Александр Струев - Царство. 1955–1957 Страница 55

Один наш военачальник, выступая на собрании, говорил добрые слова о Сталине и тут же возвеличивал и Блюхера. А другие, говоря о Сталине, возвеличивали маршала Тухачевского. Товарищи, надо же сводить концы с концами! Нельзя на один пьедестал ставить убийцу и его жертвы. Кто такой Блюхер? Герой Гражданской войны, военный самородок, слесарь, выдвинувшийся в крупного полководца. Он получил орден Красного знамени № 1. Одно это говорит о том, кто такой Блюхер. Потом, как один из лучших советских командиров, Блюхер был послан в Китай военным советником. И вдруг он расстрелян! Нельзя говорить одновременно о Сталине и Блюхере, умалчивая о причинах гибели маршала. Нельзя закрывать глаза, считая, что никто ничего не видит!

Я вспомнил слова Пушкина, в произведении которого беседуют Моцарт и Сальери. Моцарт, не подозревая, что Сальери готовится его отравить, говорит: «Гений и злодейство несовместимы». Так и со Сталиным. Нельзя сочетать гения и убийцу в одном лице! Нельзя объединять тысячи жертв с их убийцей. Нельзя на одном пьедестале возводить два памятника. Злодейства были учинены Сталиным! По каким мотивам — другой вопрос. Некоторые аргументируют так: это было сделано не в корыстных личных целях, а в качестве заботы о народе. Ну и дикость! Заботясь о народе, убивать лучших сынов отечества. Довольно дубовая логика!

Недавно я услышал по радио, что Ленин поручал что-то Ломову. А где этот Ломов? Я Ломова хорошо знал, неоднократно встречался с ним, когда работал в Донбассе. Это был очень уважаемый человек. Где же он? Расстрелян. Я могу тоже сказать о Кедрове, Егорове, о других. Можно составить целую книгу только из одних фамилий крупнейших военных, партийных, хозяйственных руководителей, дипломатов, ученых. Все это были люди честные, они стали жертвами Сталина, жертвами произвола, без всяких настоящих доказательств их вины, без всяких оснований.

Пришло время начать процесс очищения, возвращения к человеческим нормам, за которые мы боролись, за равенство, за братство! Пришло время честно смотреть в глаза друг другу, белое называть белым, а черное — черным. Мы советские люди, мы заслужили жить по-людски, об этом говорю я, об этом сказала наша великая партия, к этому мы должны прийти и придем, никто нас не остановит!

В мертвой тишине Хрущев покинул трибуну и возвратился на место, но зал еще долго находился в оцепенении. Наконец, задвигался, задышал, люди стали тихо переговариваться, в напряженных лицах не отыскивалось улыбок, делегаты были мрачные, ошарашенные.

— Хрущев ополоумел! — выругался Каганович. — Выжил из ума! Мы все с приветом, но не до такой степени! Что ему дался Сталин? Сталин умер, нет больше Сталина! А он — Сталин, Сталин! И туда Сталина, и сюда!

— Дешевая популярность, — определил Молотов. — Но популярность теперь у Хрущева есть. Долез, свинопас!

— Мы-то с тобой чего сидели, головой кивали?

Вячеслав Михайлович свысока посмотрел на собеседника.

— Возня со Сталиным была затеяна Берией. Берия дал отмашку Маленкову, и тот заговорил о сталинском культе. Ты вспомни, Лазарь, как начиналось. Берии это нужно было, чтобы себя обелить. Он после сталинских похорон песню о перегибах затянул, а теперь ее Хрущев исполнил, он герой.

— Как у него все ловко получилось! И главное — не боится!

— А чего бояться? Жуков любой его приказ выполнит. Сегодня за Хрущем сила.

Каганович недовольно заерзал на стуле.

— Ты, Лазарь, точно ребенок! — усмехнулся Вячеслав Михайлович.

— А доклад вышел ничего, с маслицем, — Лазарь Моисеевич пригладил усы. — Значит, надо Жукова переманивать?

— Не только Жукова, и Булганина, — облизнул сухие губы Вячеслав Михайлович. — Мало-помалу кулак соберем, как говорится: вода камень точит. После доклада, попомни мое слово, такая свистопляска начнется, — прищурился он. — На окраинах будут думать, что теперь все позволено, станут виноватых искать, обличать, и страна вразнос полетит. Представляешь, какой Никита Сергеевич талантливый человек, взял и одним махом всю государственность перечеркнул! Китайцы теперь его зауважают. Мао на Иосифа ставку делал, а тут такой великан выискался, Сталина за пояс заткнул!

— Не знаю, не знаю! — покачал головой Каганович.

— Посмотришь. Будем ждать, когда Никита обделается, тогда навалимся. Обрати внимание, что и обожаемый дружок Булганин от хрущевских указок подустал, а неустрашимому Жукову в Министерстве обороны тесно. Ты эти обстоятельства, Лазарь, учти. Вот как Серова нейтрализовать — вопрос.

