Георгий Соловьев - Отец Страница 54

Лида поставила миску на уголок стола.

— Ну и что же, что июнь на носу? Весь месяц, бабусенька, был холодный. Помнишь, всей школой мы хотели ехать на Волгу? Не поехали из-за плохой погоды, все воскресенье дома просидели. А теперь тепло! А каникулы? Как только нас распустят из школы, так много детей уедет… А есть такие, кому ехать некуда.

— Все, все, я, Лидушка, поняла, — остановила девочку Варвара Константиновна; последние слова внучки ее напугали: Лиде тоже некуда было ехать на лето. — Ладно уж. Погоди, вот тетя Марина с работы придет, велю ей тебе на завтра пирожка испечь.

Лида, взяв свой суп, ушла в комнату. Быстро поев, она убрала за собой и упорхнула на улицу. Через час она вернулась огорченная и уселась на диван, пристально глядя на деда, точившего на оселке бритву.

— Что же не гуляешь? — спросил Александр Николаевич, чувствуя, что у внучки к нему есть дело. — Лето уже на улице, считай. Теплынь. Красота.

— А что на улице делать? — скучающе протянула Лида.

— Играть.

— В классики? Надоело.

— Придумайте что-нибудь новенькое.

— Мы-то придумали, — Лида порывисто поднялась с дивана, остановилась перед дедом и потупилась. — Хотели завтра в лес на маевку…

— И за чем дело стало?

— Не пускают, — Лида тряхнула косичками и, сузив рыжеватые глаза, взглянула на дедушку. — Меня бабуся тоже, наверное, не пустит.

— Расскажи-ка толком. — Александр Николаевич вытер тряпочкой бритву, и, пока опробовал ее жало на ногте, Лида, торопясь, рассказала:

— Это третьеклассники сначала придумали идти на прогулку в лес, а потом их сестренки и братишки из младших классов тоже захотели… ну, и еще другие дети. А что на самом деле? Мальчишки в свободное время только и знают, что в клек играют или сражения на шпагах устраивают, а девочки в мячик об стену или в «дочки-матери» играют. Вот все дети и придумали идти на целый день в лес, еды взять с собой, как взрослые ходили на Первое мая. А никто из родителей детей одних не пускает, и сами идти не хотят. Значит, завтра целый день у домов на асфальте прыгать? А дубовая роща такая уже зеленая, дедушка. Погляди сам в окно.

Александр Николаевич смотрел на голенастую внучку, на ее вдруг ставшую короткой юбчонку, топорщившуюся сзади, как хвост у молодого петушка, и думал: «Эк растет-то девчонка как быстро. Надо заставить набрать материалу на летние платьишки, да и пошить уж».

— Дедушка Сандрик! — требовательно воскликнула Лида. — Ты их, родителей, за то, что они нас не пускают в лес, в газету протащи.

Александр Николаевич оторопел.

— То есть почему это ты мне приказываешь? — спросил он.

— Ты уже раз их прохватил, и они сердятся на тебя. А ты их еще раз.

— Ты, Лида, насчет того, что кто-то там кого-то протащил в газете, помалкивай, — Александр Николаевич опустил глаза.

Написанную под впечатлением родительского собрания статью он опубликовал за подписью Пенсионер. Да только все знали, кто ее автор и о ком он пишет, хотя фамилий он и не называл. Когда меж соседями пополз слушок, что Дмитрий подкинул свою дочь в семью Поройковых, Александр Николаевич стал стыдиться своей статьи: других взялся учить, а у самого в доме как некрасиво получилось.

— Кто это наболтал, что я писал в газету?

— А тетя Демьянкова.

— О! Это женщина с фантазией. Слушай-ка, собирай ватагу повеселей, я с вами в лес пойду.

— Это ты вправду? — Лида кинулась к нему, прильнула горячей щекой к его небритой бороде. — Так я, дедуся, пойду.

Получилось так, что Александр Николаевич в лес с детишками не пошел. В субботу вечером Анатолий вернулся из школы уставший и с виду расстроенный. Он вяло поел, и то потому, что мать стояла у него «над душой», потом включил репродуктор и уселся на диван слушать концерт. За последнее время он все больше и больше сосредоточивался в себе. В семье на него никто за это не обижался — все знали, что ему трудно. Но неужели у него после недели упорных занятий в школе и дома не было потребности поделиться чем-либо даже с родителями?

Видимо, отцу самому надо было поговорить с сыном. Но на первый же вопрос о том, как у него прошла неделя, Анатолий ответил:

— Нормально, в общем.

Александр Николаевич не стал его неволить и отложил разговор на воскресенье: пусть парень хоть отоспится.

С вечера Александр Николаевич сразу не уснул, а, вернувшись к мыслям о сыне, раздумался.

