Анатолий Рыбаков - Дети Арбата Страница 54

Саша написал маме, что все хорошо, он здоров, весел, присылать ничего не надо. А писать ему в село Богучаны Канского округа, до востребования.

Борис вернулся злой — никто не хочет ехать, боятся плохой дороги, запрашивают громадные деньги. А комендатура не ждет — добирайся, как хочешь. Прогонных дают гроши — на полпути и то не хватит.

Обедали опять в «Заготпушнине». В углу за пустым столиком, съежившись, сидел Игорь.

— Граф на посту, — заметил Борис, — ждет меня и Дульсинею. Дульсинее — почитать стихи, от меня — получить даровой обед. Но не дождется, я сам теперь безработный.

Повариха на этот раз не вышла к Соловейчику, громко двигала кастрюли, колотила алюминиевыми тарелками.

— Привадили, Борис Савельич, сидит с утра, от сотрудников неудобно, не паперть — куски собирать.

— Я с ним поговорю.

Борис уже не был начальником, но повариха, как и вчера, положила ему в тарелку лишнюю ложку сметаны.

— Надо понять ее положение, — сказал Борис, — нищие в столовую не допускаются, она за это отвечает.

— Он голоден, — ответил Саша.

— Знаете, Саша, — с сердцем возразил Борис, — ссыльных устроил сюда я. Теперь мне, конечно, наплевать, я уезжаю. Но для тех, кто остается, это вопрос жизни и смерти. А кончится тем, что их отсюда погонят. Я предупреждал: приходите часам к двум, когда сотрудники уже пообедали, не шумите, не мозольте глаза, тихо, мирно, аккуратно. Так нет! Он является с утра, торчит целый день, кусошничает, читает стихи, а стихи, знаете, бывают разные, и любители стихов тоже бывают разные… Вы меня понимаете?…

— В Париже люди собираются в кафе, треплются, Игорь привык к этому.

— Я привык к теплому клозету, — отрезал Борис, — к ванной, телефону, ресторану. Как видите, отвык.

— Накормим его в последний раз, — предложил Саша, — я заплачу, позовите его.

Борис пожал плечами, нахмурился, поманил Игоря пальцем.

Игорь ждал этого знака, засуетился, неловко выбрался из-за стола, искательно улыбаясь, подошел.

— Ну как, получил деньги за чертежи? — спросил Борис.

— Обещают на днях.

— А где дама?

— Валерия Андреевна уехала в Ленинград.

— Совсем?

— Совсем.

— «Мы странно встретились и странно разойдемся», — пробормотал Борис. — Ну, садись.

Игорь поспешно сел, положил смятую кепку на стол, спохватился, переложил на колени.

Борис кивнул на Сашу.

— Завтра нас…

Игорь приподнялся и поклонился Саше. Саша улыбнулся ему.

— Так вот, — продолжал Борис, — завтра нас отправляют на Ангару. Я договорился: тебя и других товарищей будут по-прежнему сюда пускать. Но тебе пора понять: это но кафе на Монмартре.

— Понимаю, — наклоняясь к столу, прошептал Игорь.

— Здесь закрытая учрежденческая столовая. Пообедал и ушел. Нет денег — не являйся. Такой здесь порядок. А ты его нарушаешь. Тебе могут отказать, это полбеды. Но из-за тебя откажут и другим, твоим товарищам по ссылке. Понял?

— Понял, но я не ссыльный, — поспешно ответил Игорь.

— Кто же ты такой, позволь узнать? — насмешливо спросил Борис.

— Меня не судили, вызвали и сказали: поезжайте в Канск, будете там жить.

— На отметку ходишь?

— Хожу.

— Паспорт есть?

— У меня никогда не было советского паспорта.

— Ты имеешь право уехать?

— Нет.

— Значит, ты такой же, как и мы. А теперь идем!

Борис и Игорь подошли к окошку и вернулись: Игорь с тарелкой борща, Борис с хлебом и прибором.

— Ешь! — приказал Борис. — И не торопись, никто у тебя не отнимает.

Игорь молча ел, наклонившись к тарелке.

— Ведь ты художник, можешь рисовать портреты.

Игорь положил ложку, вытер пальцем губы.

— Не хотят, говорят, фотографии больше похожи и дешевле.

— Можешь малевать какие-нибудь пейзажики, — настаивал Борис, — здесь это любят, в клубе можно подработать к празднику. Надо только шевелить мозгами и не считать себя аристократом.

— Я не считаю, — прошептал Игорь.

— Врешь, считаешь. А меня ты считаешь плебеем.

Игорь мотнул головой.

— Нет, не плебеем.

— Кем же?

Игорь опустил голову, ложка его застыла в воздухе.

— Я вас считаю жлобом.

И еще ниже наклонился к тарелке.

Саша не мог сдержать улыбки.

Борис побледнел.