Каганович вынул из нагрудного кармана узенькую расческу и, помогая ладонью, стал причесывать свои жесткие, совершенно не седые волосы. Когда Лазарь Моисеевич нервничал, то часто доставал расческу и начинал взад-вперед водить ею по затылку.

— Чванливый полководец почище Серова!

— Жукова с Серовым следует в одну упряжь сцепить, обоих дискредитировать. В Германии надо покопаться, там оба хозяйничали.

— За Серовым шлейф тянется, — согласился Молотов.

— А Жуков, что ль, в белых перчатках?

— Не в белых.

— На обоих говно соберем.

— Абакумов про них Сталину писал.

— Понатянули из Германии!

— Жукова можно с бабами подсветить, это второй козырь. Следующее, — назидательно продолжал Молотов. — Жуков деспот, подчиненных бьет, кому такое понравится? Значит, часть военных против Жукова поднимется. Опальный адмирал Кузнецов — наш, Главный маршал авиации Голованов — с нами, Костя Рокоссовский, Родион Малиновский тоже обижены.

— И Конева прибавь.

— Правильно, Иван Степановича! Хватает недовольных. Жуков привык безраздельно властвовать, а властвовать, как учит жизнь, каждому хочется. Такие дела. Впереди, Лазарь, кропотливая работа, тактическая, времени требует. Была бы возможность, я б Жукова отравил. Жаль, Судоплатов сидит, он по таким фокусам был первейший специалист! — мечтательно протянул Вячеслав Михайлович.

— Сам сказал, сидит!

— Главное — не торопиться, спешка, она зачастую подводит, — подытожил Молотов.

— Малиновский пьет? — поинтересовался Каганович.

— Каждые три месяца в штопор уходит.

— Это тоже на руку.

— Прирост по группе «Б» недостаточен, надо усилить группу «Б» в пятилетнем плане, — высказался Хрущев. — Увеличение товаров повседневного спроса — первейшая задача. Одежду надо разнообразить, мебель и всякое такое! Согласен, Анастас Иванович?

— Согласен. С Булганиным план подкорректируем.

— А то все учли, а про человека забыли! Сегодня надо людям больше отдавать, а не так, как Молотов — ремешок потуже, и в бой!

— Группу «Б» усилим!

— Что доклад мой, Анастас?

— Граната! — отозвался Анастас Иванович. — Повалил оракула, теперь обратного хода нет.

— Не до конца повалил, добить надо! — высказался Никита Сергеевич, но после его выступления каждому было ясно, что пророка-Сталина больше не существует.

Хрущев вмиг сделался центральной фигурой: не выступил с обличающим докладом Молотов, не взялся крушить вождя Ворошилов, не вышел на трибуну Булганин, отсиделся в стороне Маленков, а значит, не они государством правят, не они первые. После доклада соратники Сталина как-то помельчали, а вот хрущевцы и сам Хрущев сделались больше, значимей. И ЦК теперь несказанно усилился, ЦК перевесил Совмин.

— Сталина не жалко, детей его жалко, жить им будет тяжко! — вздохнул Микоян.

— Васька в тюрьме сидит, — подтвердил Хрущев. — И Светланке трудно придется, из принцессы превратилась в падчерицу.

— Сегодня ей исполняется тридцать лет, — напомнил Анастас Иванович.

— Да ну?

— Да. А тут такой подарок, отца развенчали, с золотого постамента скинули!

— Иосиф и дочь извел, внуков видеть не хотел.

— Ни своих не жалел, ни чужих! — подтвердил Микоян. — Может, позвонить ей?

— Ты, Анастас, позвони, а мне как-то неудобно: на отца грязь вылил и звонит.

— Я позвоню, поздравлю.

Хрущев сидел за рабочим столом, солнце бледно подсвечивало окна.

«Света, Светлана! — думал он, вспоминая улыбчивую подвижную девочку с острыми глазами. — Конечно, ей будет непросто, но как-нибудь справится. Дачей пользуется, к поликлинике на Грановского прикреплена, продукты получает, что еще? Переживет. А вот Васе несладко. Как только Сталина лавров лишим, можно будет гуляку выпустить, его вопли будут уже не интересны, и потом, кому нужен пропойца, сын убийцы, распустившийся, деградировавший тип? А пока пусть посидит, ему даже полезно. Серов говорит, что в тюрьме о нем заботятся, особо не нагружают, и что из него отличный токарь получился».

— Венценосный отпрыск токарем работает! — злорадно усмехнулся Никита Сергеевич. — Вот дурак, в тюрьму угодил! Ходил, кулаками размахивал, куда лез? А все власть, будь она неладна, вседозволенность! Отец, конечно, виноват, — рассуждал Хрущев.