Анатолий был парень честолюбивый, потому и старался. А вот не забоялся ли он, не заленился ли учиться дальше? После десятого-то класса, как узнал, чего стоит много лет подряд грызть гранит настоящей трудной науки? Это предположение, вполне основательное, растревожило Александра Николаевича. Он плохо спал ночь и поутру почувствовал Себя довольно скверно.

«Нет, не лентяй он», — думал Александр Николаевич, наблюдая, как Анатолий быстро поднялся, как убрал постель, как потом занимался гимнастикой у открытого окна. Ему вспомнилось, как недавно ему попалась на глаза забытая на ученическом столе общая тетрадь, на обложке которой Тольян написал: «Мысли для себя». Листая тетрадь, Александр Николаевич наткнулся на записи, которые показались ему чудаковатыми. На отдельной страничке сын откуда-то выписал стихи:

Средь бурных волн и в горестных блужданьяхЗакончен круг земного бытия.Мой челн пристал, и скоро должен яПоведать о моих земных деяньях.

На следующей странице Анатолий комментировал:

«Настало время, когда поднялась цена каждой человеческой жизни. Не только гений должен давать отчет в своей жизни перед человечеством, а и простой человек. Вот в чем расцветающая радость жизни у нас в стране. И в этом сила строителей близкого коммунизма».

«Куда соплячок забирается, — подумал тогда старик. — Философия! Не дело это для него».

Но сейчас, глядя на сына, он проникся к нему уважением за его философствования.

В безрукавной майке и трусах Анатолий выглядел длинным и тонким; походка у него была какая-то капризно вихляющаяся и как будто выдавала его внутреннюю несобранность. «Вытянулся за зиму, а силой не налился. Корпя над книжками, силы не насидишь. А гантельки эти — что в них толку… Но сила духа в нем есть. Сила, которую мне, старому, и не понять».

Сходив под душ, Анатолий поел на кухне и прошел в спаленку, чтобы на свежую голову засесть за учебники.

— Иди-ка сюда, сынок, поговорить надо, — крикнул Александр Николаевич, поднимаясь с опостылевшего за ночь дивана и снимая со спинки стула свою пошитую Мариной зелено-полосатую пижаму.

— Сейчас, — откликнулся Анатолий, но вышел из спаленки, лишь подняв с постелей Алешку и Лиду и послав их умываться. По знаку Александра Николаевича он подсел к столу, передернув плечами.

— Да не вихляйся ты, — почему-то раздражаясь, прикрикнул на него Александр Николаевич. — Как дела у тебя в школе? Что-то последнюю неделю ты нелюдем живешь.

— Сам собой хвастаться не могу. Будто все нормально. — Анатолий прямо взглянул на отца, и тот увидел в его глазах потребность и готовность к полнейшей откровенности, упрямое желание отстоять что-то свое и боязнь того, что разговор может быть неприятным.

— Мгм… А после? Как аттестат зрелости получишь? Сейчас уже думать самое время, сынок.

— Папа! Говори прямо.

— Обязательно, только прямо. — Александр Николаевич распахнул закрытые сквознячком створки окна и подвинул к окну свой стул. — Только предисловие тебе придется выслушать, — заговорил он, сделав несколько глубоких вздохов. — Я, сынок, всю жизнь о коммунизме мечтал, как себя помнить начал… Эта мечта в рабочем классе, она давняя. И вот я своими глазами, может, и не увижу коммунизма, а тебе жить в нем. Это тебе понятно?

Анатолий сидел, подперев щеки кулаками. Он смотрел внимательно на отца, слушал его, а думал как будто о чем-то своем. При последних словах Александра Николаевича он хотел что-то сказать, но в комнате появилась Лида.

— Дедушка Сандрик, так мы сейчас собираться будем, — объявила она. — Помнишь, что вчера обещал?

— Помнить-то помню. Да тяжело что-то мне сегодня дышится. Идите уж без меня.

— Значит, можно?

Александр Николаевич махнул рукой, как бы молча давая разрешение, и опять обратился к Анатолию.

— В своем предисловии я тебе хочу сказать: какой богатой нынешняя молодежь в жизнь вступает. Вон какие заводы вам передаем, — Александр Николаевич показал взглядом за окно. — В них наша сила, в заводах. А наживали мы ее под угрозой войны. И пришлось-таки выстоять нам в невероятной войне. А теперь, гляди-ка, у нас, у нашей страны кругом друзья — еще большая сила. Может, скоро нам и грозить-то войной никто не посмеет, и вы, наши дети, не будете знать новой мировой войны. Голода вы в жизни знать не будете. Вон сколько миллионов целины подняли… Вы богаче нас вступаете в жизнь и большего достигнете.