Анатолий Лысенко - Хомуня Страница 53

К Хомуне подошел Бабахан, улыбнулся, слегка притронулся сухощавой ладонью к плечу бывшего раба.

— Не вешай носа, Хомуня, беда миновала.

— Так ли?

Если бы Омар Тайфур повел караван вверх, к перевалам, то Хомуня согласился бы с Бабаханом. Но купец неспроста решил возвратиться в город. Значит, не смирился с потерей. Теперь одному богу известно, что он задумал.

Бабахан нахмурился. И когда Саурон подошел к нему и сказал, что обозу ничто уже не грозит, и предложил, не теряя времени, отправиться в Аланополис, Бабахан так посмотрел на своего зятя, что тот стушевался, недоуменно пожал плечами и отошел в сторону. Но все же, когда обоз тронулся в путь, Саурон снова подъехал к Бабахану, попытался убедить.

— Вспомни, ты сам обещал моему отцу приехать. Он ждет, наверное, волнуется. Мы опаздываем.

Бабахан к тому времени успокоился, по-доброму объяснил Саурону положение и сказал, что сегодня они никуда не поедут, надо выждать время и быть готовым ко всякому.

Хомуня ехал позади Бабахана и Саурона и не прислушивался к их разговору, полностью утонул в своих заботах, пытался в бурном потоке тревожных дней отыскать свою стремнину, свой ковчег, который вынес бы его к тихому берегу.

Его настроение, наверное, каким-то образом передалось и другим людям, в обозе постепенно прекратился смех, все умолкли, и лишь давно не мазанные дегтем колеса громко пели тонким, режущим скрипом, разгоняя тишину уснувшего полуденного леса.

Хомуня начал уже дремать, и тут ему показалось, будто кто-то из женщин негромко позвал его. Он вскинул голову, оглянулся и с недоумением пожал плечами — рядом никого не было. Умостившись на мешках с зерном, женщины дремали, на беглого раба никто не обращал внимания. «Может, почудилось что?» — подумал он, прикрыл глаза и снова задремал.

Через минуту до него опять донесся тот же зов. На этот раз он узнал голос матери и ясно увидел ее. Настасья стояла рядом с домом, который Козьма выстроил себе в Новгород-Северском, широко открытые печальные глаза ее наполнились слезами, губы плотно сжаты. Голос ее доносился откуда-то сверху, с мутного, затянутого грязно-желтой пеленой неба. Небо шевелилось, казалось густым и вязким, оно опускалось все ниже и ниже, а голос Настасьи постепенно затихал, отдалялся: «Хомуня, кровиночка моя… Хомуня…».

Хомуня очнулся. Понимая, что все это ему приснилось, он перекрестился и прошептал: «Прости меня, мама. Где ты сейчас? На земле ли живешь, или бог уже забрал к себе твою душу? А может, в эту минуту ты как раз и готовишься к смерти, со мной прощаешься?» — Хомуня испугался такой мысли, торопливо осенил себя крестом. Последние дни мать вспоминалась все чаще и чаще. Может, так и не простила сыну, что не послушал ее?

Это случилось после отъезда Игнатия из Новгород-Северского. Едва Козьма ввел во двор боевого коня, показал сыну сложенные в телеге бронь с зерцалом, клевец, шелом, копье — все то, что обыкновенного человека превращает в воина, Хомуня, счастливый и радостный, в одной руке меч, в другой — заостренный внизу красный щит, кинулся к матери, не терпелось похвалиться оружием.

Настасья словно окаменела. Она стояла около дома и молча, казалось, безучастно смотрела на сына. И только глаза ее, переполненные слезами и предчувствием беды, упрекали в безрассудстве и Хомуню, и Козьму, и князя — всех людей на свете. Хомуня, словно натолкнувшись на стену, резко остановился, даже отступил немного назад, растерянно понурил голову. Воинственный вид его как-то сразу померк, руки опустились.

— Вот… оружие… настоящее, — неуверенно выдавил из себя Хомуня и, еще раз заглянув в глаза матери, поплелся назад, в глубь двора, где отец примерял старенькое, оббитое кожей деревянное седло к каурому жеребцу.

Положив на телегу оружие, Хомуня оглянулся — матери уже не было, она вошла в дом.

— Помоги мне, — услышал Хомуня голос отца. — Придержи коня.

Конь был хорош: горяч, нетерпеливо крутил головой, задирал ее вверх, не хотел подпускать к себе будущего хозяина. Хомуня изловчился, чуть ли не в прыжке схватил жеребца за уздечку, решительно подтянул к себе его голову. Жеребец захрапел, глаза его налились кровью, ноздри задрожали.

— Стоять! — грозно приказал Хомуня и еще раз резко дернул за повод. Но тут же, словно и не сердился на него, приласкал, почесал за ухом, приговаривая: — Успокойся, глупый, теперь нам с тобой вместе быть. Успокойся, ты хороший…

Пока седлали коня, рассматривали доспехи, Хомуня забыл о матери, о ее обиде, к нему возвратился боевой дух, снова он возмечтал о подвигах. Захотелось немедленно идти на степь, на половцев, в те годы часто паливших огнем русские города и села, угонявших в полон мужчин, женщин и детей.

Хомуня надел доспехи, нацепил меч и поскакал за город.

Хотя князь Игорь потихоньку уже готовился идти на половцев, время было еще мирным. К тому же русские ратники даже в походах надевали боевые доспехи лишь перед самой сечей. Поэтому наряд Хомуни привлекал внимание горожан, люди останавливались и с любопытством смотрели вслед.

Задержался Хомуня только у городских ворот, да и то на две-три минуты всего. Там, на покрытой изумрудной муравой конной площади, мальчишки вырыли лунку и, вооружившись клюшками, гоняли деревянный шар-мазло, шумно спорили, задирали друг друга. Хомуня и сам бы с удовольствием присоединился к этой азартной игре, загнал бы шар-мазло в лунку, но в тот момент водиться с унотами считал делом недостойным.

Выехав за ворота и обогнув город, он остановился на обрывистом берегу Десны. Ему захотелось спуститься вниз, посмотреть на свое отражение в воде, но берег был настолько высок и крут, что добраться до реки, не сломав шею коню, а может быть, и себе, было невозможно. Однако все это не охладило его боевого духа.

Хомуня огляделся окрест. С правой стороны, на высоких холмах, изрезанных глубокими яругами, устремил к небу золоченые купола церквей Новгород-Северский; прямо, за рекой, раскинулись заливные луга с голубыми заводями и серебристыми протоками; а за ними — пашни, теснимые раменным лесом. Но стоять вот так и просто смотреть на лес, на поля, на всю Северскую землю, он не мог. Хотелось немедленных действий. Хомуне воображалось, что слева, из-за холмов, поросших кустарником и редкими деревьями, вот-вот покажется хотя бы один половецкий соглядатай и ему представится случай сразиться с врагом.

Вскоре и на самом деле показался всадник, только не в той стороне, где ожидалось Хомуне, не из-за холмов, а со стороны города. Всадник не спеша въехал на невысокий, пологий курган, приостановился, увидел Хомуню и помахал десницей. Узнав пегую лошадь отца, Хомуня двинулся навстречу.

— Куда ты пропал? — подъехав к сыну, недовольно буркнул Козьма. — Князь Игорь ждет, посмотреть на тебя хочет. Понравишься — будешь княжеским отроком.

Хомуня улыбнулся. Смотринам он не придавал значения, не сомневался, что Игорь Святославич возьмет к себе в младшую дружину.

Козьма и Хомуня въехали на княжеский двор, остановились у господского крыльца, соскочили на землю.

Козьма хотел было передать своего коня сыну и войти в дом, доложить князю, но Игорь Святославич, сопровождаемый малолетними сыновьями, Олегом и Святославом, сам неожиданно появился на крыльце. Князь внимательно оглядел Хомуню, спустился по ступеням, подошел ближе.

Игорь был высок и широкоплеч. Но и Хомуня, несмотря на молодые лета, не так уж и много уступал князю, а в воинских доспехах — вообще казался вполне зрелым мужем. Только мальчишеское, по-девичьи нежное лицо да светлый, словно серебристый, пушок на верхней губе выдавали в нем унота. Чуть-чуть отступив назад, князь резко замахнулся и ни с того ни с сего сильно толкнул ладонью в грудь Хомуни. Но Хомуня успел напрячь мышцы, устоял, даже не переступил ногами. А князь, отдернув руку и сморщив лицо, быстро поднес ладонь ко рту — уколол о новую кольчугу.

Слизнув капельку крови, князь снова посмотрел на Хомуню.

— Молодец. Силен. Мечом владеть умеешь?

— Спытай, княже, — усмехнулся Хомуня. — Вели принести оружие.

— Ишь ты, самому князю надумал голову срубить?

— Избави бог, — стушевался Хомуня.

— Ладно уж, верю. Грамоте обучен?

Хомуня опустил голову, не нашелся, что ответить, боялся, как бы Игорь Святославич не уличил его в бахвальстве.

— Не так, чтоб уж сильно, — выручил сына Козьма, — но читать-писать умеет по-русски и по-гречески. А вот тюркскую грамоту не знает. Но языку половецкому обучен.

Князь Игорь в удивлении вскинул лохматые брови, улыбнулся.

— Молодец! — еще раз похвалил он Хомуню. — Беру тебя отроком. При мне будешь. И жить будешь в моем доме. Найди ключника, скажи ему о воле моей. Только смотри: ослушаешься или поведешь себя недостойно — наказывать буду строго. Зовут как?