Маргита Фигули - Вавилон Страница 55

Сановник, на попечении которого было хозяйство страны, питал слабость к знакам отличия и не упускал случая выставить их на всеобщее обозрение. И теперь он прежде всего распорядился увесить себя регалиями. Его не оставила равнодушным весть о продвижении Кира; несмотря на слабость к красивым вещам, вельможа отличался рассудительностью и преданностью отчизне и мечтал прибавить к перешедшим к нему по наследству наградам и собственный высший знак отличия за доблесть, проявленную в бою за родину.

Сановника по внутренним делам перед каждым заседанием совета, кроме забот о делах государства, одолевали хлопоты, со стороны, быть может, и пустячные, но по-человечески понятные и проистекавшие главным образом из-за беспокойства о том, чтобы его особа выглядела достойно. За какие только грехи боги покарали его? Высокопоставленного халдея нельзя было представить себе без ухоженной бороды, у него же, несмотря на притирания, она не желала расти. Бедняга носил накладную бороду, доставлявшую ему массу неудобств. Вот и теперь ему пришлось вытерпеть из-за нее сущий ад. Презирая ухищрения цирюльника, борода никак не держалась на своем месте. Лишь когда, порядком намучившись, ее удалось наконец закрепить, сановник отправился во дворец; иначе он не мог бы показаться на глаза царю.

Главный казначей часами простаивал перед зеркалом и не мог налюбоваться на подарок царицы — золотого скарабея, которого он носил на золотой цепочке. Царица удостоила его этой награды за образцовую заботу о сонме царских наложниц, и с тех пор он многозначительно улыбался, стремясь произвести впечатление человека, связанного с царицей тайными узами.

Сановник по делам правосудия, получивший пост по наследству от отца, являлся на заседания в парике, хотя это и противоречило введенным Валтасаром новшествам. Однако за пышными локонами парика удобно было прятать лицо, когда приходилось бледнеть или краснеть при намеках на беззакония, творящиеся в стране. Сановник пользовался славой самого отъявленного взяточника во всем Вавилоне.

Хранителю печати достался в награду золотой кинжал, и его бесило, что на совещания в царском дворце запрещено являться при окружении. Это лишало его возможности покрасоваться перед другими. Вельможа втайне негодовал, что Валтасар не подарил ему вместо кинжала перстень-печатку с бесценным тифонским рубином или топазом, который больше пристал его сану. Кинжалы следует давать военачальникам, те могут постоянно носить их при себе.

Распорядитель протокола не думал об украшениях, его заботили мысли о дочери, бывшей замужем за лидийским князем. В случае войны князю, по-видимому, придется покинуть Вавилон, а с ним уедет в чужие края и дочь. В городе упорно ходили слухи, что царь потребует изгнания всех иноземцев. Эти угрозы могут прежде всего обернуться против лидийцев, которых Кир, покорив, говорят, набирает теперь в свою армию. Лидийцы стали ныне врагами Вавилонии. Распорядитель протокола, готовясь идти во дворец, мучительно подыскивал достаточно веские доводы, чтобы выгородить своего зятя и уберечь дочь.

В самом отчаянном положении находился, однако, халдейский посол в Египте, который специально прибыл из Мемфиса, чтобы проинформировать правительство об отношении его святейшества фараона к надвигающимся событиям. Посол вложил все свои капиталы в доходное корабельное сообщество, основанное финикийскими купцами. Сразу же по приезде в Вавилон он узнал, что тридцать кораблей вместе с грузом пропали без вести. О них скупо просачивались самые неопределенные сведения. Наконец какому-то смельчаку-капитану удалось ночью бежать на лодке, он благополучно доплыл по Евфрату до самого Вавилона и рассказал, что произошло. Корабли уже в верховьях Евфрата были задержаны персами, захватившими команду и грузы. Таким образом, посол лишился почти всего состояния. Скорбная весть повергла в глубокую печаль его семью, и поэтому посол ни о чем другом, кроме постигшей его беды, не мог даже думать.

Персы перехватили те самые корабли, с которыми финикийские купцы должны были доставить его величеству Валтасару кипрских красавиц.

Царь с нетерпением ждал, когда исполнится его мечта. Он распорядился ежедневно докладывать ему о делах корабельного сообщества, величественные пристани которого раскинулись по берегу Евфрата. Каждый день, не отводя глаз от сверкающей глади священной реки, царь подолгу простаивал на террасах Муджалибы, чтобы узнать о прибытии кораблей прежде, чем ему доложат об этом обычным порядком. И всякий раз царя постигало разочарование. Пустынной оставалась река, по-прежнему тщетно призывал он в свои объятия заморских красавиц, щедрых и сладостных, как благодатная почва Месопотамии.

