вами на неделю, на день, на час раньше.

Анна получила распоряжение незамедлительно переехать в Ричмондский дворец — якобы из-за вспышки чумы в Лондоне. Ей сообщили, что я последую за ней в ближайшее время. После ее отъезда я спокойно выложил на письменный стол длинный брачный договор, дабы открыто изучать его тонкости в любое удобное время.

Теперь можно, отбросив осторожность, приглашать к себе Екатерину. Не отправиться ли с ней в Нонсач? Пусть она выберет обстановку для своих будущих покоев.

— Они еще не закончены, — сказал я ей, — их можно отделать исключительно по вашему вкусу.

Она смущенно рассмеялась.

— Я не представляю, как нужно обустраивать королевские апартаменты.

— Этот дворец, любовь моя, будет чертогом удовольствий. Он должен полностью удовлетворять нашим вкусам. Ничего подобного пока не существует… ибо нет на свете другой такой пары, как мы с вами.

— Ах, мои вкусы столь… неприхотливы, — произнесла она с божественно скромным видом.

— Но у вас же есть какие-то капризы и желания!

Обняв скромницу одной рукой, я привлек ее к себе.

Да, желания. Я знал, что они обуревают ее. Несмотря на ее изящные девичьи манеры, я невольно сознавал — чувствуя, как влажнели порой пухлые пальчики, или видя во время прогулки на ее платье между лопатками темные крылышки от пота, — что она страстное создание. Мне оставалось лишь разбудить ее страсть. И я разбужу, разбужу… Еще до того, как начнут забивать гусей на Михайлов день, клянусь Богом, я всколыхну глубины ее неистовой натуры, как штормовой ветер изменчивую морскую гладь.