— Для меня это не новость. Хам, плебей, жлоб — одно и то же. В России. Не знаю, как в Париже. Но так как плебеи, то есть, простите, жлобы, обязаны кормить господ дворян, то я оставляю тебе семь рублей, — Борис вынул из кармана и отсчитал семь рублей, — на десять обедов. Деньги я оставляю на кухне, иначе ты их прожрешь за один день. А вот потом, когда умнешь эти десять обедов, то или найдешь другого жлоба, что исключено, или будешь работать, что сомнительно, или подохнешь с голоду, что вероятное всего.

Он подошел к окошку, переговорил с поварихой, передал ей деньги. Она с недовольным видом кинула их в тарелку, служившую ей кассой.

Саша встал. Игорь тоже, встал. Кепка его упала, он наклонился и поднял ее.

Саша протянул ему руку.

— До свидания, я надеюсь, вы устроитесь в конце концов.

— Постараюсь, — ответил Игорь печально.

— Бывай! — сухо кивнул Борис.

Утром к дому подъехал возчик в рваной лопотине, засаленном треухе и стоптанных ичигах. На сморщенном лице вместо бороды кустилась рыжеватая щетина, смотрел он тревожно и озабоченно: не продешевил ли?

Саша и Борис положили на телегу вещи, хозяйка — кулек со снедью. И долго стояла на крыльце, глядя им вслед.

Шагая за телегой, Борис с грустью сказал:

— Как там ни говори, а она много для меня сделала.

В комендатуре их ожидали товарищи по этапу: Володя Квачадзе — высокий красивый грузин в новой черной телогрейке, полученной за месяц до окончания лагерного срока, а срок был пять лет; Ивашкин, пожилой типографский рабочий из Минска; Карцев, бывший московский комсомольский работник, доставленный в Канск из Верхнеурального политизолятора после десятидневной голодовки.

Борис постучал в окошко и сообщил, что телега прибыла, он, Соловейчик, и Панкратов Александр Павлович тоже прибыли.

— Подождите!

Окошко захлопнулось.

Володя Квачадзе держался надменно, хмурился и молчал. Карцев тоже в разговор не вступал, сидел на скамейке, закрыв глаза, слабый, измученный, безучастный ко всему.

— Дороги еще нет, и возчик содрал сто рублей, — сказал Борис, — прогонных у нас пятьдесят. Остальные придется доплачивать.

— И не подумаю, — отрезал Володя, — пусть онидоплачивают.

— Дают, сколько положено, — объяснил Борис, — летом, конечно, можно проехать.

— Могу поехать и летом, не тороплюсь, — ответил Володя, — и вообще пустой разговор: у меня нет денег.

— У меня тоже нет, — не поднимая век, тихо ответил Карцев.

— И у меня нет, — виноватым голосом добавил Ивашкин.

Окошко открылось.

— Ивашкин!… Распишитесь!

Ивашкин растерянно оглянулся.

Квачадзе отодвинул его, сунул голову в окошко.

— Вы даете по десять рублей, а телега стоит сто.

— Выдаем, сколько положено.

Борис наклонился к окну.

— Не у всех есть деньги, как же быть?

— Думайте, как быть, — последовал ответ.

— Вам придется подумать! — крикнул Володя. — Вам! — Квачадзе застукал кулаком по окошку.

— Чего безобразничаете?

— Позовите начальника!

Ивашкин тронул его за рукав.

— Не надо бы скандалить, ребята!

Володя бросил на него презрительный взгляд.

Появился упитанный человек с двумя шпалами в петлицах.

— У кого претензии?

— Мы не можем и не обязаны оплачивать транспорт, — через плечо бросил Володя Квачадзе.

— Идите пешком.

— А вещи? Вы понесете?

— Ты с кем разговариваешь?!

— Мне все равно с кем… Я спрашиваю: кто понесет вещи?

— Норма прогонных утверждена народным комиссариатом внутренних дел, — сдерживая себя, объявил начальник.

— Пусть ваш народный комиссар и ездит по таким прогонным.

— Ты что, обратно в лагерь захотел?

Володя уселся на корточки возле стены.

— Отправляйте!

— Сумеем отправить!

— Пы-жалста!

— Конвой! — крикнул начальник.

Вышли два конвоира, подняли Квачадзе, скрутили назад руки.

— Оттого, что вы его связали, у него деньги не появятся, — сказал Саша.

— Тоже захотел?! — багровея, закричал начальник.

— И у меня от этого деньги не появятся, — спокойно продолжал Саша.

Начальник отвернулся и приказал:

— Телегу загнать во двор.

Квачадзе повели внутрь комендатуры.

Ивашкин кашлянул.

— Нарвемся, ребята!

Карцев не поднял век.

Открылось окошко.

— Соловейчик!

Борис подошел.

— Оплатите сейчас возчику свои прогонные, остальные доплатит уполномоченный в Богучанах. Ему передадите этот пакет, тут документы на всех. Выходите!

Они вышли на улицу. Из ворот управления выехала телега, за ней два верховых конвоира с винтовками. На телеге лежал связанный Володя Квачадзе, непримиримо косил черным злым глазом.