Почти наяву Валтасар ощущал прикосновения их нежных пальцев на своем обрюзгшем лице и возбуждался при одной мысли о молочной белизне их тел, обласканных морским солнцем. Изнемогая от страстного томления, он допьяна напивался кипрским вином, чей букет напоминал ему юных дев, нежившихся в садах, подобно наливным ягодам на виноградной Лозе. С ветром, прилетавшим с севера, царь вдыхал аромат их кожи, с соком фруктов впивал сладость их тел. На охоте в заповеднике царю грезилось кипение крови и биение их сердец. Валтасар ловил серн и ланей и, прикладывая руку к дрожащим животным, с жадным волнением вслушивался в испуганный трепет их сердец.

Так он и жил тайной, напряженной жизнью, весь устремленный к будущим усладам, которые боги готовят ему в образе кипрских красавиц. Валтасар часами просиживал неподвижно, уставясь на чашу с вином, и ему чудился буйный хоровод прекрасных танцовщиц. Порой он уже протягивал руку, готовый схватить одну из них, но пальцы натыкались на холодное, твердое стекло. Валтасару приходилось утешать себя тем, что время идет и близится день исполнения заветной мечты. Корабли с живым товаром в пути и прибудут, самое позднее, утром, в день назначенного совещания.

В то утро царю доложили о приходе управляющего верфями. Валтасар принял финикийца с пышностью, но При известии о захвате кораблей персами рассвирепел, как лев. Управляющий едва спасся бегством. Гнев Валтасара сотрясал всю Муджалибу. Царь заперся в маленькой гостиной злосчастной царицы Амугеи Мидийской и там дал волю ярости. Прислуга ходила под дверями на цыпочках, а царедворцы, съежившись за занавесами, ждали, когда он призовет их к себе. Но Валтасар не желал никого принимать, он никого не мог вынести. Никто не отваживался попасться ему на глаза. В великой печали он затягивал и отпускал массивную золотую цепь, висевшую у него на шее. Он даже подумывал заколоть себя мечом, но не хватило решимости. Да, боги из зависти отняли у царя кипрских девушек. Он давно подозревал, что небожители не слишком благоволят к смертным, но обездолить его, сына богов! Проклятиями, одно страшнее другого, он осыпал коварные небеса и, наконец, поклялся объявить им войну — священную, справедливую войну. До сих пор слава халдейских царей не могла затмить звезд, но слава Валтасара засияет ярче. Она поднимается выше звезд и божественных чертогов, чтобы отомстить богам, унизить их.

Когда ярость Валтасара поулеглась, царедворцы рискнули развеселить опечаленное сердце владыки. Они выстроили у дверей хор лучших певцов, и под их пение в гостиную проскользнули шесть греческих танцовщиц. В белоснежных кисейных покрывалах они, словно мотыльки в небе, запорхали на голубом фоне гостиной. На мгновение Валтасар задержал взгляд на их гибких стройных фигурах, но тут же вскочил со стула. Девушки замерли. Наступила гнетущая тишина.

Ее разорвал исступленный крик Валтасара:

— В ямы их, к змеям, пусть извиваются там!

Но едва несчастные удалились, в гостиную вбежала любимая невольница Валтасара, родом тоже из Греции. Она бросилась к его ногам и принялась умолять за своих сестер.

— Я единственная люблю тебя беззаветно, я докажу тебе свою любовь добровольной смертью. Пусть теперь исполнится моя воля. Из любви к тебе я готова расстаться с жизнью, но перед смертью прошу, даруй жизнь моим сестрам, ведь они совсем юны и им не хочется умирать. Я единственная любила тебя беззаветно, самой пылкой любовью. — Она обняла его ноги. — Знаешь ли ты, что такое любить беззаветно, дольше всего на свете, царь? Только ради такой любви человек может отречься от жизни. — Она устремила на него пылающий взгляд и выхватила маленький кинжал. —

Смотри, царь… — И вонзила себе в сердце острый сверкающий клинок.

Гречанка упала на вытянутые ноги Валтасара. Выпростав одну ногу, он оттолкнул труп.

Сегодня он был ко всему безучастен и не видел разницы между водой и кровью, жизнью и смертью. Он даже не сразу осознал, что находится в одной комнате с умершей.

«Как это она сказала, — вспоминал он, — одна, мол, я любила беззаветно. А потом кинжалом — и все…»

Вслух он произнес: